А чего вранье-то слушать?
Вот и не ходят мурмышане на гадание к цыганкам, дедовскими способами пробавляются. А то все больше газеты читают, последнюю страничку, где карикатуры печатают и прогноз погоды…
Цыганята посещают ту школу, где учится Маринка. Правда, учителя сомневаются, что их удастся выучить хоть чему-нибудь. Цыганята плохо успевают по всем предметам, кроме арифметики. Арифметика у них идет блестяще, но только при особом, не описанном ни в каких педагогических рекомендациях, подходе.
- «У Васи было три яблока. Миша дал другу еще одно яблоко, - читает учительница задачку. - Сколько всего яблок у Васи?» Жан?
Цыганенок Жан тупо молчит, переминаясь с ноги на ногу, исподтишка пуляет бумажным катышком прямо в Маринкины пушистые волосы.
Тогда учительница читает задачку еще и еще раз. Потом поочередно загибает мальчишеские пальцы с траурной каемкой под ногтями, разъясняя задачку.
- Ну, понял? Сколько яблок?
- Шесть, - выдавливает Жан. - Или семь…
Учительница громко вздыхает:
- Хорошо, изменим немного условие задачи… Жан, у тебя есть три рубля, Коля тебе дал еще один рубль. Сколько у тебя…
- Четыре рубля! - счастливо блестя глазами, выпаливает Жан. И получает свою законную пятерку.
Лет в тринадцать цыганских парней женят - и с учебой покончено навсегда. Про девчонок даже говорить не приходится. Для них учеба считается не только излишней, но даже и вредной, и каждый год районные власти с трудом договариваются с бароном, чтобы тот все же отправлял детей в школу…
Внезапно туча чернявых пацанят налетает из переулка на барачных чужаков.
- Эй, Маринка, колбаса, ты крысиная коса, белобрысая сопля, дай за сопли три рубля! - звенят обидные стишки.
Верховодит шпаной одноклассник Маринки Жан. Это долговязый одиннадцатилетний парнишка в драной розовой рубашке, с босыми, черными от смолистой грязи, твердыми, как подметка, пятками. Он первый заводила на улице, инициатор всех пакостей и каверз.
- А ты подзаборный подкидыш! - обиженно вскидывается Маринка. В поселке говорят, что мать Жана давным-давно сбежала в другой табор, бросив детей.
Чужакам нет пощады! Жан опасно группируется, напрягает цыплячьи мускулы на руках - вот-вот бросится в драку. Маринка далеко отставляет острые кулачки, грозно хмурит светлые брови, по-боксерски переминаясь с ноги на ногу. Она готова грудью защитить брата и сестру.
Однако, вместо того чтобы драться, Жан, накопив во рту слюны, харкает изо всех сил. Плевок летит как стремительная ракета. Он пролетает мимо Маринки и запутывается в редких волосах Ленки. Девчонка испуганно скулит от обиды. Второй плевок достается Вальке, и тот, на секунду ослепленный, взвывает испуганной сиреной.
Уж этого Маринка стерпеть не может! Она бросается на Жана, и, сцепившись, они летят в пыль, мутузя друг друга под ребра злыми кулаками. Валька громко воет от страха за сестру. Ленка предпочитает рыдать молча. Цыганята оживленно толпятся вокруг и азартно подбадривают драчунов звонкими выкриками.
На шум из баронского дома вылетает носатая цыганка в развевающейся юбке. Несколько подзатыльников, пара ругательств на чужом языке - и клубок распался, Жана за ухо волокут в дом.
Мир восстановлен. Маринка, взяв за руки брата и сестру, избитая, но не побежденная, возвращается домой.
- Ничего, я тебя в школе отлуплю, - утешающе обещает ей Жан, скрываясь за воротами. - Чтоб ты сдохла! Чтоб у тебя нос провалился! Чтоб у тебя…
Новый подзатыльник обрывает поток ругательств…
Окно раскрыто, орет радио - мать уже дома. Маринка тихонько шмыгает в калитку, опасаясь скандала из-за порванного платья. Валька с паровозным ревом «Ись хосю!» бросается вперед, заслышав многообещающий звон посуды на кухне. У него условный рефлекс на грюканье тарелок.
