Люди боялись дыма и пламени, которые он выбрасывал из своей пасти, когда сердился. А я ночью потихоньку убегал из спальни в общежитии и относил ему коробки сардин из моих припасов. Он поджаривал сардины прямо в коробке своим дыханием. Он любил их есть горячими.
— Это было взаправду ?
— Нет, конечно, нет, но сейчас мне кажется, будто все так и было. Как-то я лежал в общежитии в нашей спальне — накрылся простыней и плакал, потому что это была первая неделя семестра и до каникул было еще двенадцать бесконечно долгих недель и я боялся… всего боялся. Стояла зима, и вдруг я увидел, как окно в моей комнате затуманилось. Я протер стекло пальцами и посмотрел вниз. А там был дракон — он лежал на мокрой черной улице, будто крокодил в ручье. Раньше он ведь никогда не покидал пустоши, потому что все были против него, — я думал, что и против меня тоже. Полицейские даже держали в шкафу винтовки, чтобы пристрелить дракона, если он появится в городе. И однако же, вот он лежал внизу — лежал совсем тихо, и такие большие теплые клубы пара поднимались ко мне от его дыхания. Понимаешь, он услышал, что в школе снова начались занятия, и знал, что я одинок и несчастен. Он был куда умнее любой собаки, намного умнее Буллера.
— Ты мне сказки рассказываешь, — сказал Сэм.
— Нет, просто вспоминаю.
— А что случилось потом?
— Я подал ему тайный знак. Он означал: «Опасно. Уходи», — потому как я не был уверен, что дракон знал про полицейских и про винтовки.
— И он ушел?
— Да. Очень медленно. И все время оглядывался, точно не хотел оставлять меня. Но с тех пор я ни разу не испытывал страха и одиночества. Во всяком случае, если и испытывал, то редко. Я знал, что стоит мне подать сигнал, и дракон вылезет из своего логова на пустоши и придет мне на помощь. У нас с ним было много всяких условных сигналов, кодов, шифров…
— Как у шпионов, — сказал Сэм.
— Да, — с чувством разочарования подтвердил Кэсл, — наверное. Как у шпионов.
Кэсл вспомнил, как он однажды нарисовал карту пустоши, на которой отметил все траншеи и потайные ходы, скрытые папоротниками. Он ведь тоже действовал тогда точно шпион.
— Пора домой, — сказал он. — А то твоя мама станет волноваться…
— Нет, не станет. Я ведь с тобой. Я хочу посмотреть пещеру дракона.
— На самом-то деле дракона ведь не было.
— Но ты же до конца не уверен, правда?
Кэсл с трудом нашел старую траншею. Пещера, где жил дракон, заросла кустами куманики. Продираясь сквозь них. Кэсл зацепил ногой ржавую банку, и она взлетела в воздух.
— Вот видишь, — сказал Сэм, — ты же приносил ему поесть. — Он продрался сквозь кусты, но ни дракона, ни скелета его не обнаружил. — Наверное, полиция все же расправилась с ним, — сказал Сэм. И поднял банку.
— Так это из-под табака, — сказал он, — не из-под сардин.
В ту ночь, лежа в постели, Кэсл спросил Сару:
— Ты в самом деле думаешь, еще не поздно?
— Для чего?
— Уйти мне из конторы.
— Конечно, нет. Ты же еще не старик.
— Тогда, возможно, нам придется уехать отсюда.
— Почему? Чем это место хуже любого другого?
— А тебе не хотелось бы сменить обстановку? Этот дом… разве это дом, верно? Быть может, если бы я получил работу за границей…
— Мне хотелось бы, чтобы Сэм жил в одном месте, чтобы ему было куда вернуться, если он когда-нибудь от нас уедет. Вернуться туда, где все с детства ему знакомо. Как вот ты — вернулся же ты. К чему-то старому. Безопасному.
— К старым развалинам у железной дороги?
— Да.
Ему вспомнилось, как степенно звучали в каменной церкви голоса жителей, — такими же степенными были и сами жители, которые, облачившись в праздничные одежды, раз в неделю отдавали дань вере. «Там, вдали, зеленый холм за городской стеной».
— Они красивые, эти развалины, — сказала она.
— Но вот _ты же_ никогда не сможешь вернуться назад, — сказал Кэсл, — в свое детство.
— Это другое дело: моя жизнь там не была безопасной. Пока я не узнала тебя. И у нас там нет развалин — одни лачуги.
