Я и сам из казарменных крыс.
Мне пришлось объяснять ему и «казарменных крыс» – так в английской армии называли детей солдат на действительной службе, живших тут же в казармах или каптерках.
Здесь бы мне и остановиться, но он, казалось, и впрямь заинтересовался.
– Солдатская служба у меня в крови, – сказал я.
И тут же, для вящего эффекта, повторил еще одну из отцовских поговорок: «Если солдат марширует с начищенным оружием, можно и не спрашивать, чистая ли у него задница».
Эту фразу объяснить было потрудней, но в конце концов идея до него дошла: на первом месте – главное. Гутар, конечно, не знал, что я цитирую своего отца. Он принял поговорку за плод моих собственных размышлений.
– А где ты служил? – спросил он.
Вопрос должен был бы меня насторожить, но к тому времени мне море было по колено.
– В Ливии, Западная пустыня.
– В Восьмой армии?
– Дошел до Триполи.
Тут была доля правды. Я действительно служил в Восьмой армии в качестве гражданского переводчика при каирском отделении армейского корпуса снабжения. И если следить за тем, чтобы проклятые египетские спекулянты с черного рынка не травили своими занюханными продуктами офицеров ставки главного командования, не значит служить в Восьмой армии, тогда все слова теряют смысл. Дважды я получил благодарность от дежурного старшины. Но когда я говорил с Гутаром, не это было у меня на уме. Я вообще ни о чем не думал. Я был кем-то другим.
– В каком чине?
– Лейтенант.
– Какая служба?
– Разведка. Я говорю по-арабски.
– Ах, да. Конечно.
– Хотя я не сделал и выстрела во гневе. – Нет?
– Нет. Я сам был мишенью. Он ухмылялся.
– Ранен?
– Ни царапины. – Теперь и я ухмылялся. – Не считая перелома лодыжки.
– Как тебя угораздило?
– Во время дальнего группового патрулирования в пустыне. Нас обнаружили молодчики из «люфтваффе» и попытались подстрелить. Я решил, что под джипом лучше, чем в джипе, пока будет вся эта потеха. Просто спрыгнул слишком быстро.
В такого рода разговоре преуменьшение служит правилом игры. Нужно сразу же дать понять собеседнику, что ты не собираешься заткнуть его за пояс своими историями.
Гутар хихикнул, как я и ожидал. На самом деле я подслушал, как эту историю рассказывал один пехотный капрал в каптерке в Гелиополисе в сорок первом году.
После этого говорил в основном Гутар. Все, что ему было нужно от меня, так это чтобы я время от времени вставлял словечко к месту, показывая, что я хорошо понимаю, какой он лихой малый. Это было нетрудно. Может, у меня и нет настоящего боевого опыта, зато я хорошо знаю солдат и их службу. Я сразу чую, когда рассказчик загибает. Гутар не загибал. По правде сказать, от некоторых деталей – что он делал, к примеру, с алжирскими пленными – меня бы стошнило, не пропусти я перед этим пару-тройку стаканчиков. Так или иначе, я смеялся. Смеялся потому, что боялся не смеяться. Я уже признался, что он навел на меня страх с первого же взгляда. Нечего притворяться, как будто это не так. Вот почему я сделал глупую ошибку.
Дело в том, что он поверил моему рассказу.
С таким субъектом, как Гутар, трудно совершить ошибку грубее.
Все испортила единственная непродуманная моя реплика.
Он распространялся о войне в Индокитае и о немцах, бывших эсэсовцах, которых он знал и которые ему нравились – они служили в Иностранном легионе в дни Дьенбьенфу.
– Хорошие солдаты, – говорил он, – настоящие профессионалы, если ты понимаешь, что я имею в виду. – Тут он взглянул на меня искоса. – Ты сам-то ведь не был профессионалом?
– Нет, но я понимаю, что ты хочешь сказать.
Он повернул ко мне свою круглую физиономию.
– Понимаешь? Так что я хочу сказать?
