Он пробросал все монеты, какие у него были, и занял еще две у Кэсла.
— Не везет мне сегодня, — сказал он, снова погружаясь в мрачное настроение. Доктор Персивал явно расстроил его.
— А не опрокинуть ли нам на ночь по рюмочке у меня? — предложил доктор Персивал.
— Мне казалось, вы же отговаривали меня пить.
— Дорогой мой, я пережимал. Во всяком случае, виски — наиболее безобидное питье. — Тем не менее мне что-то захотелось в постельку.
На Грейт-Уиндмилл-стрит под красными маркизами стояли в дверях проститутки, зазывали:
— Поднимешься со мной, дружок?
— Я полагаю, вы и от этого будете меня отговаривать? — заметил Дэвис.
— Ну, степенный брак — оно безопаснее. Не так влияет на кровяное давление.
Ночной швейцар скреб ступеньки одного из домов жилого массива «Олбени», когда они расстались с доктором Персивалом. Его холостяцкая квартира в «Олбени» была обозначена буквой и цифрой «Д-6» — будто сектор в старушке Фирме. Кэсл и Дэвис проводили доктора Персивала взглядом: оба отметили, как он тщательно выбирает путь к дому, чтобы не замочить ботинок, — вещь странная для человека, привыкшего бродить по колено в холодной речной воде.
— Жаль, что он был с нами, — сказал Дэвис. — Мы могли бы отлично провести вечер без него.
— А мне казалось, он тебе нравится.
— Так оно и было, но сегодня он донял меня своими проклятыми рассказами про рыбную ловлю. И всей этой болтовней про мое давление. Ну, какое ему дело до моего давления? А он действительно врач?
— Не думаю, чтобы он практиковал последние годы, — сказал Кэсл. — Он ведь находится при шефе для связи с теми, кто занимается бактериологической войной, — я полагаю, на этом посту, наверное, полезно иметь человека с медицинским дипломом.
— У меня этот центр в Нортоне [Нортон — центр разработки методов бактериологической войны в Англии] вызывает мурашки. Сейчас столько говорят об атомной бомбе и совсем забывают об одном маленьком хозяйстве в нашей стране. Никто ни разу не потрудился устроить там марш протеста. Никто не носит значков против бактериологической войны, а ведь если бомбу ликвидируют, маленькая смертельная пробирочка-то по-прежнему останется…
У отеля «Клэридж» они свернули за угол. Высокая тощая женщина в длинном платье как раз садилась в этот момент в «роллс-ройс»: ее сопровождал надутый мужчина во фраке и белом галстуке, взглянувший украдкой на свои часы: было два часа утра, и мужчина с женщиной выглядели как актеры из пьесы времен короля Эдуарда. На крутой лестнице, ведущей в квартиру Дэвиса, лежал желтый, вытертый до дыр линолеум, похожий на сыр грюер. Но когда на писчей бумаге стоит: «Лондон, Вест-1», подобные мелочи никого не волнуют. Дверь на кухню была распахнута, и Кэсл увидел в мойке груду грязных тарелок. Дэвис открыл дверцу шкафа: все полки были забиты початыми бутылками: забота об окружающей среде явно начиналась вне дома. Дэвис попытался найти бутылку, в которой было бы достаточно виски для двоих.
— А, не важно, — сказал он, — смешаем. Хоть марки и разные, содержимое-то ведь одно.
Он слил остатки «Джонни Уокера» в «Уайт Хорс» — получилось четверть бутылки.
— Здесь что же, никто никогда не моет посуду? — спросил Кэсл.
— Два раза в неделю приходит уборщица, и мы все оставляем ей.
Дэвис открыл какую-то дверь.
— Вот ваша комната. Боюсь, на постели нет белья. Уборщица должна прийти только завтра.
Он поднял с пола грязный носовой платок и для порядка сунул в ящик. Затем провел Кэсла в гостиную и, освобождая ему место, сбросил с кресла несколько журналов.
— Я подумываю переменить фамилию — официально, односторонним решением, — сказал Дэвис.
— Это еще зачем?
— Хочу, чтоб было Дэйвис, как Дэйвис-стрит, — это звучит классом выше. — Он забросил ноги на диван. — А знаете, эта моя смесь оказалась совсем неплохой. Я назову ее «Уайт Уокер». На этом можно заработать состояние — взять и изобразить на рекламе прелестный женский призрак [придуманное Дэвисом название виски в переводе с английского означает «белое привидение»]. А все же что вы думаете о докторе Персивале?
