Пришлось довольно долго ожидать, пока к телефону подошли. Наконец отозвался мужской голос: «Алло!» Фактически даже это слово не дали договорить, трубку взяла Tea Кильсеймур. Она сухо ответила, что Ричарда Бейдевана нет дома, явно хотела побыстрее закончить разговор.
Я удивилась: «Разве это не он подошел к телефону?» – «Вам показалось», – так она сказала сначала, затем поправилась: «Возможно, к разговору подключился другой абонент». Я поверила ей и больше об этом не думала.
Однако позже, узнав от Непомука Берлунда и других очевидцев об ограблении банка, я припомнила об этом. Убеждена, что рядом с Теей Кильсеймур находился мужчина, у которого она вырвала трубку из рук. Точно сказать, кому принадлежал голос, не могу. Во всяком случае это был не Ричард Бейдеван. По-моему, к телефону подошел Альберт Герштейн».
10
Рыночная площадь пустовала. Только тощий фокстерьер пытался обнюхать лежавшие на лотке пирожки. Никто больше не интересовался ими, но торговку это беспокоило мало. Под защитой двух зонтиков и полиэтиленовой накидки она дремала, покачивая седой головой в такт хлещущим струям дождя.
На большом зонте сидела ворона. Время от времени она покидала свой пост, и покопавшись в рыночных отбросах, выуживала кусочек полакомее. Затем возвращалась на свое место, и над рыночной площадью раздавалось громкое карканье.
Внимательно вслушиваясь, я уловил нечто вроде «бер-пир». Ну, конечно, ворона предлагала мне: «Берите пирожки!» И если она и не выговаривала предложение полностью, то ответственность за это, по-видимому, несла старушка, не уделявшая ее обучению достаточного внимания.
Против дождя ворона не возражала. Наоборот, каждый раз, попадая под хлесткую струю, она с видимым удовольствием взмахивала крыльями, словно благодаря за бесплатный душ.
Время от времени к ее непрестанному «бер-пир» присоединялся раздраженный крик другой вороны. Ее карканье, звучавшее примерно как «черр», можно было при желании принять за почти целиком проговоренную фразу: «Черт подери твои пирожки!»
Сырость этой второй вороне явно была не по душе. Не случайно она отыскала единственное сухое местечко на всей площади – узкий, украшенный орнаментом карниз под окном второго этажа, который зеленая черепичная крыша укрывала от дождя. Прижавшись к кирпичной стене, птица, казалось, срослась с домом.
– Приехали! – сказал Грегор Абуш, показав на ворону. – Мой друг Ральф Герштейн любит шутить, что эта птица заменяет на его доме геральдического орла.
Звонить в дверь пришлось довольно долго. Так как я двумя руками что было сил ухватился за зонтик, который вырывал ветер, начальнику полиции самому пришлось нажимать на пуговку звонка, пока дверь не отворили.
На пороге стояла молодая и, как показалось, довольно красивая женщина. Окончательное мнение я решил составить, когда увижу ее более или менее одетой. Сейчас я поневоле отвлекался и на объективную оценку рассчитывать было трудно. Заметив мое смущение, Tea Кильсеймур разыграла целую сценку. Выпятила выкрашенную помадой цвета сирени губку, стрельнула глазами из-под опущенных ресниц того же цвета, сопроводив все это забавным жестом, который, казалось бы, говорил: «Если вам не нравится мой нынешний костюм, то я могу и совсем раздеться».
– Пришли вас допросить! – начальник полиции резко оборвал ее.
– Ну и что? – она насмешливо пожала плечами, пустив мне в лицо струйку дыма.
– Третий пункт неофициальной инструкции гласит: «Если вид допрашиваемого лица противоречит приличию или вызывает нездоровое любопытство, то долг допрашивающего позаботиться, чтобы допрашиваемое лицо прежде всего пристойно оделось», – процитировал, смеясь, Грегор Абуш, только что придуманное правило.
– Надеюсь, вы не собираетесь одеть меня силой? – фыркнула актриса.
– Нет, но только учтите, Tea, что вы находитесь сейчас не в номере гостиницы и рядом с вами нет дрожащего от вожделения мужчины, с которым вы только что познакомились на улице.