Такого поворота я никак не ожидал. На мгновение я растерялся и не знал, что ответить. Тут мне вспомнилось еще одно из отцовских высказываний, которое всегда несколько ставило меня в тупик. Может, оно поставит в тупик и Гутара, подумал я.
– Самое главное – добиться своего, – сказал я, – а не умереть героем-болваном во время попытки.
Несколько мгновений он сидел, уставившись на меня, потом улыбнулся и кивнул.
– Да, – сказал он, – это один из видов профессионального подхода.
Он наклонился и вылил остатки джина в мой стакан.
Глава III
Спустя два дня мы доползли до Джибути.
С берега дул сильный бриз, и «Волвертем» пришлось подтягивать на канатах к молу, где он должен был ждать, пока не освободится ремонтный док.
На борт поднялись французские иммиграционные и таможенные чиновники, чтобы выполнить формальности. Нам выдали транзитные визы на время пребывания. Предполагалось, что мы будем питаться и жить на судне. Однако так долго продолжаться не могло. По оценкам, ремонт занял бы не менее недели, и на время работ придется отключить дренажную систему и другие механизмы. В таком случае мы должны перебраться на берег.
Команда ничего не имела против, так как ей продолжали бы выплачивать жалованье, а расходы по проживанию взяла бы на себя компания, владеющая судном. Но для нас с Гутаром дела обстояли не лучшим образом.
Мы провели трудные полчаса с капитаном Ван Бунненом.
Он взял с нас деньги, полагая, что за это доставит нас в Лоренсу-Маркиш и обеспечит наше проживание в пути. Но он сделал это незаконно. Бумаги, которые мы подписали, имели значение только для властей в Порт-Саиде, Суэце и других портах. Владельцы судна не подозревали о нашем существовании и, без сомнения, остались бы и дальше в подобном неведении. Таким образом, мы оказались персональными гостями капитана и по логике вещей должны были оставаться в таком качестве во время пребывания на берегу.
По крайней мере мы так утверждали. Капитан, однако, не был склонен рассматривать ситуацию с логической точки зрения. Он уверял, что задержка – дело рук божьих, за которое он не может нести ответственность. А раз не он отвечает за задержку, то не должен отвечать и за ее последствия.
На этот раз Гутар обкрутил его довольно ловко. Ясно, в нашем положении резкое обращение было немыслимо. Ван Буннен являлся законным капитаном судна, а мы формально входили в состав его экипажа. Если бы мы обратились к местным властям и рассказали правду, ему пришлось бы ответить на ряд неприятных вопросов. Но и нам тоже. Если бы ему взбрело в голову заявить, что мы пробрались на борт незаконно и он об этом ничего не знал, и он предложил бы направить запрос в Афины, нам скорее всего пришлось бы провести свои дни в Джибути за решеткой.
С другой стороны, неприятности с гражданскими властями были совсем не в его интересах. У владельцев судна и так хватало хлопот с «Волвертемом». Капитан, их усугубляющий, наверняка оказался бы в опале.
Тактично указав на это обстоятельство, Гутар предложил компромиссное решение. Мы будем оплачивать свое питание на берегу, если судно возьмет расходы на гостиницу. По предложению Гутара их можно было бы списать за счет взяток с целью ускорения ремонта.
Поупиравшись, капитан в конце концов согласился, поставив условие, чтобы мы заранее уведомили его о стоимости номера в гостинице за сутки. После полудня мы отправились на такси в город навести справки.
Шел сильный дождь, и в воздухе стоял запах горячего ила. И неудивительно: похоже было, что вся местность превратилась в сплошную равнину из ила, по которой проходили дамбы, служившие дорогами. По обочинам кое-где попадались кустики, но сам ил выглядел мертвым. Деревьев не было. На окраине города ютились хижины туземцев, сделанные из бочек из-под бензина и ящиков. В них жили в основном сомалийцы, высокие, держащиеся с достоинством люди, с блестящими лицами, с яркими тюрбанами на головах. Некоторые из них были одеты в полосатые халаты. В самом городе, однако, большинство прохожих было одето в европейскую одежду: белые брюки и рубашки с короткими рукавами. На некоторых вывесках магазинов я прочел индийские и арабские имена.
