— Должна была быть, — покачал головой человек с пистолетом.
— Так, может, она в доме? — спросил напарник Бороды, одетый в кожаную куртку мозгляк по кличке Спиннинг, патологический трус и неизлечимый клептоман, которого Банкир терпел только за то, что был он отличным, более того, виртуозным водителем и не раз доказывал это в самых острых ситуациях. — В доме вы смотрели?
— Смотрели, смотрели, — рассеянно буркнул владелец “люгера”, наблюдая за тем, как Большой и Лапоть грузят тело Студента в багажник “БМВ”.
В багажнике был заранее расстелен большой кусок полиэтиленовой пленки, рассчитанный на двоих. “Банкир будет недоволен, — подумал он. — Где же баба?”
— Аккуратней кладите, уроды. Шмотки его не забудьте. Борода, не стой, подбери тряпки.
Борода сунул монтировку Спиннингу и, недовольно ворча, собрал разлетевшиеся в разные стороны кроссовки и свитер и небрежно побросал все это в багажник. Человек с “люгером” подобрал лежащий у заднего правого колеса автокрана ТТ и затолкал его в карман плаща.
— Надоели эти железяки, — сказал он, раскуривая сигарету и озираясь по сторонам. Кругом все было спокойно — гонки со стрельбой, похоже, никто не заметил. — Вечно от них все карманы рваные. Где же баба-то?
— Да хрен с ней, с бабой, — сказал Лапоть, захлопывая багажник. — Чего она может-то? Чего Банкир к ней прицепился?
— Банкиру за нее бабки плачены, — сказал человек с “люгером”. — Профессору она сильно мешает.
— Так то Профессору, — сказал Большой, вытирая руки ветошью и тоже закуривая. — Вот пусть Профессор и думает, куда эта сука подевалась. На то он и Профессор.
— Ладно, — сказал главный, — поехали, пока нас тут не замели. Светимся, как Большая Медведица. Главное, Студента сделали, Банкир будет доволен.
Спиннинг уже завел двигатель и нетерпеливо газовал на холостом ходу — это бесцельное стояние на месте со свежим трупом в багажнике нервировало его впечатлительную натуру, и он мечтал поскорее убраться отсюда, и чем дальше, тем лучше. Главный сел на переднее сиденье, остальные с кряхтеньем и беззлобной руганью втиснулись на заднее, Спиннинг задним ходом отъехал от крана, развернулся и повел машину прочь из поселка, молчаливо сетуя на то, что плохая дорога не позволяет разогнаться до сколько-нибудь приличной скорости. Машина с натугой вскарабкалась по косогору и нырнула в лес. Здесь Спиннинг по знаку старшего снова заглушил двигатель, съехав на обочину. Его пассажиры вынули из багажника небрежно запакованный в полиэтилен груз, отнесли его метров на сто от дороги и бросили в лесу, завалив ветками.
Когда шум двигателя отъехавшего автомобиля затих вдали, из-за группы молодых осин вышла Катя. Она ступала осторожно, стараясь, чтобы под ногой не хрустнула случайная ветка, нервно тиская вспотевшей ладонью рубчатую пластмассу пистолетной рукоятки. Испуганно вздрагивая при каждом шорохе, она приблизилась к страшной груде сучьев, лихорадочно отвалила их в сторону, отвернула край черной пленки и вцепилась зубами в брезентовый рукав плаща, чтобы сдержать крик. Некоторое время она сидела на корточках без единой мысли в ставшей пустой и легкой, как надутый водородом воздушный шарик, голове. Смерть опять прошла рядом, задев ее краем своего развевающегося плаща; Катя наяву ощущала ветерок, рождаемый свистящими взмахами ее ржавой косы, и поражалась тому, что можно, оказывается, оставаться в живых, испытывая такой всеобъемлющий страх. Идея собственной смерти перестала быть абстрактной, превратившись в реальность, пропитав своим парализующим ядом все вокруг, подавляя волю, лишая способности мыслить и двигаться. Катя почти жалела, что ей снова удалось уйти от убийц: это означало новые усилия, новую опасность, новый страх; это означало необходимость скрупулезно рассчитывать каждый шаг, потому что ошибка в расчетах означала смерть. Катя заплакала: у нее не осталось для всего этого сил, она была одна, как перст, и не было ничего глупее в целом свете, чем зажатый в ее забинтованной ладони пистолет.
