Чтобы не выглядеть, как ищейка, Элбрайт с видом праздного гуляки фланировал мимо скамеек. Он сделал вид, что ищет тенистое место.
Не пройдя и половины пути, он увидел Болана. Элбрайт узнал его прежде, чем разглядел его лицо. Подавив желание поторопиться, он продолжал неторопливо вышагивать по дорожке вдоль скамеек. Болан сидел один. Это было неудивительно. Даже одетый в обычную одежду, этот суровый здоровяк имел весьма устрашающий вид. Безукоризненно сшитый и тщательно отглаженный твидовый пиджак едва не расползался по швам на его широченных плечах. Элбрайт усмехнулся при мысли о несоответствии костюма этого человека роду его деятельности.
Он сел на свободный край скамейки. Болан взял пачку сигарет, достал одну штуку и принялся шарить по карманам в поисках зажигалки. Не добившись успеха, он, повернувшись к Элбрайту, вежливо попросил огня. Тот достал зажигалку. Они подвинулись друг к другу, и Болан прикурил сигарету.
— По вам можно сверять часы, — произнес Болан.
— Разумеется, вы же не оставили мне выбора, — ответил Элбрайт, припоминая телефонный разговор. Болан не обратил на это внимания и продолжал:
— Боюсь, что болгарский вариант ведет в тупик.
И хотя Элбрайт был точно такого же мнения на этот счет, его немного удивило спокойствие этого человека. Ему хотелось расспросить Болана о его похождениях, но он понял, что этого типа бесполезно спрашивать о подобных вещах, пока он сам не соблаговолит поделиться своими успехами с коллегой.
— Хочется верить, что наша встреча произошла не только ради констатации данного факта, — сказал Элбрайт.
— Разумеется, — ответил Болан.
— И что же?
— Один наш общий знакомый получил по почте нечто интересное.
— Да? Что именно? — Элбрайт почувствовал прилив энергии, то же, что он испытывал тогда на мосту, когда появились русские.
— Я еще сам толком не знаю, — выражение лица Болана красноречиво свидетельствовало о том, что расспросы действуют ему на нервы. — Мы узнаем это через полчаса. Пойдемте, у меня здесь машина...
После получаса плутаний по тесным городским улицам "додж" Болана вырвался на пригородную трассу. Был чудный полдень, залитый осенним солнцем. Пышная зелень уже начала приобретать желтые и оранжевые оттенки, и Элбрайт поразился странной несовместимости назначения и красоты окружающей природы и человека, сидевшего за рулем "доджа". Неужели природа может быть столь противоречива? Как соседствуют жизненная красота и такая смертоносная сила? И если предположить, что на свете есть Бог, то не удивляется ли он сам такому положению вещей?
— И все же, — Элбрайта распирало любопытство, — что за таинственную почту получил один наш общий знакомый?
— Фотографии, — ответил Болан, не отрывая глаз от дороги.
— Фотографии чего?
— Не чего, а кого... Больше я ничего не знаю. Это мы сейчас и попытаемся выяснить. Откиньтесь на спинку и наслаждайтесь поездкой. Мне кажется, что впереди нас могут ждать неприятности.
Элбрайт отвернулся и уставился в окно. Он задержал взгляд на отражении Болана. То, что человек, сидящий за рулем, был своего рода исключением из множества обычных людей, сомнений не вызывало, хотя Элбрайту никто даже не намекал, что агент, с которым ему предстояло работать, был тем самым знаменитым Палачом.
Элбрайт, конечно, немало слышал о нем и о его похождениях и знал, что половина ЦРУ пустилась бы в пляс, если бы Палача убили. И при первой же встрече в номере гостиницы с человеком по имени Майкл Бейкер он мгновенно догадался, кто перед ним. И хотя Элбрайт не подал виду и никому не сообщил о своей догадке, Болан прекрасно знал, что на этот раз его приняли за того, кем он был на самом деле. Поначалу Элбрайт слегка сомневался в своем предположении, но вскоре после исчезновения Андерсона поползли слухи, что оперативные работники Управления получили указание не вмешиваться в дела, которыми занимался Болан.