— Держался он достаточно дружелюбно. Но я не мог не задуматься…
— Над чем?
— С чего это он решил проводить с нами вечер. Что ему было нужно.
— Просто захотелось посидеть с людьми, с которыми можно поговорить. Зачем чего-то накручивать? Вам не надоедает разве в смешанной компании держать рот на замке?
— А он свой рот не слишком открывал. Даже с нами.
— Открывал — до того, как вы пришли.
— И о чем же он говорил?
— Об этом хозяйстве в Нортоне. Судя по всему, мы намного опередили американцев в определенном виде продукции, и они попросили нас сосредоточить усилия на одном смертельном мерзавчике, который разработан для применения на определенной высоте и в то же время способен выжить в условиях пустыни… Все характеристики — температура и прочее — указывают на то, что речь идет о Китае. Или, возможно, об Африке.
— Почему он вам все это рассказывал?
— Ну, ведь предполагается, что мы должны кое-что знать про китайцев от наших африканских агентов. С тех пор как мы получили это донесение из Занзибара, наша репутация взмыла очень высоко.
— Но ведь это донесение поступило два года тому назад и до сих пор не получило подтверждения.
— Персивал сказал, что мы ни в коем случае не должны раскрываться. Никаких вопросов агентам. Слишком это секретное дело. Просто внимательно следить, не появится ли в каком-то донесении намека на то, что китайцы интересуются Хеллз-Парлор, и тогда сообщить прямо ему.
— Почему же он говорил об этом с тобой, а не со мной?
— О, я полагаю, он сказал бы это и вам, но вы ведь запоздали.
— Меня задержал Дэйнтри. А Персивал мог бы зайти и к нам в контору, если бы хотел об этом поговорить.
— Что вас смущает?
— Я просто не уверен, говорил ли он тебе правду.
— Тогда зачем же, черт подери?..
— Возможно, он хотел посеять ложный слух.
— Но не среди нас же. Мы с вами — да и Уотсон тоже — не такие уж болтуны.
— А он говорил это Уотсону?
— Нет… собственно… он, как всегда, пробормотал что-то насчет того, что этот ящичек должен быть накрепко заперт. «Совершенно секретно», сказал он… но к вам ведь это не может относиться, верно?
— И все же пусть лучше не знают, что ты мне об этом рассказал.
— Старина, вы подцепили болезнь нашей профессии — подозрительность.
— Да. Это штука очень заразная. Потому я и подумываю о том, чтобы уйти.
— И растить овощи?
— Заниматься чем угодно относительно безвредным, только не секретным и сугубо важным. Было время, я чуть не пошел работать в рекламное агентство.
— Будьте осторожны. У них ведь тоже есть свои секреты — в торговле.
На лестнице зазвонил телефон.
— В такой-то час, — возмутился Дэвис. — Это же непристойно. Кто бы это мог быть? — Он с трудом поднялся с дивана.
— Рита Ролз, — подсказал Кэсл.
— Плесните себе еще «Уайт Уокера».
Кэсл не успел себе налить, как услышал голос Дэвиса, звавший его:
— Это Сара, Кэсл.
Было почти половина третьего, и в груди Кэсла шевельнулся страх. Неужели состояние мальчика ухудшилось, несмотря на то, что карантин подходит к концу?
— Сара? — спросил он в трубку. — В чем дело? Что-то с Сэмом?
— Извини, милый. Ты еще не спал, нет?
— Нет. Что все-таки стряслось?
— Мне страшно.
— За Сэма?
— Нет, речь не о Сэме. Просто после полуночи два раза звонил телефон и в трубке — молчание.
— Ошиблись номером, — с чувством облегчения сказал Кэсл. — Так все время случается.
— Кто-то знает, что тебя нет дома. Я боюсь, Морис.
— Ну что может случиться на Кингс-роуд? Ведь в двухстах ярдах от нас полицейский участок. И потом, есть же Буллер! Буллер ведь с вами, да?
— Он так крепко спит, даже похрапывает.
— Я бы вернулся, если б мог, но сейчас нет поездов. И ни один таксист не повезет меня в такой час.
— Я отвезу вас, — сказал Дэвис.
— Нет, нет, ни в коем случае.
— Нет — что? — спросила Сара.
