Ворон поднял вторую руку — только бы больше не стреляли, он сдается… Нога Зелимхана застряла в креплении широкой охотничьей лыжи, и Стилет почему-то подумал, что надо эту ногу освободить. Чеченец действительно никогда не ходил по нашему глубокому снегу. Обе группы окружили их, на мгновение повисла молчаливая пауза.
— Спасибо за помощь, — быстро проговорил майор Бондаренко. — Я руковожу задержанием.
Старший группы спецназа кивнул майору и тут же перевел взгляд на пулевые отверстия в казенной куртке Зелимхана:
— Почему вы стреляли?
— Особо опасные преступники, задержание любой ценой…
— Мне казалось — не было необходимости…
Стилет поднял голову и посмотрел на старшего группы спецназа — не торопись, парень, а то ты действительно окажешь ему (ИМ?) помощь.
— Старший лейтенант, я — капитан Воронов. Удостоверение в нагрудном кармане. Спокойно: я опускаю руку за удостоверением.
Майор Бондаренко сделал шаг вперед:
— Так точно! Капитан — соучастник и организатор похищения заключенного… Карпов, наручники. Старлей, я благодарю, дальше мы разберемся сами.
— Одну секундочку, товарищ майор. — Старший группы (его палец покоился на спусковом крючке автомата) следил за Стилетом. Вот в руке Стилета оказалось удостоверение, вот он раскрыл и, убедившись, что старший ознакомился с ним, быстро закрыл книжечку…
— Не препятствуйте задержанию… — начал майор Бондаренко.
И тогда Стилет произнес:
— Товарищ старший лейтенант, я приказываю вам арестовать этого человека.
— Что? — Майор Бондаренко в недоумении сделал шаг назад.
— Арестовать за попытку срыва спецоперации, — спокойно закончил Стилет.
Вскинутое оружие тут же обратилось на группу Бондаренко:
— Есть, товарищ капитан.
— Старлей, — взревел майор Бондаренко, — да ты у меня под трибунал полетишь! Капитан Воронов — соучастник…
— Товарищ майор, прошу сдать ваше оружие. — Старший группы говорил тихо. — И не делайте глупостей. — Взгляд старшего лейтенанта вдруг сфокусировался на груди майора — по его камуфляжу бежала светящаяся точка, затем она остановилась. Ровно в области сердца. Майор Бондаренко понял, что это за золотистая муха бегает по его форме, — на лбу мгновенно выступила холодная испарина. — Вы и ваши люди находитесь под прицелом снайперов.
— Ты у меня ответишь за это, — выдавил майор.
Стилет осторожно перевернул Зелимхана — лицо чеченца было очень бледным — серо-белым, как и этот начинающий таять снег вокруг. И почему-то Воронов вдруг принялся делать ему интенсивный массаж сердца — он что, с ума сошел? Четыре попадания…
— Твоя охота закончена, майор… А я тебе говорил, что пять минут — это море времени. Просто море времени.
— Что ж, Воронов, — устало улыбнулся майор Бондаренко, протягивая пистолет, — хорошо смеется тот, кто смеется последним. — И он кивнул на лежащего на сыром снегу пленника. — Операция закончена. Через пятнадцать минут твоему старлею позвонит ваше же начальство — проблема исчерпана, все утрясли. И нечего улыбаться, никто не превышал полномочий… — И майор снова указал на Зелимхана. — Ты еще говорил, что не получал официального отбоя, помнишь? Правильно?! Так вот — я тоже ЕЩЕ не успел получить официального отбоя… Так кто будет смеяться последним — неизвестно, Воронов.
И тогда Зелимхан застонал. Майор Бондаренко в недоумении вскинул брови, затем перевел взгляд на Стилета:
— Что это еще за говно? — И в следующую секунду догадка, очень нехорошая, в которую лучше было бы не верить, мелькнула в удивленных глазах майора. — Нет, — выдохнул он. — Не может быть…
— Все верно. — Игнат спокойно улыбнулся. — Приходит в себя. Бронежилет. Всего лишь кевлар. А почему вы не стреляли из автомата? Спокойно, майор, без глупостей, точка лазерного прицела все еще под твоим сердцем…
Залимхан открыл глаза.
