Четвертая — либо восемь, либо девять. Сейчас ловят картинку.
— В каком они порядке?
— Что?!
— В каком они порядке? Цифры?
— Да-да, извините, капитан… Первые три цифры — единицы, четвертая — восемь или девять.
Командир экипажа посмотрел на часы, тихо, ни к кому не обращаясь, проговорил:
— Пять минут двенадцать секунд, восемь или девять… — В его поведении не чувствовалось страха — это был волевой человек, давно уже привыкший к разного рода неожиданностям и умеющий в экстремальных ситуациях сохранять самообладание до самого конца. Но в глазах его застыла такая пронизывающая печаль, что Игнат на мгновение снова вспомнил о фотографии — командир экипажа в домашней обстановке с двумя маленькими внучатами. «Тихо, тихо, командор, рано нам еще прощаться со всем, что мы любим».
А потом Стилет сам почувствовал некое ощущение кошмара, гораздо более глубокое, чем осознание неминуемо приближающегося взрыва. Взрыва, до которого осталось лишь пять минут. Мальчик… Мальчик говорил, что нам придется сделать выбор. И это окажется самым важным. Выбор…
— Значит, один, один, один и выбор? — тихо произнес Стилет.
— Что?
— Нам придется выбирать — восемь или девять.
— Да, скорее всего так. Но они обещают успеть, — сказал командир экипажа.
«Нет, — подумал Игнат, — они не успеют. И парень это знает. Нам придется выбирать самим. Или кому-то из нас одному придется сделать выбор. Это он имел в виду. Именно это. Восемь или девять».
— Капитан, есть еще кое-что, — проговорил командир экипажа, — топливо на исходе. Я отдал приказ идти на посадку. В том или ином случае нам придется снижаться. Иначе мы даже не дотянем до аэродрома. Через несколько минут нам придется проходить эту высоту — тысячу шестьсот метров.
— Я понимаю.
— У нас уже нет выхода. Я пойду готовить самолет к посадке. Единственное, что я могу пообещать, — командир экипажа вдруг улыбнулся, и ощущение кошмара, только что навалившееся на Игната, отступило, — что мы пройдем высоту тысяча шестьсот не раньше семнадцати ноль-ноль.
* * *
Четверг, 29 февраля
16 час. 56 мин. (до взрыва 00 часов 4 минуты)
КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
Он взял ее без всяких разговоров. Сначала она не поняла, зачем, зачем сейчас он решил делать это с ней. Даже не поняла, как оказалась в помещении служебного туалета, где все уже стало совсем чужим: пластиковые стены, блестящая поверхность крана, за которую сейчас держалась ее рука, раковина, подпирающая ее раздвинутые ноги, дверь, ручка замка — все начало растворяться в приближающемся небытии. Было холодно, и мир вокруг темнел. В мир шла смерть, забирая себе ее сознание и ее волю, вытесняя ее из существования и заполняя образовавшуюся полость то бархатным, то киселеобразным страхом. Ее жизнь выходила из тела в виде липкого панического пота, пахнущего всеми ее бывшими и, возможно, будущими болезнями, и, оказавшись здесь и не поняв, зачем она здесь, чувствуя лишь его прикосновения, она подумала, что ей, возможно, все безразлично и, наверное, действительно лучше провести последние минуты именно так. Но время начало растягиваться, время ее последней и подлинной любви. Сначала прикосновения Чипа лишь успокаивали ее, потом он согрел ее, и лихорадка отступила, и в черноте остывающего мира зажегся сначала лишь слабый огонек. Потом она почувствовала, как меняется ее запах, запах пота и физиологических выделений, меняя природу страха на природу жажды, природу ожидания, предвкушения соития, природу совокупляющего творения. Огонек разрастался, сжигая безразличие; он разрастался, когда Жанна почувствовала у себя между ног пальцы Чипа, уже освободившие ее от белья, дорогого и сексуального; он разрастался, прожигая ее пухлые детские губы его поцелуями; он разрастался, превращаясь в пожар ее лона, когда Чип сладостным проникающим утверждением вошел в нее. И сначала там, внизу, где незавершаемой пылающей жизнью двигался фаллос, а потом во всей недавней пустоте ее тела разгорелся огонь, сжигая холод уже поселившейся там смерти, огонь безудержной пляски достоинства, зовущей пляски оплодотворения, обращенной к небу, способному послать им новую жизнь…
ЖРИЦА… АФРИКА. КУЛЬТ СОЛНЕЧНОГО БОЖЕСТВА.