Поскольку Джибути – город и тропический и французский одновременно, я ожидал увидеть что-то живописное. Ничего подобного. Он представлял из себя нагромождение квадратных каменных зданий с улицами, лишенными деревьев. Говорят, что в Джибути выживает лишь одно дерево – особый сорт пальмы, которую импортируют. Оно не умирает потому, что никогда не было живым и сделано целиком из цинка. Сама мысль, что придется провести здесь неделю, действовала угнетающе.
В Джибути оканчивается важная железнодорожная ветка, ведущая из Эфиопии, так что там есть несколько маленьких гостиниц. Мы остановили свой выбор на «Европе». Ее владелец – армянин – охотно согласился зарезервировать за нами комнату и установить особую плату за неделю. Большинство его гостей были проезжими. Заведение выглядело захудалым, вода в кранах отдавала солью, но канализация вроде бы функционировала, и армянин мог предоставить аэрозоль ДДТ и мухобойку. Пахло сравнительно сносно.
Был понедельник. Мы перебрались туда в среду.
В субботу я повстречался с Судьбой в лице Жана Кинка.
Глава IV
Между входом в гостиницу и конторкой армянина располагался небольшой дворик, частично крытый, где можно было посидеть в относительной прохладе и заказать выпивку. Я там и сидел предыдущим вечером, когда появился этот Кинк.
Гутара пригласил в клуб какой-то его армейский приятель, которого он таки откопал в полицейском комиссариате, так что я был один. Я обратил внимание на Кинка отчасти потому, что была жуткая скукотища и любое событие, даже приезд или отъезд, представляло собой происшествие, а отчасти из-за его необычной наружности.
Он был высок, жилист, с узкой головой и седеющими каштановыми волосами, в возрасте, как я прикинул, немножко за сорок. На нем были тренировочные брюки цвета хаки и полевая рубашка с большим пятном от пота на спине. С правого плеча свисала походная сумка из кожи и брезента. Цвет лица у него был бледный, но его движения производили впечатление упорства и нервной энергии. На первый взгляд он представлял собой какого-то мелкого правительственного чиновника из глубинки. Но когда арабский парнишка, служащий подметальщиком двора и носильщиком, вышел забрать багаж вновь прибывшего, я пересмотрел свою идею. Багаж состоял из дорогого легкого чемодана, портативной пишущей машинки и сильно потрепанной сумки авиакомпании «Сабена». Может, специалист-нефтяник? Или газетчик? – размышлял я. Он мог быть и тем, и другим. Но почему тогда «Европа», а не более комфортабельная гостиница?
Больше я о нем не думал. Но следующим вечером, вернувшись в гостиницу из парикмахерской, я увидел его во дворике сидящим вместе с Гутаром. Они были погружены в беседу, перед ними стояло пиво.
Я колебался, стоит ли мне подойти к ним: реакцию Гутара на мое общество не всегда можно было предсказать. Но тут Гутар увидел меня и махнул рукой, чтобы я подошел.
Кинк поднялся, и, пока Гутар представлял нас друг другу, мы обменялись рукопожатием. Манеры у него были получше, чем у Гутара, но взгляд был такой же, оценивающий. Когда он смотрел на вас, он прищуривал свои карие глаза, как будто он был близоруким или вы отбрасывали слишком много света. У него была тонкая, приятная улыбка и очень хорошие зубы. В общем, довольно красивый мужчина несколько угловатого типа.
– Мсье Кинк, – сказал Гутар, – рассказывал мне о вещах, о которых я никогда прежде не слыхал. Они называются «редкоземельные минералы».
– Это интересно.
– Интересно и дорого стоит. А ты представляешь, что это такое?
– Какая-то штука, которую добывают из обычной земли, я полагаю.
Подошел арабский паренек, и я заказал пиво. А моя догадка, что Кинк представляет собой что-то вроде изыскателя недр, была недурна, подумал я.
Кинк улыбнулся.
– Если можно их получить прямо из земли, то так и делают. Но обычно все не так просто. Слышали ли вы когда-нибудь об ильмените?
– Нет.