Игнат посмотрел на него, кивнул головой и тихо произнес:
— С возвращением, бледнолицый. Сейчас дышать станет легче…
А потом старший группы, отдавая честь, произнес:
— Товарищ капитан, все готово. Борт ждет вас.
Самолет
Четверг, 29 февраля
15 час. 03 мин. (до взрыва 1 час 57 минут)
Мальчик поднял солнцезащитную шторку на иллюминаторе, опущенную мамой, пока он спал. Таким было солнце после выстрела? Таким или еще более красным? Там, во сне, когда Чудовище настигло его, но потом вдруг все изменилось… И впервые в этом сне появился папа, и папа выстрелил. Прямо в Чудовище, разрывая его сердце, разрывая стены Лабиринта, и вот — таким было солнце? Таким или еще более красным?
Теперь мальчик знал что-то.
И это страшное объявление, сделанное красивой тетей стюардессой, объявление о том, что самолет вынужден возвращаться в Москву, потому что им не дают посадки (а что значит «не дают», мама?), объявление, так перепугавшее многих пассажиров, — и мама очень побледнела; мальчик увидел, что она тоже боится, но боится прежде всего из-за него, и мальчик подумал, что папа выстрелил и вот теперь мама возвращается, так вот, это объявление самое настоящее вранье! Мальчик не понимал, что означают слова «контрабандный груз», произнесенные красивой тетей стюардессой, но знал, что возвращаются они вовсе не из-за этого. Потому что здесь, рядом с ними в самолете, притаилось Чудовище, и пока оно спит, но скоро проснется — густой удушливый запах багряного полыхающего заката все более усиливается, — проснется и сожрет всех, кто летит вместе с ними. И язык этого Чудовища называется ОГОНЬ, и желудок его называется огонь, и самолет возвращается именно из-за этого. Контрабандный груз? Может, так красивая тетя называет Чудовище? Она ведь знает о нем, знает и очень боится. Но она красивая и пытается улыбаться, чтобы никто не догадался, что контрабандный груз — самое настоящее вранье.
Но мальчик знал что-то.
НИТЬ, КЛУБОК НИТИ. ИЛИ КАТУШКА.
НИТЬ НАДО СМОТАТЬ — ОНА ЗНАЕТ ВЫХОД ИЗ ЛАБИРИНТА.
Этот сон про Чудовище был последним, и больше никогда он не повторится. Папа выстрелил, и, может быть, он убил Чудовище. А может быть, скоро, уже очень скоро, там, в темном чреве самолета, в своем пропитавшемся сладковато-тлетворным запахом логове, проснется Чудовище и язык его будет называться «огонь»… И мальчику надо с кем-то поговорить об этом, с кем-то, кто бы ему поверил. Не с мамой, нет, она еще больше перепугается. Но с кем-то, кто бы ему поверил и кто, мальчик теперь это знает наверняка, тоже находится здесь, в самолете.
Несколько последних дней мальчик ощущал какой-то невероятный подъем. Ему казалось, что вот-вот — и что-нибудь произойдет, очень значительное и… радостное. Вот-вот — и папа окликнет его… Или он встретит кого-то и отыщет наконец выход, ту самую дверь, несущую избавление.
Но ничего не происходило.