Она опустила глаза и посмотрела на пистолет. Достаточно просто вставить дуло в рот и нажать на спусковой крючок. Это будет ужасно некрасиво, но вряд ли она успеет почувствовать боль. Придется, конечно, сделать усилие, но зато это будет всего лишь одно усилие, а не бесконечная череда бесполезных телодвижений, которые все равно рано или поздно приведут к тому же результату.
Просто нажать, и все.
Она медленно, как во сне, поднесла пистолет к лицу и широко открыла рот, подумав мимоходом, что похожа на героиню порнофильма. Ствол оказался неожиданно толстым, и ей пришлось пошире развести челюсти, так что челюстные мышцы стало сводить от напряжения. Железо было холодным и имело отвратительный привкус машинного масла. Катя изо всех сил зажмурила глаза, из которых все еще текли слезы, тихонько заскулила от страха и жалости к себе и нажала на спусковой крючок.
И ровным счетом ничего не произошло. Не успев сообразить, что она делает, Катя нажала второй раз — стальная закорючка не подалась и на миллиметр, и тогда Катя, кашляя и отплевываясь, выдернула пистолет изо рта и отбросила его в сторону. Ее стошнило, и это было счастье — кислая вонь желудочного сока перебила мертвенный вкус оружейной смазки. Во рту было мерзко, но это была на удивление живая мерзость, не имеющая ничего общего со смертью. Со страхом смерти — да, но не с самой смертью. Катя вдруг поняла, что между этими двумя понятиями существует большая разница. И еще она поняла, что зверски проголодалась, и что будет жить во что бы то ни стало, потому что попыталась умереть, и ей это не понравилось. Она хочет жить, и она будет жить, даже если для этого придется убивать. Эта мысль не шокировала ее, потому что содержала в себе голую правду, одинаковую для всех живых существ, наделенных инстинктом самосохранения. Тот, кто позволяет себя убить, просто недостаточно хочет жить. Она с жалостью посмотрела на развороченную груду сучьев, без удивления заметив в своей жалости оттенок снисходительности: бедняга не понял, что для того, чтобы выжить, хороши все средства без исключения, и вот результат... Жаль, у него были неплохие сексуальные способности...
Господи, подумала Катя, что я несу! Это же и не я вовсе, это какая-то бешеная тварь поселилась во мне, это ее мысли... Впрочем, она немедленно одернула себя: сейчас было некогда кокетничать и строить глазки себе самой. Не было никакой бешеной твари, была только Катя Скворцова, отведавшая, каково на вкус оружейное масло, и понявшая, что хочет жить.
Она поднялась с колен, нашла в траве пистолет, подняла его и тщательно обтерла рукавом. Ну конечно, вот эта штуковина, наверное, предохранитель. Она повертела пистолет так и этак, передвинула незаметный рычажок предохранителя и неумело передернула ствол — в траву, блеснув, вылетел патрон. Катя подобрала его и сунула в карман — разбираться в устройстве пистолета не было времени. Она снова поставила оружие на предохранитель и спрятала его в карман плаща. Ощупав карманы, она убедилась, что доллары, выбитые накануне из редактора “Инги”, все еще на месте. Пора было трогаться в путь — ее ждала масса дел.
В последний раз оглянувшись на полузаваленный сухими сучьями черный полиэтиленовый кокон, она решительно зашагала через лес к дороге, непроизвольно ускоряя шаг и сильно, по-мужски, отмахивая здоровой рукой.
Через десять минут ее подобрал едущий в сторону города дачник на зеленых “Жигулях” с треснувшим ветровым стеклом и какими-то саженцами, привязанными к багажнику на крыше. Корни саженцев были обмотаны черной полиэтиленовой пленкой, и Катя отвела от них глаза и несколько раз быстро сморгнула перед тем, как сесть в машину.