– А о рутиле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Мне пришлось объяснять ему и «казарменных крыс» – так в английской армии называли детей солдат на действительной службе, живших тут же в казармах или каптерках.
Здесь бы мне и остановиться, но он, казалось, и впрямь заинтересовался.
– Солдатская служба у меня в крови, – сказал я.
И тут же, для вящего эффекта, повторил еще одну из отцовских поговорок: «Если солдат марширует с начищенным оружием, можно и не спрашивать, чистая ли у него задница».
Эту фразу объяснить было потрудней, но в конце концов идея до него дошла: на первом месте – главное. Гутар, конечно, не знал, что я цитирую своего отца. Он принял поговорку за плод моих собственных размышлений.
– А где ты служил? – спросил он.
Вопрос должен был бы меня насторожить, но к тому времени мне море было по колено.
– В Ливии, Западная пустыня.
– В Восьмой армии?
– Дошел до Триполи.
Тут была доля правды. Я действительно служил в Восьмой армии в качестве гражданского переводчика при каирском отделении армейского корпуса снабжения. И если следить за тем, чтобы проклятые египетские спекулянты с черного рынка не травили своими занюханными продуктами офицеров ставки главного командования, не значит служить в Восьмой армии, тогда все слова теряют смысл. Дважды я получил благодарность от дежурного старшины. Но когда я говорил с Гутаром, не это было у меня на уме. Я вообще ни о чем не думал. Я был кем-то другим.
– В каком чине?
– Лейтенант.
– Какая служба?
– Разведка. Я говорю по-арабски.
– Ах, да. Конечно.
– Хотя я не сделал и выстрела во гневе. – Нет?
– Нет. Я сам был мишенью. Он ухмылялся.
– Ранен?
– Ни царапины. – Теперь и я ухмылялся. – Не считая перелома лодыжки.
– Как тебя угораздило?
– Во время дальнего группового патрулирования в пустыне. Нас обнаружили молодчики из «люфтваффе» и попытались подстрелить. Я решил, что под джипом лучше, чем в джипе, пока будет вся эта потеха. Просто спрыгнул слишком быстро.
В такого рода разговоре преуменьшение служит правилом игры. Нужно сразу же дать понять собеседнику, что ты не собираешься заткнуть его за пояс своими историями.
Гутар хихикнул, как я и ожидал. На самом деле я подслушал, как эту историю рассказывал один пехотный капрал в каптерке в Гелиополисе в сорок первом году.
После этого говорил в основном Гутар. Все, что ему было нужно от меня, так это чтобы я время от времени вставлял словечко к месту, показывая, что я хорошо понимаю, какой он лихой малый. Это было нетрудно. Может, у меня и нет настоящего боевого опыта, зато я хорошо знаю солдат и их службу. Я сразу чую, когда рассказчик загибает. Гутар не загибал. По правде сказать, от некоторых деталей – что он делал, к примеру, с алжирскими пленными – меня бы стошнило, не пропусти я перед этим пару-тройку стаканчиков. Так или иначе, я смеялся. Смеялся потому, что боялся не смеяться. Я уже признался, что он навел на меня страх с первого же взгляда. Нечего притворяться, как будто это не так. Вот почему я сделал глупую ошибку.
Дело в том, что он поверил моему рассказу.
С таким субъектом, как Гутар, трудно совершить ошибку грубее.
Все испортила единственная непродуманная моя реплика.
Он распространялся о войне в Индокитае и о немцах, бывших эсэсовцах, которых он знал и которые ему нравились – они служили в Иностранном легионе в дни Дьенбьенфу.
– Хорошие солдаты, – говорил он, – настоящие профессионалы, если ты понимаешь, что я имею в виду. – Тут он взглянул на меня искоса. – Ты сам-то ведь не был профессионалом?
– Нет, но я понимаю, что ты хочешь сказать.
Он повернул ко мне свою круглую физиономию.
– Понимаешь? Так что я хочу сказать?
Такого поворота я никак не ожидал. На мгновение я растерялся и не знал, что ответить. Тут мне вспомнилось еще одно из отцовских высказываний, которое всегда несколько ставило меня в тупик. Может, оно поставит в тупик и Гутара, подумал я.