Ожидаемая мальчиком радость (путь из Лабиринта?) ускользала, избавление, до которого, казалось, всего лишь один шаг, словно насмехалось над ним, звало — вот я, рядом, смелее, лишь протяни руку, видишь, символов становится все больше, иди, следуй за мной, но потом все рассыпалось, будто с мальчиком играли в какую-то жестокую игру. И теперь, в довершение ко всему, о его проблемах стали догадываться окружающие. Потому что раньше это был лишь сон, кошмарный сон, где его настигало Чудовище, оно становилось все ближе, мальчик все отчетливее видел его контуры и ощущал его зловонное дыхание, ночная погоня, где исход схватки был предрешен и лишь утреннее пробуждение все еще отодвигало развязку. Но об этом знали только мама и бесконечные люди в белом, доктора с внимательными глазами безумцев, пытающиеся ему помочь. Но их вопросы лишь удивляли мальчика, и часто он с трудом сдерживал себя, чтобы не рассмеяться прямо в их кабинетах, окрашенных в пастельные тона, — нет, право, в помощи нуждались сами эти люди, потому что они считали его сумасшедшим, психом, а в их мире все люди делились на психов и психиатров, но мальчик никогда не был частью их чокнутого и весьма печального мира. Они не знали и никогда бы не поверили в то, что в мире существует Чудовище, превратившее этот самый мир в незримый Лабиринт, в незримый, пока ты не вошел в него и не оказался в самом его сердце. Поэтому никакие самые известные доктора мальчику не помогут. Ему не поможет никто, кроме… быть может, его самого и тех, кто знает о Лабиринте. И все более охватывающее мальчика ощущение радости говорило о том, что они (кто? мальчик не понимал этого) рядом, что сейчас за следующим поворотом откроется выход из Лабиринта, и события последних дней складывались во все более яркие символы. Кто-то, кого он обязательно узнает, поможет ему смотать клубок ниток, но… все еще ничего не происходило. А о его проблемах стали догадываться окружающие.
И в общем, здесь нет ничего удивительного, особенно после того, что случилось в школе.
Мальчик ходил в частный колледж, и его маме это стоило 800 долларов в месяц. Это было несколько больше, чем во многих подобных колледжах, и это было той самой причиной, по которой большинство учащихся и их родителей просто распирало от бурлящей, маслянисто-самодовольной и с трудом сдерживаемой гордости. Нет, мы должны оставаться в рамках приличий, все должно оставаться в рамках приличий — это основной закон нашего заведения. Ведь вокруг нас находится множество детей, чьи родители не в состоянии позволить себе подобный частный колледж, они недостаточно упорно работали (а работать надо очень упорно — ворк хард — фраза, усвоенная мальчиком с первого класса) и недостаточно воспитывали своих чад. Потому что, если честно признаться, наш колледж не просто какая-то коммерческая лавка, нет, ребенок должен пройти собеседование, весьма жесткое собеседование, и, говоря начистоту, лишь только мозги позволят вашему малышу стать студентом нашей скул.
Конечно, вслух не стоит говорить о некоторой элитарности, можно лишь покивать головами, но вы абсолютно правы — лишь мозги чад и их родителей, способных выкладывать за начальные классы по 800 долларов, открывают двери нашего учебного заведения. Но уж если мы приходим к выводу, что ваш товар отменный, то и за нами не заржавеет.
В классах — мальчик ходил уже в четвертый, потому что у него-то с мозгами полный порядок, и можем вас уверить, дорогая наша мама, ваш парень является гордостью нашего колледжа, но об этом тоже вслух говорить не принято, ибо все должно оставаться в рамках приличий, — в классах не более восьми — десяти человек, с первого класса инглиш, английский, со второго обязательный японский и с четвертого, по желанию, еще какой-нибудь европейский язык. Эстетическое воспитание — музыка, живопись, кино — все в виде игры, физкультура, свой бассейн, аэробика для девочек и карате для мальчиков, зимой — горные лыжи, самые блестящие педагоги по основным предметам плюс трехразовое домашнее питание (отметьте — домашнее, боюсь, что и по субботам и воскресеньям вам придется готовить для ребенка что-нибудь из нашей кухни), восточный уклон нашего колледжа, погружение в восточную культуру, в иное созерцание мира и расширение представлений малыша о сущем (знаковая система мышления, другая вербальность и т.д. и т.п.)… И конечно, самое главное — наши пять школьных автобусов, настоящих желтых скул-басов, заберут ваше чадо в восемь тридцать утра и вернут к семи вечера накормленным, сделавшим все уроки и уже отдохнувшим, так что полный цикл, а после семи ребенок абсолютно свободен.
И вот в этом роскошном учебном заведении и преподаватели, и школьные друзья начали догадываться, что у мальчика проблемы.
— Костик, иди-ка сюда, что это ты весь сияешь? — спросил его несколько дней назад учитель японского языка. — Скажи честно, случилось что-то очень хорошее? Мама подарила новую «Супернинтенду»?