– Что за глупая шутка? – бросив на пол до половины выкуренную сигарету, она сердито раздавила ее каблуком.
– Глупая? Быть может, слишком грубая? – спросил начальник полиции, глядя актрисе прямо в глаза.
– И то и другое. Хваленый юмор александрийцев… До чего вы неотесаны, это у вас в крови от вашего предка.
– О каком предке вы говорите? – любезно улыбнулся начальник полиции.
– Ну, этот ваш святой Иеремия, ханжа и лицемер. На старости лет, став импотентом, он изобрел одиннадцатую заповедь – «Не занимайтесь сексом». А до этого не стеснялся держать гарем с тремя женами.
Мне показалось, что Tea Кильсеймур намеренно старается не закрывать рта, чтобы выиграть время. За агрессивным, насмешливым тоном скрывалась, без сомнения, растерянность.
– Где Ричард Бейдеван? – спросил начальник полиции, игнорируя ее зубоскальство.
– В спальне, допросить вам его не удастся. Придется подождать, пока протрезвеет. Ричард так переживает ограбление банка, будто миллион вытащили из его собственного кармана. Пьет без просыпу.
– Ладно, пускай лезет под душ, – сказал Грегор Абуш. – А вы пока накиньте что-нибудь… Хотя бы халат.
– Согласна! – в смехе Теи Кильсеймур прозвучало что-то вроде облегчения. – Если вы желаете, могу хоть шубу. Может быть, на всякий случай заодно надеть и венецианский пояс?
– Если у вас такое устройство имеется, отчего бы и нет.
– Пока нет. Но в следующем фильме я надеюсь сыграть роль жены рыцаря, благонравие которой уходящий в крестовый поход муж обеспечивает с помощью такой сексброни. Не кажется ли вам, что александрийцы несколько похожи на этого рыцаря?… – И танцующим шагом она направилась вверх по лестнице.
– Скажите Ричарду Бейдевану, что мы будем ожидать его в музыкальном кабинете! – крикнул начальник полиции ей вслед.
– Значит ли это, что вы полагаете, будто мне потребуется больше времени на одевание, чем ему опохмелиться? – С этой иронической репликой она исчезла за портьерой, отделявшей площадку второго этажа от комнат.
Музыкальным кабинетом Ральф Герштейн называл салон, где он во время своего кратковременного пребывания в Александрии обычно сочинял музыку и принимал дам. Меблировка и беспорядок в помещении свидетельствовали как о вкусе хозяина дома, так и о привычках его гостей.
Комната была о трех окнах. Среднее – шире других – завешено черным толстым плюшем. У подоконника сиял белым лаком концертный «Стейнвей», весь усеянный нотами. На рояле стояло несколько пустых бутылок «Александрийского нектара» и пепельниц, полных окурков.
Окурки сигарет и сигар валялись даже на темно-синем ковре во весь пол. На диванах с яркими подушками среди скомканных газет можно было при желании найти пудреницу, помаду и даже кое-какие предметы дамского туалета.
Едва я успел оглядеться, как открылись двери. В четырехугольном их проеме, как на сцене, стояла Tea Кильсеймур.
Она действительно была обворожительна. Синтетический шелк тесно прилегающего платья переливался и сверкал, на обнаженных руках – звенящие металлические браслеты. Тугой узел волос, стянутый металлическим обручем, делал ее лицо более узким и нежным.
С удовлетворением я заметил, что на ней нет косметики. Она смыла и сиреневую губную помаду, и фиолетовые тени с век, как бы желая доказать, что способна играть роль не только вульгарной сексбомбы, подобной Долли Кримсон.
– Я готова, как видите. Можете приступать к допросу! – сообщила она с глубоким реверансом.
Актриса собиралась усесться, однако начальник полиции нетерпеливым жестом остановил ее.
– Теперь, когда я вижу, что допрашиваемое лицо более не вызывает нездорового любопытства, можно было бы действительно приступить. Больше всего меня радует, что вы, кажется, наконец поняли, что я не господин, заботящийся о своей репутации и готовый заплатить за то, чтобы его грешок остался в тайне.