— Я говорил Дэвису. Он сказал, что готов отвезти меня.
— О нет, я этого не хочу. Мне стало легче после того, как я с тобой поговорила. Сейчас разбужу Буллера.
— А Сэм в порядке?
— В полном.
— У тебя ведь есть номер полиции. Они примчатся через две минуты.
— Глупая я, правда? Просто дурочка.
— Любимая дурочка.
— Извинись перед Дэвисом. Желаю вам хорошо посидеть и выпить.
— Спокойной ночи, дорогая.
— Спокойной ночи, Морис.
Когда она называла его по имени, то как бы подтверждала свою любовь, а когда они были одни, то как бы предлагала предаться любви. Ласковые обращения — «милый» и «дорогая» — были расхожей монетой на людях, тогда как имя было чем-то сугубо личным, никогда не раскрываемым при чужих, не принадлежащих к их племени. В минуты близости Сара громко выкрикивала это его тайное, известное только племени, имя. Он услышал короткие гулки, но еще какое-то время постоял, держа трубку у уха.
— Ничего по-настоящему серьезного? — осведомился Дэвис.
— С Сарой — нет, ничего. — Кэсл снова спустился в гостиную и налил себе виски. Он сказал: — По-моему, твой телефон подключен.
— Как вы это установили?
— Не знаю. У меня есть на этот счет интуиция — только и всего. Пытаюсь вспомнить, что навело меня на эту мысль.
— Мы же не в каменном веке. Нынче никто не может сказать наверняка, подключен его телефон или нет.
— Если сделано не тяп-ляп. Или же если хотят, чтобы ты об этом знал.
— С какой стати им хотеть, чтобы я это знал?
— Возможно, чтобы напугать тебя. Кто может ответить на этот вопрос?
— Да, но почему подключать именно меня ?
— Из соображений безопасности. Они же никому не доверяют. Особенно людям, работающим на таких должностях. Мы ведь представляем наибольшую опасность. По идее, мы же знаем все эти чертовы секреты.
— Я не считаю, что представляю собой опасность.
— Ну-ка, включи граммофон, — сказал Кэсл.
У Дэвиса было собрание пластинок поп-музыки, где царил куда больший порядок, чем во всем остальном. Кассеты были расписаны так же тщательно, как книги в библиотеке Британского музея, и Дэвис мог вспомнить, кто из поп-музыкантов завоевал первенство и в каком году, столь же быстро, как и назвать победителя на скачках Дерби. Он спросил:
— Вы любите что-то действительно старомодное и классическое? — И поставил «Вечер после тяжелого дня».
— Сделай погромче.
— Это не должно звучать громче.
— Все равно увеличь звук.
— Это же будет ужасно.
— Зато мы будем разговаривать только вдвоем, — сказал Кэсл.
— Вы думаете, они и у нас поставили «клопов»?
— Нисколько не удивлюсь.
— Нет, вы определено заболели, — заметил Дэвис.
— То, о чем Персивал говорил тебе… вот что меня тревожит… я просто не могу поверить… это же смердит до небес. У меня такое впечатление, что где-то произошла утечка и они пытаются выяснить, где именно.
— Ну и пусть пытаются. Это же их обязанность, верно? Только мне кажется, не очень умно они себя ведут, если их плутни так легко разгадываются.
— Да… но то, что сказал Персивал, может быть тем не менее правдой. Правдой — и уже кем-то разболтанной. Так или иначе агент обязан был передать эту информацию, если…
— И вы думаете, они думают, что это мы допустили утечку?
— Да, кто-то из нас, а может быть, и оба.
— Но, раз мы не виновны, не все ли нам равно, что они думают? — сказал Дэвис. — Давно пора ложиться спать, Кэсл. И если у меня под подушкой засунут микрофон, они услышат лишь, как я храплю. — Он выключил музыку. — Двойных агентов из нас с вами не выйдет — ни из вас, ни из меня.
Кэсл разделся и выключил свет. В маленькой неприбранной комнате было душно. Он попытался поднять раму, чтобы открыть окно, но шнур был оборван. Он посмотрел вниз, на предрассветную улицу. Никого — даже полисмена не видно. Лишь одно-единственное такси стояло на стоянке чуть дальше по Дэйвис-стрит, ближе к «Клэриджу». Где-то на Бонд-стрит тщетно вопила сигнализация от воров:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45