– Самое главное – добиться своего, – сказал я, – а не умереть героем-болваном во время попытки.
Несколько мгновений он сидел, уставившись на меня, потом улыбнулся и кивнул.
– Да, – сказал он, – это один из видов профессионального подхода.
Он наклонился и вылил остатки джина в мой стакан.
Глава III
Спустя два дня мы доползли до Джибути.
С берега дул сильный бриз, и «Волвертем» пришлось подтягивать на канатах к молу, где он должен был ждать, пока не освободится ремонтный док.
На борт поднялись французские иммиграционные и таможенные чиновники, чтобы выполнить формальности. Нам выдали транзитные визы на время пребывания. Предполагалось, что мы будем питаться и жить на судне. Однако так долго продолжаться не могло. По оценкам, ремонт занял бы не менее недели, и на время работ придется отключить дренажную систему и другие механизмы. В таком случае мы должны перебраться на берег.
Команда ничего не имела против, так как ей продолжали бы выплачивать жалованье, а расходы по проживанию взяла бы на себя компания, владеющая судном. Но для нас с Гутаром дела обстояли не лучшим образом.
Мы провели трудные полчаса с капитаном Ван Бунненом.
Он взял с нас деньги, полагая, что за это доставит нас в Лоренсу-Маркиш и обеспечит наше проживание в пути. Но он сделал это незаконно. Бумаги, которые мы подписали, имели значение только для властей в Порт-Саиде, Суэце и других портах. Владельцы судна не подозревали о нашем существовании и, без сомнения, остались бы и дальше в подобном неведении. Таким образом, мы оказались персональными гостями капитана и по логике вещей должны были оставаться в таком качестве во время пребывания на берегу.
По крайней мере мы так утверждали. Капитан, однако, не был склонен рассматривать ситуацию с логической точки зрения. Он уверял, что задержка – дело рук божьих, за которое он не может нести ответственность. А раз не он отвечает за задержку, то не должен отвечать и за ее последствия.
На этот раз Гутар обкрутил его довольно ловко. Ясно, в нашем положении резкое обращение было немыслимо. Ван Буннен являлся законным капитаном судна, а мы формально входили в состав его экипажа. Если бы мы обратились к местным властям и рассказали правду, ему пришлось бы ответить на ряд неприятных вопросов. Но и нам тоже. Если бы ему взбрело в голову заявить, что мы пробрались на борт незаконно и он об этом ничего не знал, и он предложил бы направить запрос в Афины, нам скорее всего пришлось бы провести свои дни в Джибути за решеткой.
С другой стороны, неприятности с гражданскими властями были совсем не в его интересах. У владельцев судна и так хватало хлопот с «Волвертемом». Капитан, их усугубляющий, наверняка оказался бы в опале.
Тактично указав на это обстоятельство, Гутар предложил компромиссное решение. Мы будем оплачивать свое питание на берегу, если судно возьмет расходы на гостиницу. По предложению Гутара их можно было бы списать за счет взяток с целью ускорения ремонта.
Поупиравшись, капитан в конце концов согласился, поставив условие, чтобы мы заранее уведомили его о стоимости номера в гостинице за сутки. После полудня мы отправились на такси в город навести справки.
Шел сильный дождь, и в воздухе стоял запах горячего ила. И неудивительно: похоже было, что вся местность превратилась в сплошную равнину из ила, по которой проходили дамбы, служившие дорогами. По обочинам кое-где попадались кустики, но сам ил выглядел мертвым. Деревьев не было. На окраине города ютились хижины туземцев, сделанные из бочек из-под бензина и ящиков. В них жили в основном сомалийцы, высокие, держащиеся с достоинством люди, с блестящими лицами, с яркими тюрбанами на головах. Некоторые из них были одеты в полосатые халаты. В самом городе, однако, большинство прохожих было одето в европейскую одежду: белые брюки и рубашки с короткими рукавами. На некоторых вывесках магазинов я прочел индийские и арабские имена.