Мне показалось, что Tea Кильсеймур слегка побледнела. Однако она тотчас громко рассмеялась:
– Опять эти нелепые шутки. Что вы надеетесь выведать с помощью намеренной грубости? О банке я ничего не знаю.
Tea уселась было, но начальник полиции довольно грубо схватил ее за плечи и заставил подняться.
– Марш в свою комнату! Ждите, пока не позову! – крикнул он на нее и добавил:
– Скажите Ричарду Бейдевану, чтобы поскорее приходил в себя! Хотя не надо. Он получит превосходный ледяной душ, когда услышит от меня кое-что… Несколько ярких эпизодов из биографии одной актрисы!
Tea Кильсеймур бросила на него взгляд исподлобья и удалилась.
Поведение начальника полиции, хотя до конца и непонятное, все же позволяло догадываться, что он намеренно придерживается такой тактики.
– А если сбежит? – спросил я. – По-моему, вы здорово ее напугали…
– Пусть только попробует! – усмехнулся начальник полиции. – Мои люди окружили всю рыночную площадь.
Наконец до меня дошло, отчего Грегор Абуш появился в этом доме один (если не считать меня). Работников у него маловато и в конкретной ситуации они больше могли пригодиться для внешней охраны дома. К тому же напрашивался вывод, судя по Грегору Абушу: чудачества александрийцев не мешают им сохранять способность действовать весьма осмотрительно. Кажущаяся флегма начальника полиции, если вглядеться повнимательнее, превращалась в рассудительность, осторожность, привычку – прежде всего собрать все возможные факты и лишь потом принимать решение.
– Знал бы Ральф, что происходит в его доме! – растянувшись на диване, начальник полиции покачал головой. – Я не подразумеваю под этим беспорядок, в этом смысле он и сам грешен, как большинство людей искусства. Вспоминаю одно свое посещение… Вот была панорама! Куда не сунешься – бутылки, женщины, дым коромыслом… А сам так надрался, что я стал сомневаться, способен ли он отличить полную бутылку от пустой или брюнетку, которая уснула на рояле, от блондинки, лежавшей во хмелю на ковре. И что вы думаете, хлопнул стаканчик, подсел к «Стейнвею» и стал что-то там бренчать… Именно тогда Ральф и сочинил свою «Долину мечты»… Внезапно ему показалось, будто рояль звучит не так, как следует. Стал пробовать по очереди все клавиши, пока я не посоветовал ему ставить с рояля брюнетку… «Ну вот, совсем другой тембр», – обрадовался он, когда мы перенесли девушку на диван. – Кстати, именно в отношении к инструменту ярко отразился характер Ральфа, – Грегор Абуш продолжал с удовольствием знакомить с его чудачествами. – Рассказывают, что, когда Ральфу Герштейну привезли это белое чудовище, он собственноручно передвигал его из угла в угол, пока не убедился, что именно у среднего окна самая лучшая акустика. Но и тогда остался не до конца доволен, утверждал, что стекло звенит и искажает звук, когда он играет. В конце концов он придумал завесить окно толстой портьерой. С тех пор Ральф не позволяет никому приближаться к окну. Как закрыл тогда, так пусть и остается на веки веков. В доме Герштейна это табу номер один. Я убежден, что даже Tea не осмелилась бы нарушить его… Странности Ральфа Герштейна нашли выражение и в освещении. Прямо на нотах стояли старинные серебряные подсвечники. Одни свечи почти догорели, другие еще не зажигались. Вокруг одного подсвечника розовела подсохшая липкая лужица вина.
– Свечи зажигали для гостей, – пояснил начальник полиции. – Подсвечники остались от матери. Самому Ральфу их свет кажется слишком ярким. Когда он садится за инструмент, то всегда включает вот эту лампочку.
Начальник полиции включил укрепленную на подлокотнике стоявшего у рояля вращающегося стульчика крохотную лампу с рубиново-красным светильником под металлическим колпачком, Вряд ли Ральф Герштейн при таком освещении мог что-либо увидеть кроме собственной гениальности.
– Лампу он включает для настроения, – продолжал комментировать начальник полиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45