— Мюллер приезжает, Сара.
— Корнелиус Мюллер?
— Да. Он теперь большой человек. И я должен быть с ним любезен — это приказ.
— Не волнуйся. Он не может нам больше причинить зла.
— Нет. Но я не хочу, чтобы ты волновалась.
— А почему я должна волноваться?
— Шеф хочет, чтобы я пригласил его сюда.
— Значит, приглашай. И пусть видит, как мы живем с тобой… и с Сэмом…
— Ты согласна?
— Конечно, согласна. Черная хозяйка будет принимать мистера Корнелиуса Мюллера. И черный ребенок.
Оба рассмеялись — не без страха в душе.

3
— Как себя чувствует наш маленький паршивец? — спросил Дэвис: он спрашивал об этом ежедневно на протяжении вот уже трех недель.
— О, все прошло. Он снова вполне здоров. Он тут меня спрашивал, когда ты к нам приедешь. Ты ему нравишься — не могу понять почему. Он часто вспоминает про тот пикник, на который мы ездили летом, и как играли там в прятки. Он, похоже, считает, что никто не умеет так прятаться, как ты. Считает, что ты шпион. Без конца говорит про шпионов — в мое время дети говорили так про фей. Или не говорили?
— А нельзя мне сегодня забрать у него на вечер папашу?
— Зачем? Что-то намечается?
— Вчера, когда вы ушли, зашел сюда доктор Персивал, и мы разговорились. Знаете, по-моему, меня действительно собираются послать за границу! Доктор Персивал спрашивал, не стану ли я возражать, если мне сделают дополнительное обследование — кровь, моча, рентген почек и так далее, и так далее. Он сказал, с тропиками нельзя шутить. Он мне понравился. Похоже, он интересуется спортом.
— Бегами?
— Нет, только рыбной ловлей. Довольно одинокий спорт. Персивал — он немного похож на меня: не женат. Мы решили сегодня вечером встретиться и окунуться в городскую жизнь. Я уже давно не окунался. Эти мои ребятки из министерства охраны окружающей среды — такая унылая компания. Вы не могли бы, старина, всего на один вечер заделаться вдовцом?
— Мой последний поезд уходит с вокзала Юстон в одиннадцать тридцать.
— Квартира сегодня вечером в полном моем распоряжении. Оба моих соседа отбыли в зараженный район. Так что в вашем распоряжении будет кровать. Двуспальная или односпальная, какую пожелаете.
— Пожалуйста, односпальную. Дело, Дэвис, идет к старости. Не знаю, какие у вас с Персивалом планы…
— Я подумал — поужинать в «Кафе-гриле», а потом посмотреть стриптиз. В кабаре «У Реймонда». У них там выступает Рита Ролз…
— А ты думаешь, Персивал любит такого рода развлечения?
— Я прощупал его на этот счет, и — хотите верьте, хотите нет — он никогда в жизни не бывал в стриптизе. Сказал, что с удовольствием заглянул бы туда с коллегами, на которых можно положиться. Вы же знаете, как оно при нашей работе. А он в таком же положении, что и мы. На вечеринке никто слова никому сказать не может — из соображений безопасности. А Джонник даже и приподняться не смеет. Совсем скукожился — точнее не скажешь. Но если Джонник помрет, господи боже мой, — тогда надо и самому ложиться в могилу. У вас, конечно, дело обстоит иначе: вы человек женатый. Всегда можете поговорить с Сарой и…
— Мы не должны говорить о работе даже с нашими женами.
— Могу поклясться, что вы говорите.
— Нет, Дэвис. И если ты намереваешься пригласить с собой парочку шлюшек, говорить при них я тоже не стану. Почти все они состоят на службе в Пятом управлении — ох, я все забываю, что мы же иначе называемся. Мы теперь Управление разведки. Интересно, почему нас переименовали? Наверное, потому, что есть Управление семантики.
— Послушать вас — такое впечатление, что вам тоже все обрыдло.
— Да. Возможно, посижу в компании и развеюсь. Позвоню-ка я Саре и скажу ей… что?
— Скажите правду. Что вы ужинаете с одной из шишек. Что это важно для вашей будущей карьеры в Фирме. И что я предоставляю вам кров. Сара мне доверяет. Она знает, что я вас не совращу.
— Да, полагаю, знает.
— И, черт побери, так оно и есть, верно?
