- Пугачева, - тычет в глянцевое фото Маринка.
Таня в ответ счастливо мычит:
- Ал-л-лы… - а потом показывает пальцем на черный экран телевизора и бурно кивает - мол, видела недавно, как она пела.
Вернувшись домой, на очередное замечание матери о жизни вчетвером на одну зарплату Маринка твердо заявляет:
- Уеду я от вас!
- Ой, напугала! - усмехается мать. - Уезжай! Одним ртом меньше будет. Скатертью дорога!
- Я учиться буду! - заявляет Маринка, и ее большие светло-карие глаза решительно темнеют. - На учительницу!
- Уезжай, - соглашается Верка охотно. - А я всем скажу, что ты замуж вышла. А то еще в подоле принесешь, куда нам лишний рот…
Очередное упоминание о лишних ртах и о возможной беременности вводит Маринку в приступ молчаливой остолбенелой ярости. Тонкие ноздри раздуваются, веснушки, обсыпавшие еще в марте прозрачное от нехватки витаминов лицо, гневно темнеют. Мать отлично знает, как больнее уколоть ее…
Едва апрельское ласковое солнышко разогрело землю, поселковая молодежь, оттаивая от зимы, выползла на улицу. Ребята облюбовали скамейки возле расчетной конторы и целыми вечерами обсиживали их, лузгая семечки. Зачастила туда и Маринка. На людях все ж легче, все не дома…
Днем на тех скамейках старушечий женсовет собирался косточки перемывать. Обсуждали, кто из заневестившихся девчонок этой весной «залетит» и под венец пойдет с набрякшим пузом, а кого весенняя беда стороной обойдет. Увидев Маринку в подростковой компании, старухи единогласно решили, что не иначе как жалейковская краля их нынче порадует. И то сказать, вон девка какая стала, ладная да красивая. Белесая больно, нуда ладно. Подкрасит бровки, ресницы - и глаз не отвести. Парнишки за ней табуном вьются, наперебой семечками угощают. Их главарь по прозвищу Серик, видный такой парень, - ну тот, у которого братья и отец за драку сидят, - по ней, право слово, с ума сходит. На мотоцикле ее катает. А еще один цыган из каменного дома за ней ухлестывает…
- Правда, что ли, цыган? - удивляется бабка Глаша.
- Точно говорю! - кивает всезнающая тетя Липа. - Только она к расчетке шаг ступит, так он тут как тут. Так своими глазюками ее насквозь и прожигает, точно платье сымает.
- Ой, что-то, бабоньки, будет! - единогласно восклицают сплетницы. - Прямо табуном парни вокруг этой Маринки ходят. К осени, как пить дать, быть ей с пузом!
Правду говорили старухи - на вечерних посиделках возле расчетной конторы неожиданно стал появляться Жан. Супруга его к этому времени ходила за ручку с уже тремя пострелятами и, кажется, обещала подарить вскоре четвертого отпрыска.
Поселковые парни не гоняли Жана от «расчетки», хотя дело было немыслимое - чтобы грязнопузую цыганву допустили зубоскалить с поселковой девчонкой. У них свои девки есть! Да и его поведение удивляло: семнадцатилетний отец семейства, детей куча мала - что он делает в холостяцкой веселой компании?
Между тем Жан делал вид, что ходит на вечеринки обсуждать исключительно важные мужские дела. Будто другого места для обсуждения не нашлось! Предлагал Серику и его дружкам заняться ремонтом автомобилей, обещал поставлять запчасти по дешевой цене, твердил, что дело выгодное. Беседовал солидно, с расстановкой, в сторону Маринки даже не смотрел. Не глядел, как она прикусывала белыми сахарными зубами травинку, как хохотала, красиво закидывая назад одуванчиковую голову, как сияли теплым вечерним светом ее песочные глаза. Не глядит он в ее сторону, но вдруг как обольет жаром, оплавит кипящим угольем глаз, а потом резко потухнет его взгляд, точно подернется холодным пеплом.
Только один раз провожал он ее до калитки. Болтали ни о чем, стояли возле ворот, пока мать не гаркнула на дочку с крыльца, чтобы прекратила обжиматься по кустам да шла домой.