Чип синхронизировал свои часы с часами бомбы, секунда в секунду. Чип смотрел на лицо Жанны и думал, что нет ничего прекраснее женщины, которую забрала страсть. Потом он видел циферблат часов, казавшийся сейчас уродливо огромным, и видел свой взбесившийся рибоковский локомотив, тепловоз, охваченный пламенем и несущийся к бездне. Мир остывает, но в нем еще остались островки тепла. Она сможет, эта порочная жрица с губами невинного ребенка. Нет, мы разожжем пожар, мы вернем всему этому дерьму изначальный смысл. Чип чувствовал, что уже скоро его член взорвется спермой и они оба взорвутся солнечными брызгами, и северный ветер, пронизывающий это обжигающее закатное небо, станет их зеркалом, когда они будут тонуть друг в друге. Два зеркала, смотрящихся одно в другое, бесконечный Лабиринт… Чип понял, что он уже видит выход, Чип понял, что там, где заканчивается Лабиринт, их ждет огромное пылающее Солнце.
Оставалась одна минута. Одна. Уже меньше. И тогда какой-то пламень начал заливать пространство, такой же густой и смеющийся, как и на тепловозно-рибоковском ролике.
«Что это, я не правильно поставил часы? — подумал Чип. — Это начался взрыв?»
* * *
Четверг, 29 февраля
16 час. 58 мин. (до взрыва 00 часов 2 минуты)
КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
Сон, этот последний сон о Чудовище, вот что по-настоящему важно. Ведь папа выстрелил из ружья и убил Чудовище. И показал ему ружье, то самое детское ружье, стреляющее разноцветными шариками, только во сне оно превратилось в настоящее оружие. Значит, как бы их ни обманывала нить, ружье может убить Чудовище. Папа не бросил мальчика одного, вовсе нет… Ружье! Он должен был его запомнить и что-то понять. Ружье… Они тогда зашли в Лабиринт и потерялись там на три года, но было еще и ружье. И каждый из этих кошмарных снов о приближающемся Чудовище заканчивался оглушительным выстрелом, в котором тонул крик мальчика. Но выстрел — это спасение, потому что стрелял папа, и он убил Чудовище. Нить хочет обмануть нас, мы должны будем сделать выбор… Ружье — оно убьет Чудовище.
Мальчик вдруг снова вскочил с кресла — почему они его постоянно отправляют к маме? Чтобы он был с ней? Да, конечно. Чтобы он был с нею в… в эту минуту… Но это все ерунда! Мы не можем умереть, мы просто не умеем этого делать. Что за нелепость, куда же все денется? Куда же денется дверь, и человек, спустившийся с неба, выход из Лабиринта, и живой свет, ждущий там… И папино ружье, которое выстрелило. Куда денется мама7
Мальчик быстрым движением отстегнул ремень безопасности. Запах уже не просто сгущался, запах становился удушьем. Только что между рядами появиласьэта красивая тетя стюардесса. Мальчик слышал, что ее называли Мамнадь. Теперь от ее красоты ничего не осталось. Она ждет — внутри ее сердца поселилась бомба с убывающими часами. И это самое страшное. Чудовище уже завладело ею. Оно выпило ее возраст, и стало ясно, какая она старая. Мальчик двинулся к кабине пилотов.
— Сиди, пожалуйста, — проговорила Мамнадь выцветшим голосом. — Нельзя вставать.
Мальчик подошел к ней ближе и горячо прошептал:
— Не бойтесь. — Потом коснулся ее руки — она была влажной и холодной. — Пожалуйста, не бойтесь.
Она посмотрела на него со слабо выраженным удивлением. Мальчик улыбнулся ей в ответ.
«Не бойся, не бойся, — думал мальчик, — не бойся!»
«Уже слишком поздно», — говорил ее взгляд.
«Нет, не бывает поздно. Пожалуйста, улыбнись!»
— Мне нужно пройти. — Мальчик продолжал смотреть на нее.
Она ничего не ответила. Только посторонилась. И стала снова красивой. Лишь только краешки губ и мгновенные теплые искорки в глазах. Но мальчик знал, что иногда улыбка может быть и такой.