Отчим приходит с работы, как всегда, навеселе… Мать привычно ворчит на него, но мысли ее заняты чем-то другим. Ближе к ночи, когда небо обсыпает звездами, точно коревой сыпью, когда гаснут окна бараков и весь Мурмыш, протяжно позевывая, укладывается спать, Маринка забирается под одеяло и, свернувшись калачиком, блаженно смыкает веки. Правый бок греет костлявая Ленка, в тишине похрапывает аденоидным носом Валька. Только мать ворочается, не может заснуть.
По дальнему пути проходит состав, диспетчеры визгливо переговариваются под звездным небом… В Маринкиной голове толпятся дивные видения: скачет прекрасный принц, увозя свою возлюбленную с одуванчиковыми волосами в голубую даль. Мечты предсонно дрожат и путаются - и вот уже не прекрасный принц, а цыганенок Жан несет ее прочь от сдваивающихся путей, от трясущихся барачных стен, по бриллиантовой Млечной дороге, в небывалую, сказочную жизнь…
В тишине мать шумно расчесывает комариные укусы и протяжно зевает.
- Слышь, Витек, - толкает она мужа локтем в бок.
- Будет дрыхнуть-то… Слышь, что скажу…
- Ну? - сонно откликается тот.
- Вильма скоро опять принесет… И так зверья в доме невпроворот! Надо будет одного кутенка Лариске оставить, она просила, а остальных с «горки» спустить…
Возле бараков проходит железнодорожная горка, с которой расцепщики спускают товарные вагоны, формируя состав. В этих вагонах часто отправляют в путешествие лишнюю домашнюю живность, чтобы не поганиться душегубством. Глядь, через несколько дней обнаружат в какой-нибудь Караганде или Сыктывкаре оголодавшего щенка, согреют, приютят…
- Сделаем, - сонно откликается отчим и тут же погружается в размеренный плавный храп.
А мать все почесывается и вертится в кровати, зло вздыхая на кого-то. Маринка спит.
***
- «Одного оставить, остальных с «горки» спустить…»
- Кто это говорит?
- Мать. Ничего не вижу, темно.
- Может быть, ночь?
- Да… Я не хочу больше! Не хочу! Мне больно! Больно! Отпустите меня, я больше не хочу! Нет! Нет! Нет!
- Ваш крик - положительная реакция, значит, наконец-то мы добрались до очень сильной граммы. Сейчас мы ее раскроем и сотрем.
- Нет, нет, пожалуйста, нет! Умоляю вас!
- Продолжаем!..
- Больно рот! Губы разбухли, болят. Мне больно!
- Что вы слышите?
- «Родной матери врет и не краснеет! Сейчас за враки губы в кровь-то разобью!»
- Повторите, пока не почувствуете облегчение.
- Сейчас за враки губы разобью! Губы разобью! Губы разобью!
- Еще раз, пожалуйста… Ушла боль?
- Да, кажется…
- Что вы чувствуете?
- Что-то мягкое, теплое. Лижет руку. Родька.
- Родька?
- Да, это он…
***
В конце лета Вильма принесла пятерых щенков. Один, последний, сразу же сдох, а остальные получились ничего себе - толстые, лобастые, с тупыми серыми мордочками и короткими лапами, разъезжавшимися в разные стороны.
Домашние кошки, Нюся и Серафима, пренебрежительно обнюхали новых членов семьи и тут же потеряли к ним всякий интерес. Свою семейную жизнь они предпочитали устраивать где-то на стороне, подальше от греха и от раскатной горки, и приходили в барак, только чтобы подкормиться.
Дни напролет дети возились со щенками. Вильма, с отвисшими сосцами, полными молока, добродушно следила за своими отпрысками, мудро щуря карие глаза.
В сентябре, когда у Маринки началась школа, у Ленки - садик, а Вальку, предварительно пролечив от глистов убойными дозами декариса, отправили на пятидневку, отчим унес куда-то трех кутят в хозяйственной сумке.
В будке остался один щенок, самый крепкий и красивый. Вильма сначала беспокоилась о судьбе своих пропавших детей, даже пыталась добропорядочно выть за ними, но потом сочла за благо сделать вид, что про них забыла, и утешилась оставшимся сынком по кличке Родион.
Между тем Родька рос любопытным шустрячком. Он исследовал окрестности барака, излазил дровяной сарай, пару раз провалился в подпол, самостоятельно нашел лаз в покосившемся заборе, увитом засохшими по осени плетями вьюнка, и немедленно отправился к соседям знакомиться. Там его и увидела соседская Таня.