Но с той поры пошла по поселку молва, что жалейковская Маринка связалась с цыганом из каменного дома. А молва что зола - не отмоешь добела.
Однажды поздно вечером шла Верка от своего азербайджанца (она опять стала с ним потихоньку встречаться, забыв недавнюю обиду) и услышала знакомый колокольчиковый смех дочери возле конторы. «Ну я щас ей задам», - взбеленилась сразу, будто внутри ее кто-то включил зажигание. Голову тяжелила, дурманила «паленая» водка, которой торговал ее дружок.
Выскочила Верка в светлый круг от качавшегося на столбе фонаря, углядела одуванчиковый пух дочкиных волос, расслышала низкий мужской гогот… Там еще были девчонки, но не до них было Верке.
- Эт-то что такое? - в бешенстве заорала она. - А ну, марш домой! - Две пощечины прозвенели в тихом вечернем воздухе, как выстрелы. - Ишь ты, устроила сучью свадьбу! Сучка одна, а кобелей много!
Маринка только склонила голову и побежала прочь, давя слезы. Мутно светилось в темноте ее ситцевое платье.
- Теть Вер, да вы что! - вступился за свою зазнобу главарь компании Серик. - Мы ж только разговариваем!
- Знаю я ваши разговоры! - дохнула Верка застоявшимся перегаром. - От этих разговоров у девок животы пухнут!
И пошла восвояси, плавно перекатывая под платьем свои наливные окорока. В этот миг вдобавок к чувству честно выполненного долга она испытывала особую материнскую правоту.
Несколько дней Маринка провела под домашним арестом. На улицу ей разрешалось выходить лишь за водой к колонке. Но едва она появлялась с огромным бидоном на дребезжащей тележке с деревянными колесиками, как неподалеку волшебным образом возникала курчавая голова Жана.
А потом чрезмерные строгости постепенно заглохли сами по себе, и Маринка опять стала выходить к «расчетке». Однако теперь, чтобы обезопасить себя от нелепых обвинений матери, она брала с собой дурочку Таню. Таня только тихо улыбалась, слушая разговоры Маринки с Жаном, и лишь одобрительно мычала. Ей нравились эти вечерние посиделки, ей было так интересно! Она еще никогда не видела вокруг себя столько чужих интересных лиц! Лидия Ивановна в принципе не возражала против таких прогулок. Ведь когда ее дочка с Маринкой, с ней ничего не может случиться.
- Пыдем-м! - радостно гудела Таня, надевая свое лучшее платье, и ее синие, озерные глаза сияли от счастья.
А скоро она выучила еще одно новое слово: «Жан-ны!»
Жан провожал подружек домой, с каждым разом все более забывая о своей жене, детях, об обязанностях настоящего цыгана перед семьей и племенем.
Дальше разговоров и робких рукопожатий дело у них не шло. Мешала дурочка Таня, ковылявшая рядом, мешали всевидящие глаза соседей в бараке напротив…
- Я хочу уехать, - однажды призналась Маринка. - Вот получу аттестат…
- И я тоже хочу, - неожиданно признался Жан.
Маринка не осмелилась спросить у него про семью. Побоялась.
- Не-и нады! - загудела Таня, услышав про отъезд. - Н-не!
Между тем не только Маринкиной матери не нравилась странная дружба девушки с женатым цыганом…
Влюбленный Серик, наблюдая благосклонное отношение Маринки к «грязнопузому» сопернику, наливался черной злой ревностью. Голову его туманили невероятные планы мести, и он лишь выжидал удобного момента, чтобы разом отомстить и ветреной девице, и ее кавалеру.
Верке недосуг было следить за порядочностью дочери, сложная личная жизнь отнимала у нее все свободное время. Однако вскоре бдительные мурмышские старухи не замедлили доложить ей, что Маринка опять что ни вечер ошивается у «расчетки».
Однажды, вдрызг разругавшись со своим приятелем-ларечником, Верка решила с пользой для дела выплеснуть вовне свой праведный гнев. Она раздобыла бидон с керосином, притащила его поздно ночью к «расчетке», пыхтя, облила скамейки, фонарный столб, навес от дождя. И чиркнула спичкой.
Горело хорошо, знатно. Все сгорело дотла - и скамейки, и столб, и навес. Пламя чуть было не перекинулось на саму расчетную контору, но здание спасла подъехавшая пожарная машина.