Элбрайт украдкой бросил взгляд на своего компаньона. Болан имел весьма внушительный вид: высокого роста, широкий в плечах, он, вероятно, поддерживал хорошую спортивную форму. От взгляда его стальных глаз хотелось спрятаться подальше. Так что же все-таки было удивительного в его характере? Элбрайт поразился тому, что самое главное достоинство Болана заключалось в широте его натуры. Судя по множеству рассказов о нем, Мак Болан был Большим Человеком не только благодаря своей внешности.
Через несколько минут Болан свернул на узкую проселочную дорогу, обсаженную кустарником и петлявшую между фермерскими угодьями. Элбрайт не имел ни малейшего представления, что это за место, и случись ему через день добираться сюда самому, он, вероятно, не припомнил бы и половины пути. Дорога была покрыта гравием и залита гудроном, удушливый запах заполнил вскоре каждую щель в салоне автомобиля.
Вскоре дорога перестала петлять и некоторое время шла прямо. Вдоль этого участка по обе стороны стояли два ровных ряда деревьев. Их ветки, усыпанные огненно-желтыми листьями, сплетались над дорогой, образуя тоннель, полыхавший холодным огнем. Через несколько минут Болан свернул налево, и огненная аллея осталась сзади. Теперь по обе стороны дороги тянулись обширные поля, перегороженные легкими изгородями из реек и проволоки.
Элбрайт, проживший почти всю жизнь в городе, был переполнен впечатлениями.
— Какое чудесное место! — воскликнул он. — Где мы?
Болан не ответил, но Элбрайт заметил, что и его сурового спутника не оставила безучастным окружавшая их природа. Оживший взгляд Болана блуждал где-то среди полей и дальних зелено-желто-оранжевых рощ. Он пытался вспомнить, чем для него было это место. Оно называлось Ферс Стоун. На Болана нахлынули воспоминания, но он выбросил их из головы, стараясь сосредоточиться на сегодняшних проблемах. Его возвращение сюда имело свои причины. Здесь жили люди, которые могли ему помочь. И, получив это задание, он решил, что ему обязательно придется вновь побывать в этих чудесных местах.
Хэл Броньола встретил их у входа и провел по длинному коридору, заканчивающемуся дверью, за которой оказалась большая комната, напичканная электронной аппаратурой. В центре комнаты, склонившись над компьютером, в инвалидном кресле на колесах восседал маленький коренастый человек. Это был Аарон Куртцман, по кличке "Медведь", — компьютерный гений, перенесший два года назад приступ болезни, который лишил его возможности передвигаться. Как только Болан и Элбрайт вошли в кабинет, Куртцман повернулся в кресле и радостно воскликнул:
— Здорово, громила! Рад тебя видеть. Прости, не могу встать, — в его глазах сверкнули озорные искорки.
— Как у тебя дела? — поинтересовался Болан с улыбкой. Он решил обойтись без соболезнующих фраз, так как был уверен, что Куртцман уже свыкся с перспективой пожизненного пребывания в инвалидном кресле и не обращает на это внимания. Без лишних слов Болан сразу перешел к делу.
— Что-нибудь выходит? — спросил он.
— Пока ничего определенного, — ответил Куртцман, — но мы на верном пути.
— Что здесь происходит? — поинтересовался Элбрайт.
— Почта, о которой я говорил... — ответил ему Болан. — Мы заняты подробным её изучением.
— Ну и что-нибудь выходит?
— Это фотографии Дэвида Андерсона.
— Что именно за фотографии и откуда?
— Разные... Но самые интересные — те, что были сделаны неизвестным в Берлине?
— Вот черт подери... Откуда ж они взялись?
— Кто-то любезно переслал их нам по почте на имя мистера Коллингсуорта, — ответил Болан. — Мы не знаем, кто это сделал и с какой целью... И, вероятно, не узнаем никогда. Кто-то убил фотографа.
— Ну что, пора взглянуть поближе, — сказал Броньола. — Медведь, давай, начинай.
