– Двое неизвестных мужчин и наша «леди-дракон» идут через входную дверь. Собачки породистые, питбультерьеры. Один песик белый, другой пятнистый. Номера на доме нет. Похоже, внутри освещены две комнаты. Стальные ворота, стальные решетки, стальная дверь, покрытая изящным узором. Для красоты, наверное. На крыльце цветочные горшки, а цветочков нет. Деревья и кусты у забора коротко подстрижены – потенциальным стрелкам и укрыться-то негде. Лужайка рядом с домом и подъездной путь освещены прожекторами, вот и весь мой подробный доклад. Угу, прожекторы выключили – значит, ворота заперты.
– Послушай, ты не мог бы прочитать клички собак на медальонах? – спросил Берч.
– Так, одну зовут Банда, другую – Дубинка.
– Примечательно, – заметил Берч.
Мы сидели и ждали. Берчу приходилось протирать рукой ветровое стекло, чтобы оно не запотевало. Номер дома был отпечатан на бордюрном камне.
– Это дом Перлиты, – тихо произнес я.
Обернувшись, Берч недоуменно взглянул на меня, но потом до него дошло.
– Список звонков по сотовому телефону Уилла, – прошептал он. – У тебя отличная память, Джо.
– Абсолютная память на цифры.
– Прекрасный дар, – похвалил он. – Итак, что же мы видим: подруга одного из «Кобровых королей» обсуждает какое-то дело с ребятами из «Рэйтт-стрит-бойз». Довольно любопытно. Стоит задуматься, что их заставило объединиться.
– Деньги, – проговорил Одеркирк.
Спустя полчаса наружные прожекторы снова зажглись, и Бернадетт вышла на крыльцо. С ней были те же два мексиканца и еще один тип посолиднее, фунтов на двести весом, в свободных хлопчатобумажных брюках, фланелевой рубашке и сверкающих сапожках. Он был без кепки, волосы коротко подстрижены. На носу солнцезащитные очки. Он проводил Бернадетт до машины. Походка у него была легкая, словно он пританцовывал. Я видел, как они что-то обсуждали, но до меня долетало лишь еле слышное бормотание.
– Это не Перлита, – прошептал Одеркирк. – Или ее нет дома, или она осталась внутри.
– Это она, – ответил я так же шепотом. – Этот парень и есть Перлита. Она одевается как мужчина. Я видел ее фотографию, это она.
– Не может быть.
– Может, сэр.
– Будь я такой же уродиной, наверное, тоже стрелял бы в людей.
– А эта сладкая парочка, судя по всему, братишки, – предположил Берч. – У нее двое братьев двадцати пяти и двадцати одного года. Утверждают, что никакого отношения к банде не имеют.
– Уж конечно, – вставил Одеркирк.
Перед нами мелькнули лучи фар, направлявшиеся в нашу сторону. Мы согнулись и вжались в сиденья.
– Я чувствую себя пятилетним мальчишкой, когда мы так же прятались, – прошептал Одеркирк. – Забавно.
– Вам стоило попробовать покататься на санках в нашей тюрьме, сэр.
– А что это такое?
– Объясню позже.
Послышался гул проехавшей мимо машины, на мгновение осветившей наш «форд» фарами.
Через секунду мы расправили спины и снова уселись на свои места. «Ягуар» Бернадетт выезжал через открытые ворота. Толстый бандит наблюдал за ней, упершись руками в бедра. Двое других повернулись и ушли в дом.
Бернадетт выехала на главную дорогу, с трудом развернулась и, включив первую передачу, рванула вперед. Перлита продолжала наблюдать за ней. Достав пачку из кармана фланелевой рубашки, она вытряхнула из нее сигарету и прикурила от зажигалки. Через секунду свет около дома погас, но я еще видел, как она стоит около крыльца с сигаретой, огонек которой то слабел, то разгорался. Потом огонек полетел во тьму и рассыпался на мелкие искры. Распахнулась дверь, и Перлита зашла в дом.
Через пять минут мы тоже отчалили и, развернувшись, направились в противоположном от Бернадетт направлении.
– Гэйлен и Перлита. «Кобровые короли» и «Рэйтт-стрит-бойз», – промолвил я. – И это после их смертельной схватки за влияние на власть в округе?