Он что-то забыл сказать, но, возможно, еще успеет. Ведь никогда не поздно. Выстрел из ружья убил Чудовище. Именно это он забыл сказать человеку с серо-голубыми глазами. И это — самое главное.
* * *
Четверг, 29 февраля
16 час. 58 мин. (до взрыва 00 часов 2 минуты)
КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
Стилет, Зелимхан и командир экипажа склонились над бомбой — красный огонек продолжал мерцать. Стилет уже набрал ключами три единицы, и у них оставалось две минуты, чтобы поставить четвертую цифру. Потом две минуты превратились в 1:59, потом в 1:58…
— Только что передали с земли — вот-вот будет запущена программа. Связь ни на секунду не прерывается. Но, по их мнению, это девятка…
— Почему? — спросил Зелимхан, и его глаза насмешливо блеснули.
Игнат подумал, что этот человек отличается завидным самообладанием; видимо, чувствуя некоторую неприязнь со стороны командира экипажа, он над ним еще и иронизирует, а на таймере бомбы — 1:49…
— Таково их мнение, — спокойно проговорил командир экипажа.
— Теперь мне ясно. — Зелимхан кивнул. И вдруг спросил:
— Когда вы родились?
— Что?
— Дата вашего рождения? Эти люди всегда что-то к чему-то привязывают. Я имею в виду коды. Все эти минеры-шифровщики помешаны на цифрах. Может, здесь поискать?
Командир экипажа одну короткую секунду смотрел на Зелимхана, потом понимающе кивнул:
— Нет, не я. Я летний, августовский.
— Да, это может быть восемнадцатое или девятнадцатое декабря. Я апрельский. Кто еще?
— Кто-то из членов экипажа?
— Нет, другое. Выше.
— Ввод войск в Чечню? Дата?
— Не получается. Что еще?
Они все смотрели на мерцающий красный огонек. Если он погаснет — бомба остановится. Но для этого надо сделать выбор — восемь или девять. Только если выбор будет не правильным, то бомба может сработать раньше времени. До семнадцати ноль-ноль.
— Какой ваш бортовой номер? — быстро спросил Стилет. Выбор, им предстоит сделать выбор, потому что нить должна обмануть… Это имел в виду мальчишка?
— Нет, не это. — Командир экипажа отрицательно покачал головой. — Совсем другой номер.
— Мальчишку! Надо сюда немедленно этого парня, он дол…
Игнат вдруг увидел, как в буквальном смысле слова округлились глаза командира экипажа, а потом он услышал его растерянное:
— Боже мой…
Игнат заметил капельку пота, появившуюся на сухой прежде коже лба.
— Да ведь это… — Командир экипажа обвел их взглядом. — Боже мой! Один, один, один, девять — это одиннадцать — девятнадцать…
— Хорошо.
— Одиннадцать — девятнадцать! Время нашего взлета по Москве. Понимаете меня?!
— Время взлета?
— Одиннадцать часов девятнадцать минут утра — время нашего взлета по расписанию. Сегодня мы взлетели тремя минутами позже, но в расписании — одиннадцать — девятнадцать! Девять, капитан, девять!
Выбор… Игнат посмотрел на таймер бомбы: 1:17… И нить должна обмануть. Может, она нас уже обманывает?
— Хорошо, очень хорошо, — негромко проговорил Игнат, — возможно, девять.
— Это девятка, капитан! Иначе зачем было писать три единицы? Они… они все любят поиграть.
— Возможно… На таймере 1:08…
— А если они продолжают игру?
— Капитан, что вы предлагаете? Только быстро!
— Если они нам выдали решение, кажущееся правильным? Одиннадцать — девятнадцать, мы должны были догадаться о времени взлета.
На таймере бомбы сейчас была разменена последняя минута, электронные цифры показали 0:59, затем 0:58… Последняя минута.
— Капитан, — неожиданно сухо проговорил командир экипажа, — вы должны были выполнить их условия и получить коды! Вот что вы должны! А не разгадывать здесь головоломки. Они не предполагали, что мы о чем-то будем догадываться, потому что вы должны были выполнить их условия!
На таймере — 51 секунда…
— Я знаю, — совершенно спокойно проговорил Стилет.
— Никто не предполагал, что вы окажетесь на этом лайнере. Нет никакой интеллектуальной дуэли, капитан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— В каком они порядке?