Мальчик смутился. Он действительно не знал, что случилось, что происходит и хорошо ли это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— Спасибо за помощь, — быстро проговорил майор Бондаренко. — Я руковожу задержанием.
Старший группы спецназа кивнул майору и тут же перевел взгляд на пулевые отверстия в казенной куртке Зелимхана:
— Почему вы стреляли?
— Особо опасные преступники, задержание любой ценой…
— Мне казалось — не было необходимости…
Стилет поднял голову и посмотрел на старшего группы спецназа — не торопись, парень, а то ты действительно окажешь ему (ИМ?) помощь.
— Старший лейтенант, я — капитан Воронов. Удостоверение в нагрудном кармане. Спокойно: я опускаю руку за удостоверением.
Майор Бондаренко сделал шаг вперед:
— Так точно! Капитан — соучастник и организатор похищения заключенного… Карпов, наручники. Старлей, я благодарю, дальше мы разберемся сами.
— Одну секундочку, товарищ майор. — Старший группы (его палец покоился на спусковом крючке автомата) следил за Стилетом. Вот в руке Стилета оказалось удостоверение, вот он раскрыл и, убедившись, что старший ознакомился с ним, быстро закрыл книжечку…
— Не препятствуйте задержанию… — начал майор Бондаренко.
И тогда Стилет произнес:
— Товарищ старший лейтенант, я приказываю вам арестовать этого человека.
— Что? — Майор Бондаренко в недоумении сделал шаг назад.
— Арестовать за попытку срыва спецоперации, — спокойно закончил Стилет.
Вскинутое оружие тут же обратилось на группу Бондаренко:
— Есть, товарищ капитан.
— Старлей, — взревел майор Бондаренко, — да ты у меня под трибунал полетишь! Капитан Воронов — соучастник…
— Товарищ майор, прошу сдать ваше оружие. — Старший группы говорил тихо. — И не делайте глупостей. — Взгляд старшего лейтенанта вдруг сфокусировался на груди майора — по его камуфляжу бежала светящаяся точка, затем она остановилась. Ровно в области сердца. Майор Бондаренко понял, что это за золотистая муха бегает по его форме, — на лбу мгновенно выступила холодная испарина. — Вы и ваши люди находитесь под прицелом снайперов.
— Ты у меня ответишь за это, — выдавил майор.
Стилет осторожно перевернул Зелимхана — лицо чеченца было очень бледным — серо-белым, как и этот начинающий таять снег вокруг. И почему-то Воронов вдруг принялся делать ему интенсивный массаж сердца — он что, с ума сошел? Четыре попадания…
— Твоя охота закончена, майор… А я тебе говорил, что пять минут — это море времени. Просто море времени.
— Что ж, Воронов, — устало улыбнулся майор Бондаренко, протягивая пистолет, — хорошо смеется тот, кто смеется последним. — И он кивнул на лежащего на сыром снегу пленника. — Операция закончена. Через пятнадцать минут твоему старлею позвонит ваше же начальство — проблема исчерпана, все утрясли. И нечего улыбаться, никто не превышал полномочий… — И майор снова указал на Зелимхана. — Ты еще говорил, что не получал официального отбоя, помнишь? Правильно?! Так вот — я тоже ЕЩЕ не успел получить официального отбоя… Так кто будет смеяться последним — неизвестно, Воронов.
И тогда Зелимхан застонал. Майор Бондаренко в недоумении вскинул брови, затем перевел взгляд на Стилета:
— Что это еще за говно? — И в следующую секунду догадка, очень нехорошая, в которую лучше было бы не верить, мелькнула в удивленных глазах майора. — Нет, — выдохнул он. — Не может быть…
— Все верно. — Игнат спокойно улыбнулся. — Приходит в себя. Бронежилет. Всего лишь кевлар. А почему вы не стреляли из автомата? Спокойно, майор, без глупостей, точка лазерного прицела все еще под твоим сердцем…
Залимхан открыл глаза.