– Дело не в этом, – возразил Берч. – Вопрос не в том, кто помог Гэйлену, а в том, кто его нанял.
По дороге назад в клуб «Бамбук-33» я мог думать лишь о таинственном пассажире, перешептывающемся о чем-то с Джоном Гэйленом на стоянке.
Я рассказал Одеркирку, что такое «катание на санках» – когда не видимый никем охранник катится мимо камер модуля "Е", лежа на механической тележке, и незаметно наблюдает, чем занимаются зеки. Он сказал, что хотел бы попробовать, и я посоветовал ему обратиться к сержанту Делано.
* * *
Через полтора часа я остановил машину за три дома от жилища Джона Гэйлена. Те же окна и пальмы, тот же свет внутри и фонарь над крыльцом. Я был почти уверен, что увижу «ягуар» Бернадетт у входа, но его не было. И я был почти уверен, что Бернадетт уже позвонила Гэйлену и рассказала, что Као поправляется, может его заложить, а Гэйлен подготовил свой «мерседес» для далекого путешествия.
Но все оказалось не так.
Я откинулся на спинку сиденья и принялся наблюдать.
Сорок минут спустя парадная дверь распахнулась. Из нее вышел Гэйлен, пересек двор и остановился у одной из пальм. Он был в джинсах, но без рубашки и ботинок. Он выглядел как парень, усиленно занимавшийся бегом и поднятием тяжестей – мышцы крепкие, но не чрезмерно накачанные.
Он достал что-то из кармана и оглядел. Что-то небольшое и белое полетело на землю.
Потом Гэйлен взглянул на небо, зажег сигару, поворачивая кончик над пламенем зажигалки, и выпустил густое облако дыма.
Из дома вышла девушка. Лет четырнадцати, шестнадцати или восемнадцати – трудно определить. Невысокая, очень изящная, с прямыми черными волосами. Ее фигурку плотно облегало черное платье, девушка тоже была босая. Она подошла к Гэйлену сзади и обеими руками погладила по спине. Черные волосы упали ей на лицо. Протянув руку, она взяла у него сигару, затянулась и вернула назад. Потом подтолкнула Гэйлена к двери, но он шлепнул ее по руке. Я услышал тихий смех.
Через несколько минут они оба зашли в дом. Подождав еще час, я выключил освещение салона и тихо выскользнул из машины, придержав дверцу, чтобы она не стукнула, Прошел по тротуару на противоположной стороне и быстро пересек улицу и двор перед домом Гэйлена. Нежно, словно бабочку, поднял пальцами белый предмет с травы под пальмой и поспешил назад.
Выбравшись на трассу, я включил лампу для чтения и рассмотрел добытый трофей.
Что и требовалось доказать: передо мной была лента от сигары «Давыдофф», разрезанная на две равные части и скрученная в свою исходную форму.
Мне было любопытно, что же Алекс и Гэйлен обсуждали в тот вечер на складе. И какое решение они приняли, раскурив по полсигары.
«Ты от Алекса?»
«Сам ты от Алекса». – Смех. – «Похоже, маленькая вонючка слишком испугалась, чтобы вылезти наружу?»
Глава 17
В это утро я сидел у себя на кухне и разбирался в содержимом депозитного ящика Уилла, выложив все вещи на обеденный стол и просматривая их по нескольку раз. День был теплым, и я открыл окна, чтобы ветерок освежил воздух в доме. Апельсиновые деревья на заднем дворе согнулись под тяжестью плодов, и я знал, что весь дом заполнил резкий и сладковатый цитрусовый аромат. Но сам я этот аромат не воспринимал. Все, что я был способен сейчас ощутить, – собственное дыхание, тело и слабый металлический запах крови. А думать я мог только об Алексе и Саванне Блейзек, Лурии Блас и Мигеле Доминго. И конечно, об Уилле, всегда об Уилле. Самое главное для меня – это Уилл, как точка отсчета всей жизни.
Я еще раз пересмотрел и переложил все предметы из ящика, пытаясь распределить их по категориям. Порядок – по крайней мере его подобие – представлялся мне в виде связи разложенных на столе вещей с тем, что случилось за последние две недели.
Всего было семь групп предметов. Четыре из них носили личный характер и несколько удивили меня своей банальностью.