— Что?!
— В каком они порядке? Цифры?
— Да-да, извините, капитан… Первые три цифры — единицы, четвертая — восемь или девять.
Командир экипажа посмотрел на часы, тихо, ни к кому не обращаясь, проговорил:
— Пять минут двенадцать секунд, восемь или девять… — В его поведении не чувствовалось страха — это был волевой человек, давно уже привыкший к разного рода неожиданностям и умеющий в экстремальных ситуациях сохранять самообладание до самого конца. Но в глазах его застыла такая пронизывающая печаль, что Игнат на мгновение снова вспомнил о фотографии — командир экипажа в домашней обстановке с двумя маленькими внучатами. «Тихо, тихо, командор, рано нам еще прощаться со всем, что мы любим».
А потом Стилет сам почувствовал некое ощущение кошмара, гораздо более глубокое, чем осознание неминуемо приближающегося взрыва. Взрыва, до которого осталось лишь пять минут. Мальчик… Мальчик говорил, что нам придется сделать выбор. И это окажется самым важным. Выбор…
— Значит, один, один, один и выбор? — тихо произнес Стилет.
— Что?
— Нам придется выбирать — восемь или девять.
— Да, скорее всего так. Но они обещают успеть, — сказал командир экипажа.
«Нет, — подумал Игнат, — они не успеют. И парень это знает. Нам придется выбирать самим. Или кому-то из нас одному придется сделать выбор. Это он имел в виду. Именно это. Восемь или девять».
— Капитан, есть еще кое-что, — проговорил командир экипажа, — топливо на исходе. Я отдал приказ идти на посадку. В том или ином случае нам придется снижаться. Иначе мы даже не дотянем до аэродрома. Через несколько минут нам придется проходить эту высоту — тысячу шестьсот метров.
— Я понимаю.
— У нас уже нет выхода. Я пойду готовить самолет к посадке. Единственное, что я могу пообещать, — командир экипажа вдруг улыбнулся, и ощущение кошмара, только что навалившееся на Игната, отступило, — что мы пройдем высоту тысяча шестьсот не раньше семнадцати ноль-ноль.
* * *
Четверг, 29 февраля
16 час. 56 мин. (до взрыва 00 часов 4 минуты)
КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
Он взял ее без всяких разговоров. Сначала она не поняла, зачем, зачем сейчас он решил делать это с ней. Даже не поняла, как оказалась в помещении служебного туалета, где все уже стало совсем чужим: пластиковые стены, блестящая поверхность крана, за которую сейчас держалась ее рука, раковина, подпирающая ее раздвинутые ноги, дверь, ручка замка — все начало растворяться в приближающемся небытии. Было холодно, и мир вокруг темнел. В мир шла смерть, забирая себе ее сознание и ее волю, вытесняя ее из существования и заполняя образовавшуюся полость то бархатным, то киселеобразным страхом. Ее жизнь выходила из тела в виде липкого панического пота, пахнущего всеми ее бывшими и, возможно, будущими болезнями, и, оказавшись здесь и не поняв, зачем она здесь, чувствуя лишь его прикосновения, она подумала, что ей, возможно, все безразлично и, наверное, действительно лучше провести последние минуты именно так. Но время начало растягиваться, время ее последней и подлинной любви. Сначала прикосновения Чипа лишь успокаивали ее, потом он согрел ее, и лихорадка отступила, и в черноте остывающего мира зажегся сначала лишь слабый огонек. Потом она почувствовала, как меняется ее запах, запах пота и физиологических выделений, меняя природу страха на природу жажды, природу ожидания, предвкушения соития, природу совокупляющего творения. Огонек разрастался, сжигая безразличие; он разрастался, когда Жанна почувствовала у себя между ног пальцы Чипа, уже освободившие ее от белья, дорогого и сексуального; он разрастался, прожигая ее пухлые детские губы его поцелуями; он разрастался, превращаясь в пожар ее лона, когда Чип сладостным проникающим утверждением вошел в нее. И сначала там, внизу, где незавершаемой пылающей жизнью двигался фаллос, а потом во всей недавней пустоте ее тела разгорелся огонь, сжигая холод уже поселившейся там смерти, огонь безудержной пляски достоинства, зовущей пляски оплодотворения, обращенной к небу, способному послать им новую жизнь…
ЖРИЦА… АФРИКА. КУЛЬТ СОЛНЕЧНОГО БОЖЕСТВА.