Игнат посмотрел на него, кивнул головой и тихо произнес:
— С возвращением, бледнолицый. Сейчас дышать станет легче…
А потом старший группы, отдавая честь, произнес:
— Товарищ капитан, все готово. Борт ждет вас.
Самолет
Четверг, 29 февраля
15 час. 03 мин. (до взрыва 1 час 57 минут)
Мальчик поднял солнцезащитную шторку на иллюминаторе, опущенную мамой, пока он спал. Таким было солнце после выстрела? Таким или еще более красным? Там, во сне, когда Чудовище настигло его, но потом вдруг все изменилось… И впервые в этом сне появился папа, и папа выстрелил. Прямо в Чудовище, разрывая его сердце, разрывая стены Лабиринта, и вот — таким было солнце? Таким или еще более красным?
Теперь мальчик знал что-то.
И это страшное объявление, сделанное красивой тетей стюардессой, объявление о том, что самолет вынужден возвращаться в Москву, потому что им не дают посадки (а что значит «не дают», мама?), объявление, так перепугавшее многих пассажиров, — и мама очень побледнела; мальчик увидел, что она тоже боится, но боится прежде всего из-за него, и мальчик подумал, что папа выстрелил и вот теперь мама возвращается, так вот, это объявление самое настоящее вранье! Мальчик не понимал, что означают слова «контрабандный груз», произнесенные красивой тетей стюардессой, но знал, что возвращаются они вовсе не из-за этого. Потому что здесь, рядом с ними в самолете, притаилось Чудовище, и пока оно спит, но скоро проснется — густой удушливый запах багряного полыхающего заката все более усиливается, — проснется и сожрет всех, кто летит вместе с ними. И язык этого Чудовища называется ОГОНЬ, и желудок его называется огонь, и самолет возвращается именно из-за этого. Контрабандный груз? Может, так красивая тетя называет Чудовище? Она ведь знает о нем, знает и очень боится. Но она красивая и пытается улыбаться, чтобы никто не догадался, что контрабандный груз — самое настоящее вранье.
Но мальчик знал что-то.
НИТЬ, КЛУБОК НИТИ. ИЛИ КАТУШКА.
НИТЬ НАДО СМОТАТЬ — ОНА ЗНАЕТ ВЫХОД ИЗ ЛАБИРИНТА.
Этот сон про Чудовище был последним, и больше никогда он не повторится. Папа выстрелил, и, может быть, он убил Чудовище. А может быть, скоро, уже очень скоро, там, в темном чреве самолета, в своем пропитавшемся сладковато-тлетворным запахом логове, проснется Чудовище и язык его будет называться «огонь»… И мальчику надо с кем-то поговорить об этом, с кем-то, кто бы ему поверил. Не с мамой, нет, она еще больше перепугается. Но с кем-то, кто бы ему поверил и кто, мальчик теперь это знает наверняка, тоже находится здесь, в самолете.
Несколько последних дней мальчик ощущал какой-то невероятный подъем. Ему казалось, что вот-вот — и что-нибудь произойдет, очень значительное и… радостное. Вот-вот — и папа окликнет его… Или он встретит кого-то и отыщет наконец выход, ту самую дверь, несущую избавление.
Но ничего не происходило.