Целую неделю из-за спаленного столба добрая половина поселка сидела без электричества и вместо мексиканского сериала обсуждала латиноамериканские страсти в Мурмыше, на просторе заволжских степей. Маринка же получила свою законную порцию затрещин и познала, что такое недовольство своих сверстников, которых ее мать лишила удобного пристанища.
- Это все из-за нее, из-за Маринки! - подначивал своих приятелей Серик. Он тяжело переживал фиаско на любовном фронте. Ему неприятно было сознавать, что какой-то грязнопузый цыган из каменного дома добился у девушки куда больше, чем он, поселковый заводила.
Воображение Серика рисовало сладострастные картины на привольных, цветущих желтоглазыми ромашками пустырях вокруг Мурмыша. И его небольшие, стальные глаза темнели от ярости.
- Это все из-за нее и из-за цыгана! - зло щурился Серик.
Приятели охотно поддержали его. Давно уже в поселке, расслабленном майским цветением яблонь и вишен, не случалось больших драк. Кулаки у парней чесались нестерпимо.
- Рожу бы ему начистить! - хмуро заметил один из компании.
- Точно! - поддержал его другой.
- Пошли в Цыганскую слободку, может, поймаем его!
Парни, в которых комариным зудом свербило предчувствие славной драки, гурьбой направились к каменному дому, мечтая встретить по дороге кого-нибудь из ненавистного племени. Как на грех, цыгане словно почувствовали приближение грозы и попрятались.
Толпа бурлила. Напряжение должно было рано или поздно вылиться. И оно вылилось.
Трое цыган везли на телеге гору старых полугнилых досок для строительства пристройки к дому.
- Тпр-ру! - остановил телегу Серик и закатал рукава, чтобы было сподручней драться. - А ну, слезай!
Цыгане заартачились и тем подписали себе приговор.
Поселковые достали из карманов велосипедные цепи и кастеты. Вскоре уже упала в растертую ногами пыль первая капля черной цыганской крови, всхрапнула лошадь, испугавшись яростного крика. Драка была жестокая, отчаянная, не до первой крови, а до первой смерти.
Сначала перевес был на стороне нападавших. А потом кто-то донес о происходящем в каменный дом - и понеслось… Тонким воем заголосили цыганки, а мужчины, и стар и млад, все, кто был дома, поснимали со стен ружья и пошли защищать своих.
И вот уже цыгане стали теснить поселковых парней…
Когда на место действия прибыла не слишком расторопная милиция, все было уже кончено. Кому-то сломали руку, кого-то пырнули ножом в живот, Серику же выбили передние зубы.
Вскоре место драки опустело. Только в пыли осталось лежать неподвижное тело, над которым причитала по-цыгански женщина в длиннополой юбке, робко выли испуганные дети.
Поражение было позорным. Серика продержали два дня в милиции, а потом выпустили. Казалось, что в поселке все над ним смеются. Злость требовала выхода.
- А все из-за этой твари паскудной, - свирепо процедил сквозь зубы парень и решил наконец выместить свое ожесточение.
Подкрался под окна знакомого барака, стукнул в стекло. При появлении чужака Вильма приветливо вильнула хвостом и доброжелательно тявкнула, интеллигентно намекая, что хозяев нет дома.
- Вот сучка, шляется где-то! - процедил Серик и рассерженно пнул Вильму в отвисший живот. Вильма заскулила и испуганно уползла в конуру. - Небось опять со своим цыганом в канаве валяется! - прошипел он вслух.
Розовый бешеный газ дурманил голову. Серик заметался по двору, не зная, какую еще пакость изобрести, спугнул кур (те удрали от него на огород и спрятались в помидорах, предводительствуемые падишахом-петухом), забежал в сарай. Кролики испуганно метнулись в клетке, чуя беду. Одного из них Серик от злости задушил пальцами, но остальных не тронул - неинтересно. Углядел через щели сарая нечто более любопытное: дурочка, Маринкина подружка, ковыляла по двору и счастливо щурилась на свет в кружевной тени вишенника.
Серик выскользнул прочь из сарая. Одним движением перемахнул через забор, вскарабкался по насыпи.
- Эй, ты! - негромко крикнул он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37