Она восторженно замычала, показывая матери на кутенка, заковыляла к нему, сильно припадая на ногу, схватила его и со всей силы прижала к груди, так что Родька жалобно запищал. Лидия Ивановна принесла в блюдце молока. Таня долго смотрела, как щенок лакает молоко розовым бархатным языком, и счастливо мычала, умоляюще глядя на мать.
В доме Лидии Ивановны живность никогда не держали - до того ли было, при больной-то дочери на руках! А тут этот щенок… Лидия Ивановна чуть не плакала, глядя, как дочка возится с ним и глаза ее сверкают ласковым восторгом… Почти как у обыкновенных поселковых детей.
За забором тревожно затявкала Вильма, вспомнив о сыне, и Родька, смешно переваливаясь с лапы на лапу, с трудом волоча по полу отъевшееся брюхо, заковылял домой.
С тех пор Маринка каждый день носила Родьку к дурочке. Вскоре Родька остался у Тани насовсем, получив там алюминиевую миску, подстилку в сенях и вкусный обильный стол.
Замотавшаяся Верка поначалу не заметила пропажи щенка. До подобных ли мелочей женщине, поглощенной стиркой и готовкой на троих детей, увлеченной непрестанной борьбой с запоями мужа?
Однако вскоре Лариска, вечная собутыльница Верки и первейшая сплетница в поселке, сама напомнила подруге об обещании.
- Не знаю, - ответила Маринка на вопрос матери о Родьке и смущенно отвела взгляд. Сердце забилось предательски громко.
- А Маринка его все время на двор к учительше таскала! - встряла ябеда Ленка, злорадно посматривая в сторону сестры.
Нет, ты глянь на нее! - мгновенно вскипела мать, ожидавшая только повода, чтобы вспыхнуть. - Родной матери врет и не краснеет! Сейчас за враки губы в кровь-то разобью! - Она подняла заскорузлую от стирки ладонь и повторила грозно: - Право слово, разобью!.. А ну, иди за ним прямо сейчас, не то я сама пойду. Да так пойду, что этой паскудной очкухе мало не покажется!
Пьяненький отчим Витька слабо запротестовал, пытаясь выразиться в том смысле, что щенков, что ли, им жалко… Пусть Родька остается у дурочки, Вильма еще сколько хочешь принесет. Но поскольку после поллитровки он катастрофически забывал русский язык, то кроме трехэтажной брани трудно было различить что-то в его сбивчивой речи.
- Чтоб без Родьки не возвращалась!
Маринка в одном домашнем платьице выбежала за ворота. Дул ветер, крупчатый снег сек лицо. Рваные тучи скользили по небу, в их разрывах перезрелым яблоком прыгала луна.
Маринка представила, как горестно замычит ее подруга, и ей захотелось застыть на месте, превратиться в ледяной столб, чтобы больше ничего не видеть, не слышать, не ощущать… Никогда, никогда!
Слава богу, Таня уже спала… Выслушав сбивчивые объяснения девочки, дрожавшей на пороге в одном ситцевом халатике, Лидии Ивановне ничего не оставалось, как растормошить толстого, сонного от сытости Родьку и вернуть его хозяйке.
- Вот так-то! - удовлетворенно встретила Верка дочь. - И нечего наших мужей да собак сманивать!
Она отправилась на кухню, Родька доверчиво потрусил за ней.
- А ну пошел! - беззлобно прикрикнула Верка, отпихнув ногой. - Пошел на улицу!
Однако после этого происшествия Родька и далее продолжал проявлять свой упорный собачий характер. При всяком удобном случае он таскался в соседский барак через лаз в заборе и подолгу оставался там, предпочитая общество ласковой дурочки тычкам и гомону жалейковского дома.
А подруга Лариска, коей и предназначался щенок, как на грех, уехала со своим хахалем в санаторий на юг и потому Родьку забрать не могла. Но по возвращении она обязательно потребовала бы обещанного щенка, тем более что магарыч за собаку они давно уже пропили.
- Да что же это такое! - возмутилась Верка. - Опять они пса приманивают! Витька, да сделай хоть что-нибудь!
По настоянию принципиальной супруги Витька забил лаз досками. Но напрасно - Родька продолжал таскаться к соседям кругом, через ворота.
Тогда Верка принесла с работы моток проволоки, привязала песика возле будки и удовлетворенно ухмыльнулась, глядя на обескураженную собачью морду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37