— Я позвоню ей, когда пойду обедать.
— А почему не позвонить отсюда и не сэкономить денежку?
— Не люблю разговаривать по телефону, когда рядом кто-то есть.
— Вы действительно думаете, что они нас подслушивают?
— А ты не стал бы подслушивать, будь ты на их месте?
— Наверное, стал бы. Но какую же кучу всякой нудоты они, должно быть, записывают.
Вечер удался только наполовину, хотя начался он довольно хорошо. Доктор Персивал, несмотря на медлительную солидность, оказался неплохим компаньоном. Он ни разу не дал почувствовать ни Кэслу, ни Дэвису, что занимает в Управлении более высокое положение. Когда в разговоре возникло имя полковника Дэйнтри, он немного посмеялся над ним: они встречались, сказал он, во время уик-энда на охоте.
— Он не любит абстрактного искусства и не слишком одобряет меня. Потому что я не люблю охоту, а только люблю ловить рыбу, — пояснил доктор Персивал.
К этому времени они уже сидели в кабаре «У Реймонда» за крошечным столиком, на котором еле уместились три стакана с виски, в то время как прелестное молодое существо занималось весьма своеобразными шалостями на гамаке.
— Вот _в нее_ я б не возражал забросить крючок, — заметил Дэвис.
Глотнув из бутылки «Хай-энд-Драй», болтавшейся на веревке над гамаком, девица в пьяной удали сняла с себя еще один предмет туалета. Под конец сквозь сетку гамака показались ее обнаженные ягодицы, выпиравшие точно куриная гузка из сетки, с какими ходят хозяйки в Сохо. Бизнесмены из Бирмингема, сидевшие группой, громко зааплодировали, а один из них даже помахал над головой кредитной карточкой «Дайнерс клаб», возможно, желая показать свою финансовую состоятельность.
— Какую же рыбу вы ловите? — осведомился Кэсл.
— Преимущественно форель или хариуса, — ответил Персивал.
— А между ними есть разница?
— Дорогой мой, спросите охотника на крупную дичь, есть ли разница между львом и тигром.
— И какую же рыбу вы предпочитаете?
— Дело не в предпочтении. Я просто люблю удить рыбу на леску — любую рыбу. Хариус — рыба менее умная, чем форель, но это еще не значит, что ее легче ловить. Просто нужны другие приемы. И она рыба-боец: бьется, пока есть силы.
— А форель?
— О, это рыба-король. Очень пугливая — царапнет по камню подбитый гвоздями сапог или стукнет палка, любой звук — и ее уже нет. И потом, надо очень точно ставить блесну. А не то… — Персивал повел рукой, словно забрасывая удочку на новую голую девицу, исполосованную, как зебра, лучами черно-белого прожектора.
— Вот это задница! — изумленно выдохнул Дэвис. И так и не донес до губ свой стакан с виски, глядя на то, как, словно маятник в швейцарских часах, размеренно колышет ягодицами девица.
— Едва ли такое зрелище полезно для вашего кровяного давления, — заметил ему Персивал.
— Кровяного давления?
— Я же сказал вам, что оно у вас высокое.
— Сегодня вы меня не заставите волноваться по этому поводу, — сказал Дэвис. — Это же сама великая Рита Ролз. Единственная и несравненная Рита.
— А вам ведь придется пройти всестороннюю проверку, если вы действительно подумываете о работе за границей.
— Я отлично себя чувствую, Персивал. Никогда не чувствовал себя лучше.
— Вот тут-то и таится опасность.
— Вы, можно сказать, начинаете меня пугать, — сказал Дэвис. — Сапоги, подбитые гвоздями, и палка. Я понимаю, почему форель… — Он глотнул виски, точно это было горькое лекарство, и поставил стакан.
Доктор Персивал сжал ему руку выше локтя и сказал:
— Я ведь только пошутил, Дэвис. Вы скорее из породы хариусов.
— Вы хотите сказать — я рыба неважнецкая?
— Не надо недооценивать хариуса. У него очень тонкая нервная система. И он боец.
— Тогда я скорее треска, — сказал Дэвис.
— Про треску вы со мной лучше и не говорите. Эту рыбу я не ловлю.
Зажегся свет. Представление окончилось. Хозяева кабаре считали, что после Риты Ролз ничто уже не пойдет. Дэвис еще немного задержался в баре, пытая счастье с фруктовым автоматом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45