Майор Селиванов размял папиросу и энергично дунул в мундштук. Весь табак стремительно вылетел из гильзы и рассыпался по столу и по полу, потому что майор забыл придержать его пальцем.
— Пропади все пропадом, — громко сказал майор, отшвырнул пустую гильзу под стол и надорвал новую пачку “беломора”. Надрыв получился кривой и безобразный, и майор некоторое время с тупым недоумением разглядывал его, словно это была невесть какая диковина. Голова трещала с самого утра, майора знобило, и очень хотелось с размаха ударить лбом в облупленную крышку стола, громко обругать кого-нибудь матом, грохнуть дверью, уйти домой и впасть в зимнюю спячку лет этак на пять-восемь. Майор подозревал, что где-то подхватил грипп, и втайне злорадствовал: эпидемия гриппа в управлении всегда начиналась с майора Селиванова, так что его коллегам вскорости предстояло очутиться в его шкуре.
Вздрогнув, он оторвался от созерцания папиросной коробки, над которой, как он заметил, уже поработал кто-то из местных остряков, с помощью шариковой ручки превратив слово “Беломорканал” в какого-то “сморкача” — все лишнее было аккуратнейшим образом закрашено, и надпись выглядела вполне убедительно. Неопределенно хмыкнув в адрес неизвестного художника, майор выковырял из пачки папиросу, проделал с ней все необходимые манипуляции, сломал четыре спички подряд, витиевато выматерился и наконец закурил, окутавшись ядовитым дымом, как спрут чернильной жидкостью.
Майор сильно потер ладонью уставшие глаза и вернулся к изучению лежавших на столе фотографий, между делом отметив про себя, что с тех пор, как желторотый выпускник Высшей Школы милиции Саша Селиванов впервые взял в руки фотографии места происшествия, техника далеко шагнула вперед. Те нечеткие черно-белые фотографии не шли ни в какое сравнение с нынешними, поражавшими воображение буйством красок и обилием натуралистических подробностей. Его даже слегка замутило, что, впрочем, могло объясняться излишком выкуренных на голодный желудок папирос.
На фотографиях был заснятый в разных ракурсах Валерий Панин по кличке Студент — вернее, то, что от Студента осталось. Майор в задумчивости почесал переносицу — такого видеть ему еще не приходилось. Эксперты с уверенностью утверждали, что труп пролежал в лесу не более полутора суток, но в течение этого времени над ним кто-то основательно поработал. Скорее всего, это была собака, от голода забывшая всосанное с молоком своей собачьей матери табу и рискнувшая полакомиться человечиной. Впрочем, с таким же успехом это мог быть и волк, и какой-нибудь зверь помельче, например лисица. Интересно, подумал майор, водятся ли еще в тех краях волки. Наверное, водятся. Очень сомнительно, чтобы это сделала собака, даже очень голодная.
Так или иначе, экспертам эта тварь оставила мало. Впрочем, голову она не тронула, и спецы из отдела судмедэкспертизы с уверенностью утверждали, что причиной смерти явилась пуля девятимиллиметрового калибра, почти в упор выпущенная Студенту в затылок. На выходе эта штуковина разворотила половину лица, так что узнать Студента было непросто. Вряд ли он мог теперь претендовать на звание любимца женщин. С другой стороны, подумал майор, вряд ли его теперь волнуют подобные мелочи.
— Да, приятель, — сказал майор Селиванов той фотографии, где Студент был заснят анфас, — зря ты тогда водил меня за нос. Не стоило так заботиться о том, чтобы соблюсти фасон.
Тело Панина было найдено в районе одного из дачных поселков, окружавших город плотным кольцом. Назывался поселок, если майору не изменяла память, так же, как и близлежащая деревня, — Дубовка. Насколько удалось выяснить выезжавшим на место преступления оперативникам, никаких дубов поблизости не было и в помине. Свидетелей преступления тоже не было, что, впрочем, не вызывало никакого удивления — во первых, дачный сезон, можно сказать, закончился, а во-вторых, как это было отлично известно майору, свидетель нынче пошел пуганый и чрезвычайно осторожный, и зачастую вытянуть из свидетеля показания было сложнее, чем расколоть матерого рецидивиста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54