Во-первых, пачка любовных писем, посланных Уиллу более тридцати лет назад некоей девицей по имени Тереза. Она была его возлюбленной, когда он учился в колледже. Уилл вскользь упоминал ее имя. Но я хорошо помню, с каким пафосом он мне рассказывал о чистой юношеской любви. Письма выцвели и потерлись, но прочесть их было можно.
Я слегка перебрал их пальцами и отодвинул вправо – в сторону добра, любви и света.
Далее следовала черно-белая фотография Уилла в возрасте лет восьми, где он стоял, опустившись на колено рядом с собакой. Пес был явно беспородный. Это Спарки, первая собака Уилла. Я не знал другой собаки, которая бы столько значила для него. Я положил этот снимок рядом со стопкой любовных писем. «Любовь и верность идут рука об руку», – подумал я.
Потом я взял в руки конверт с военными фотографиями. На одном снимке в баре или ресторане за столом сидели солдаты, обнимая четырех миниатюрных вьетнамок. Уилл выглядел сильно пьяным и слишком юным, чтобы носить форму. Он был в то время совсем худеньким по сравнению с тем, каким стал, повзрослев. Я вспомнил, как Уилл рассказывал мне о тоскливых днях учебы в высшей спортивной школе, где он ежегодно выступал за команды по трем видам спорта, большую часть времени просиживая на скамейке запасных.
Здесь же было фото Уилла в гостинице, в желтых солнечных лучах, пробивающихся из-за жалюзи. Он сидел на кровати голый по пояс, слегка наклонившись вперед. На груди висели личные военные знаки. В пепельнице позади него дымилась сигарета. Такого выражения пустоты, заброшенности и одиночества я никогда не видел у него на лице. Уилл вообще ненавидел одиночество. Было еще несколько фотографий: приятель, курящий огромную самокрутку с марихуаной; парочка обнимающихся проституток; американский солдат, карабкающийся по стволу дерева и размахивающий одной рукой, а другой схватившись за ветку, чтобы не упасть.
На последнем снимке Уилл сидел в джипе со своей «М-16» и смотрел в сторону. Я обратил внимание, как он держал винтовку – крепко сжимая, отодвинув от себя и направив стволом вниз. Будто боялся, что она может внезапно выстрелить. И мне подумалось, как неуверенно Уилл всегда обращался с оружием, которое в его в руках выглядело неуместным, даже когда он был помощником шерифа. Я вспомнил, как Уилл привел меня к инструктору по стрельбе, с которым я начал осваивать азы самообороны и военного дела – те самые вещи, которым тысячи отцов сами обучают своих сыновей по выходным. Пистолет был одним из тех предметов, к которым Уилл всегда относился с опаской.
Я вложил фотографии в конверт, засунув его под пачку с письмами.
Я считал, что любовь и верность важнее смерти. Вот и пусть они закроют ее.
Затем взял пустой черепаховый панцирь, расписанный поверху красными и белыми буквами, заглянул внутрь панциря, расположив его против света, падающего из окна: он был чистый и гладкий, как столовая ложка. Уилл никогда не рассказывал мне об этой черепахе. Я поместил панцирь позади любовных писем, вне поля зрения. И так набралось достаточно вещей, которые были когда-то живыми, а теперь нет.
Спарки улыбался. Любовные письма, написанные аккуратным женским почерком, спокойно лежали нетронутыми.
Под номером пять числился свернутый лист белой бумаги с магнитофонной микрокассетой внутри и рукописными пометками Уилла:
* * *
Телефонные переговоры Милли, сделанные через Б., 5/ 02/01.
1/22/01 – 25 3/14/01 – 25 4/07/01 – 35
По поводу Ветреного хребта см. пленку внутри от 5/12/01.
Я поставил кассету на магнитофон. Сначала десять секунд шипения, затем обмен притворными любезностями и наконец диалог:
"Грубый мужской голос: О'кей, Милли, давай о деле. Наша обычная точка.
Осторожный мужской голос: Понял.
Грубый: В этот раз лучше бы обойтись без нее.
Осторожный: Тогда я сам заберу по пути.
Грубый: Не мне тебе говорить, как важен для нас этот четверг.
Осторожный: Могут возникнуть кое-какие проблемы.
Грубый: Какие еще к черту проблемы?
Осторожный: Не знаю. У меня нехорошее предчувствие.
Грубый: Самой большой проблемой в четверг может стать вето на наш проект.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56