Поскольку Джибути – город и тропический и французский одновременно, я ожидал увидеть что-то живописное. Ничего подобного. Он представлял из себя нагромождение квадратных каменных зданий с улицами, лишенными деревьев. Говорят, что в Джибути выживает лишь одно дерево – особый сорт пальмы, которую импортируют. Оно не умирает потому, что никогда не было живым и сделано целиком из цинка. Сама мысль, что придется провести здесь неделю, действовала угнетающе.
В Джибути оканчивается важная железнодорожная ветка, ведущая из Эфиопии, так что там есть несколько маленьких гостиниц. Мы остановили свой выбор на «Европе». Ее владелец – армянин – охотно согласился зарезервировать за нами комнату и установить особую плату за неделю. Большинство его гостей были проезжими. Заведение выглядело захудалым, вода в кранах отдавала солью, но канализация вроде бы функционировала, и армянин мог предоставить аэрозоль ДДТ и мухобойку. Пахло сравнительно сносно.
Был понедельник. Мы перебрались туда в среду.
В субботу я повстречался с Судьбой в лице Жана Кинка.
Глава IV
Между входом в гостиницу и конторкой армянина располагался небольшой дворик, частично крытый, где можно было посидеть в относительной прохладе и заказать выпивку. Я там и сидел предыдущим вечером, когда появился этот Кинк.
Гутара пригласил в клуб какой-то его армейский приятель, которого он таки откопал в полицейском комиссариате, так что я был один. Я обратил внимание на Кинка отчасти потому, что была жуткая скукотища и любое событие, даже приезд или отъезд, представляло собой происшествие, а отчасти из-за его необычной наружности.
Он был высок, жилист, с узкой головой и седеющими каштановыми волосами, в возрасте, как я прикинул, немножко за сорок. На нем были тренировочные брюки цвета хаки и полевая рубашка с большим пятном от пота на спине. С правого плеча свисала походная сумка из кожи и брезента. Цвет лица у него был бледный, но его движения производили впечатление упорства и нервной энергии. На первый взгляд он представлял собой какого-то мелкого правительственного чиновника из глубинки. Но когда арабский парнишка, служащий подметальщиком двора и носильщиком, вышел забрать багаж вновь прибывшего, я пересмотрел свою идею. Багаж состоял из дорогого легкого чемодана, портативной пишущей машинки и сильно потрепанной сумки авиакомпании «Сабена». Может, специалист-нефтяник? Или газетчик? – размышлял я. Он мог быть и тем, и другим. Но почему тогда «Европа», а не более комфортабельная гостиница?
Больше я о нем не думал. Но следующим вечером, вернувшись в гостиницу из парикмахерской, я увидел его во дворике сидящим вместе с Гутаром. Они были погружены в беседу, перед ними стояло пиво.
Я колебался, стоит ли мне подойти к ним: реакцию Гутара на мое общество не всегда можно было предсказать. Но тут Гутар увидел меня и махнул рукой, чтобы я подошел.
Кинк поднялся, и, пока Гутар представлял нас друг другу, мы обменялись рукопожатием. Манеры у него были получше, чем у Гутара, но взгляд был такой же, оценивающий. Когда он смотрел на вас, он прищуривал свои карие глаза, как будто он был близоруким или вы отбрасывали слишком много света. У него была тонкая, приятная улыбка и очень хорошие зубы. В общем, довольно красивый мужчина несколько угловатого типа.
– Мсье Кинк, – сказал Гутар, – рассказывал мне о вещах, о которых я никогда прежде не слыхал. Они называются «редкоземельные минералы».
– Это интересно.
– Интересно и дорого стоит. А ты представляешь, что это такое?
– Какая-то штука, которую добывают из обычной земли, я полагаю.
Подошел арабский паренек, и я заказал пиво. А моя догадка, что Кинк представляет собой что-то вроде изыскателя недр, была недурна, подумал я.
Кинк улыбнулся.
– Если можно их получить прямо из земли, то так и делают. Но обычно все не так просто. Слышали ли вы когда-нибудь об ильмените?
– Нет.
– А о рутиле?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30