Чип синхронизировал свои часы с часами бомбы, секунда в секунду. Чип смотрел на лицо Жанны и думал, что нет ничего прекраснее женщины, которую забрала страсть. Потом он видел циферблат часов, казавшийся сейчас уродливо огромным, и видел свой взбесившийся рибоковский локомотив, тепловоз, охваченный пламенем и несущийся к бездне. Мир остывает, но в нем еще остались островки тепла. Она сможет, эта порочная жрица с губами невинного ребенка. Нет, мы разожжем пожар, мы вернем всему этому дерьму изначальный смысл. Чип чувствовал, что уже скоро его член взорвется спермой и они оба взорвутся солнечными брызгами, и северный ветер, пронизывающий это обжигающее закатное небо, станет их зеркалом, когда они будут тонуть друг в друге. Два зеркала, смотрящихся одно в другое, бесконечный Лабиринт… Чип понял, что он уже видит выход, Чип понял, что там, где заканчивается Лабиринт, их ждет огромное пылающее Солнце.
Оставалась одна минута. Одна. Уже меньше. И тогда какой-то пламень начал заливать пространство, такой же густой и смеющийся, как и на тепловозно-рибоковском ролике.
«Что это, я не правильно поставил часы? — подумал Чип. — Это начался взрыв?»
* * *
Четверг, 29 февраля
16 час. 58 мин. (до взрыва 00 часов 2 минуты)
КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
Сон, этот последний сон о Чудовище, вот что по-настоящему важно. Ведь папа выстрелил из ружья и убил Чудовище. И показал ему ружье, то самое детское ружье, стреляющее разноцветными шариками, только во сне оно превратилось в настоящее оружие. Значит, как бы их ни обманывала нить, ружье может убить Чудовище. Папа не бросил мальчика одного, вовсе нет… Ружье! Он должен был его запомнить и что-то понять. Ружье… Они тогда зашли в Лабиринт и потерялись там на три года, но было еще и ружье. И каждый из этих кошмарных снов о приближающемся Чудовище заканчивался оглушительным выстрелом, в котором тонул крик мальчика. Но выстрел — это спасение, потому что стрелял папа, и он убил Чудовище. Нить хочет обмануть нас, мы должны будем сделать выбор… Ружье — оно убьет Чудовище.
Мальчик вдруг снова вскочил с кресла — почему они его постоянно отправляют к маме? Чтобы он был с ней? Да, конечно. Чтобы он был с нею в… в эту минуту… Но это все ерунда! Мы не можем умереть, мы просто не умеем этого делать. Что за нелепость, куда же все денется? Куда же денется дверь, и человек, спустившийся с неба, выход из Лабиринта, и живой свет, ждущий там… И папино ружье, которое выстрелило. Куда денется мама7
Мальчик быстрым движением отстегнул ремень безопасности. Запах уже не просто сгущался, запах становился удушьем. Только что между рядами появиласьэта красивая тетя стюардесса. Мальчик слышал, что ее называли Мамнадь. Теперь от ее красоты ничего не осталось. Она ждет — внутри ее сердца поселилась бомба с убывающими часами. И это самое страшное. Чудовище уже завладело ею. Оно выпило ее возраст, и стало ясно, какая она старая. Мальчик двинулся к кабине пилотов.
— Сиди, пожалуйста, — проговорила Мамнадь выцветшим голосом. — Нельзя вставать.
Мальчик подошел к ней ближе и горячо прошептал:
— Не бойтесь. — Потом коснулся ее руки — она была влажной и холодной. — Пожалуйста, не бойтесь.
Она посмотрела на него со слабо выраженным удивлением. Мальчик улыбнулся ей в ответ.
«Не бойся, не бойся, — думал мальчик, — не бойся!»
«Уже слишком поздно», — говорил ее взгляд.
«Нет, не бывает поздно. Пожалуйста, улыбнись!»
— Мне нужно пройти. — Мальчик продолжал смотреть на нее.
Она ничего не ответила. Только посторонилась. И стала снова красивой. Лишь только краешки губ и мгновенные теплые искорки в глазах. Но мальчик знал, что иногда улыбка может быть и такой.