Куртцман повернулся к столу и начал нажимать клавиши компьютера. Затем он нажал на какую-то красную кнопку, и установленный на столе большой экран вспыхнул разноцветными точками. Потом на нем появилось изображение Дэвида Андерсона.
— Это из последнего комплекта, — пояснил Куртцман. — Пока все выходит так, как и предполагалось. Фотографии свидетельствуют о некоторых изменениях, касающихся возраста, комплекции и тому подобного. Вот, взгляните...
Он отстучал что-то на клавиатуре, и изображение увеличилось. Некоторые части лица Андерсона были выделены из общего плана.
— Как вам это? — возбужденно произнес Куртцман. — Видите очертания нижней челюсти? А теперь взгляните на форму уха. Я сейчас для сравнения выведу на экран ухо Андерсона четырехлетней давности.
Куртцман опять что-то набрал на клавиатуре, и экран разделился пополам. Теперь на нем были изображены два человеческих уха.
— Посмотрите на форму ушей. Вы понимаете, что форму ушной раковины невозможно изменить? — произнес Куртцман и многозначительно посмотрел на Болана.
— Что ты хочешь этим сказать, Аарон? — спросил Броньола.
Куртцман выключил компьютер и повернул свое кресло. Он посмотрел на стоящих перед ним людей и спокойно, с расстановкой произнес:
— Человек, которого вы привезли из Берлина, — не Дэвид Андерсон.
— Ты уверен в том, что говоришь? — спросил Болан.
— Абсолютно уверен. Клянусь своей фермой.
* * *
Ричард Лэндис не любил плохих новостей. Некоторые из сотрудников Берлинского отделения, однако, утверждали, что и хорошие новости не доставляли ему радости. Но меньше всего на свете Лэндис любил слухи. Берлин же был настоящим городом сплетен. Будучи главой регионального отделения ЦРУ в самом неспокойном городе Западной Европы, он желал знать правду о том, что происходит здесь каждую минуту. Но последнее время он все чаще выпускал из рук нить происходящего, и порой ему казалось, что он вообще ничего не понимает в окружающей его действительности.
Его сильно беспокоило то, что ситуация вышла из-под контроля и поправить ее казалось невозможным. Лэндис был суеверен — эта черта появилась у него еще в молодости, когда он был капитаном бейсбольной команды. И теперь чем дальше, тем чаще в каждом событии он видел предзнаменования грядущих катастроф.
Лэндис занимался разбором утренних служебных отчетов. Согласно правилам, каждый отчет был аккуратно отпечатан, сшит и снабжен кратким содержанием, прикрепленным к первому листу скрепкой установленного образца. "Если вокруг тебя бардак, — считал глава отделения, — то хотя бы свою непосредственную сферу влияния необходимо держать в порядке." И он рьяно следил за каждой мелочью. Не один нерадивый сотрудник, пренебрегший формальностями, был отправлен обратно в Лэнгли. Несмотря на свою суеверность, Лэндис был очень умен. Иначе он просто никогда не смог бы получить эту должность.
Его весьма раздражало наличие в отчетах всякого рода "воды": размышлений агентов, лирических отступлений и так далее.
Он был вынужден самолично проверять отчеты, чтобы убедиться, что никто не "срезал угол". Но тем не менее, дефицит оперативной информации казался ему чудовищным. По мнению Лэндиса, разведка была наукой, заключающейся в умении отсеивать очевидное от вероятного, вероятное от допустимого и, наконец, все это отличать от невероятного.
В то утро просматривание рапортов показалось Лэндису занятием просто невыносимым. Бумаги были полны какой-то невероятной чепухи. Один за другим отчеты сообщали о проделанной КГБ афере. Ссылок на конкретные источники информации, разумеется, не было, но преобладание этой тематики просто подавляло. Во все это ему, видавшему виды разведчику, верилось с трудом, но тем не менее надо было как-то реагировать на многочисленные сигналы, поступающие из лежащего перед ним вороха бумаг.
Он хорошо знал, что у КГБ просто талант в области дезинформации. Русские довольно часто прибегали к этому средству, которое оказывало неоценимые услуги советской разведке. Но Лэндису никогда не приходилось встречаться со столь бурным потоком дезинформации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35