Ожидаемая мальчиком радость (путь из Лабиринта?) ускользала, избавление, до которого, казалось, всего лишь один шаг, словно насмехалось над ним, звало — вот я, рядом, смелее, лишь протяни руку, видишь, символов становится все больше, иди, следуй за мной, но потом все рассыпалось, будто с мальчиком играли в какую-то жестокую игру. И теперь, в довершение ко всему, о его проблемах стали догадываться окружающие. Потому что раньше это был лишь сон, кошмарный сон, где его настигало Чудовище, оно становилось все ближе, мальчик все отчетливее видел его контуры и ощущал его зловонное дыхание, ночная погоня, где исход схватки был предрешен и лишь утреннее пробуждение все еще отодвигало развязку. Но об этом знали только мама и бесконечные люди в белом, доктора с внимательными глазами безумцев, пытающиеся ему помочь. Но их вопросы лишь удивляли мальчика, и часто он с трудом сдерживал себя, чтобы не рассмеяться прямо в их кабинетах, окрашенных в пастельные тона, — нет, право, в помощи нуждались сами эти люди, потому что они считали его сумасшедшим, психом, а в их мире все люди делились на психов и психиатров, но мальчик никогда не был частью их чокнутого и весьма печального мира. Они не знали и никогда бы не поверили в то, что в мире существует Чудовище, превратившее этот самый мир в незримый Лабиринт, в незримый, пока ты не вошел в него и не оказался в самом его сердце. Поэтому никакие самые известные доктора мальчику не помогут. Ему не поможет никто, кроме… быть может, его самого и тех, кто знает о Лабиринте. И все более охватывающее мальчика ощущение радости говорило о том, что они (кто? мальчик не понимал этого) рядом, что сейчас за следующим поворотом откроется выход из Лабиринта, и события последних дней складывались во все более яркие символы. Кто-то, кого он обязательно узнает, поможет ему смотать клубок ниток, но… все еще ничего не происходило. А о его проблемах стали догадываться окружающие.
И в общем, здесь нет ничего удивительного, особенно после того, что случилось в школе.
Мальчик ходил в частный колледж, и его маме это стоило 800 долларов в месяц. Это было несколько больше, чем во многих подобных колледжах, и это было той самой причиной, по которой большинство учащихся и их родителей просто распирало от бурлящей, маслянисто-самодовольной и с трудом сдерживаемой гордости. Нет, мы должны оставаться в рамках приличий, все должно оставаться в рамках приличий — это основной закон нашего заведения. Ведь вокруг нас находится множество детей, чьи родители не в состоянии позволить себе подобный частный колледж, они недостаточно упорно работали (а работать надо очень упорно — ворк хард — фраза, усвоенная мальчиком с первого класса) и недостаточно воспитывали своих чад. Потому что, если честно признаться, наш колледж не просто какая-то коммерческая лавка, нет, ребенок должен пройти собеседование, весьма жесткое собеседование, и, говоря начистоту, лишь только мозги позволят вашему малышу стать студентом нашей скул.
Конечно, вслух не стоит говорить о некоторой элитарности, можно лишь покивать головами, но вы абсолютно правы — лишь мозги чад и их родителей, способных выкладывать за начальные классы по 800 долларов, открывают двери нашего учебного заведения. Но уж если мы приходим к выводу, что ваш товар отменный, то и за нами не заржавеет.
В классах — мальчик ходил уже в четвертый, потому что у него-то с мозгами полный порядок, и можем вас уверить, дорогая наша мама, ваш парень является гордостью нашего колледжа, но об этом тоже вслух говорить не принято, ибо все должно оставаться в рамках приличий, — в классах не более восьми — десяти человек, с первого класса инглиш, английский, со второго обязательный японский и с четвертого, по желанию, еще какой-нибудь европейский язык. Эстетическое воспитание — музыка, живопись, кино — все в виде игры, физкультура, свой бассейн, аэробика для девочек и карате для мальчиков, зимой — горные лыжи, самые блестящие педагоги по основным предметам плюс трехразовое домашнее питание (отметьте — домашнее, боюсь, что и по субботам и воскресеньям вам придется готовить для ребенка что-нибудь из нашей кухни), восточный уклон нашего колледжа, погружение в восточную культуру, в иное созерцание мира и расширение представлений малыша о сущем (знаковая система мышления, другая вербальность и т.д. и т.п.)… И конечно, самое главное — наши пять школьных автобусов, настоящих желтых скул-басов, заберут ваше чадо в восемь тридцать утра и вернут к семи вечера накормленным, сделавшим все уроки и уже отдохнувшим, так что полный цикл, а после семи ребенок абсолютно свободен.
И вот в этом роскошном учебном заведении и преподаватели, и школьные друзья начали догадываться, что у мальчика проблемы.
— Костик, иди-ка сюда, что это ты весь сияешь? — спросил его несколько дней назад учитель японского языка. — Скажи честно, случилось что-то очень хорошее? Мама подарила новую «Супернинтенду»?
Мальчик смутился. Он действительно не знал, что случилось, что происходит и хорошо ли это.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47