Он что-то забыл сказать, но, возможно, еще успеет. Ведь никогда не поздно. Выстрел из ружья убил Чудовище. Именно это он забыл сказать человеку с серо-голубыми глазами. И это — самое главное.
* * *
Четверг, 29 февраля
16 час. 58 мин. (до взрыва 00 часов 2 минуты)
КОДА ОТКЛЮЧЕНИЯ БОМБЫ ВСЕ ЕЩЕ НЕТ.
Стилет, Зелимхан и командир экипажа склонились над бомбой — красный огонек продолжал мерцать. Стилет уже набрал ключами три единицы, и у них оставалось две минуты, чтобы поставить четвертую цифру. Потом две минуты превратились в 1:59, потом в 1:58…
— Только что передали с земли — вот-вот будет запущена программа. Связь ни на секунду не прерывается. Но, по их мнению, это девятка…
— Почему? — спросил Зелимхан, и его глаза насмешливо блеснули.
Игнат подумал, что этот человек отличается завидным самообладанием; видимо, чувствуя некоторую неприязнь со стороны командира экипажа, он над ним еще и иронизирует, а на таймере бомбы — 1:49…
— Таково их мнение, — спокойно проговорил командир экипажа.
— Теперь мне ясно. — Зелимхан кивнул. И вдруг спросил:
— Когда вы родились?
— Что?
— Дата вашего рождения? Эти люди всегда что-то к чему-то привязывают. Я имею в виду коды. Все эти минеры-шифровщики помешаны на цифрах. Может, здесь поискать?
Командир экипажа одну короткую секунду смотрел на Зелимхана, потом понимающе кивнул:
— Нет, не я. Я летний, августовский.
— Да, это может быть восемнадцатое или девятнадцатое декабря. Я апрельский. Кто еще?
— Кто-то из членов экипажа?
— Нет, другое. Выше.
— Ввод войск в Чечню? Дата?
— Не получается. Что еще?
Они все смотрели на мерцающий красный огонек. Если он погаснет — бомба остановится. Но для этого надо сделать выбор — восемь или девять. Только если выбор будет не правильным, то бомба может сработать раньше времени. До семнадцати ноль-ноль.
— Какой ваш бортовой номер? — быстро спросил Стилет. Выбор, им предстоит сделать выбор, потому что нить должна обмануть… Это имел в виду мальчишка?
— Нет, не это. — Командир экипажа отрицательно покачал головой. — Совсем другой номер.
— Мальчишку! Надо сюда немедленно этого парня, он дол…
Игнат вдруг увидел, как в буквальном смысле слова округлились глаза командира экипажа, а потом он услышал его растерянное:
— Боже мой…
Игнат заметил капельку пота, появившуюся на сухой прежде коже лба.
— Да ведь это… — Командир экипажа обвел их взглядом. — Боже мой! Один, один, один, девять — это одиннадцать — девятнадцать…
— Хорошо.
— Одиннадцать — девятнадцать! Время нашего взлета по Москве. Понимаете меня?!
— Время взлета?
— Одиннадцать часов девятнадцать минут утра — время нашего взлета по расписанию. Сегодня мы взлетели тремя минутами позже, но в расписании — одиннадцать — девятнадцать! Девять, капитан, девять!
Выбор… Игнат посмотрел на таймер бомбы: 1:17… И нить должна обмануть. Может, она нас уже обманывает?
— Хорошо, очень хорошо, — негромко проговорил Игнат, — возможно, девять.
— Это девятка, капитан! Иначе зачем было писать три единицы? Они… они все любят поиграть.
— Возможно… На таймере 1:08…
— А если они продолжают игру?
— Капитан, что вы предлагаете? Только быстро!
— Если они нам выдали решение, кажущееся правильным? Одиннадцать — девятнадцать, мы должны были догадаться о времени взлета.
На таймере бомбы сейчас была разменена последняя минута, электронные цифры показали 0:59, затем 0:58… Последняя минута.
— Капитан, — неожиданно сухо проговорил командир экипажа, — вы должны были выполнить их условия и получить коды! Вот что вы должны! А не разгадывать здесь головоломки. Они не предполагали, что мы о чем-то будем догадываться, потому что вы должны были выполнить их условия!
На таймере — 51 секунда…
— Я знаю, — совершенно спокойно проговорил Стилет.
— Никто не предполагал, что вы окажетесь на этом лайнере. Нет никакой интеллектуальной дуэли, капитан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47