— О, мистер Паркер, здесь вы ошибаетесь, — Франко наклонился вперед, роясь в бумагах на столе, и вытянул номер «Нэшнл джиогрэфик», раскрытый на нужной странице. — Сельва примерно в сотне километров к юго-востоку от того места, где вы будете. Исследовательская станция, где они изучают лесной свод с помощью систем блоков и веревок и подвесных платформ, даже кабин, на вершинах деревьев. Мы можем сказать, что вашим людям нужно такое же оборудование.
Паркер едва взглянул на журнал.
— Как я сказал, это ваша проблема, а не моя. Боже мой, что это?
В комнате внезапно потемнело, снаружи сверкнула молния, громыхнул гром, и дождь полил как из ведра.
— Сезон дождей, — пояснил Франко. — Каждый день во второй половине дня одно и то же. Но каждый день все слабее и слабее. Так будет весь конец октября.
Паркер повернулся к мексиканцу.
— Так что насчет завтрашнего дня?
— Вы отправитесь на место, которое мы вам нашли. Так что вы можете произвести рекогносцировку, как собирались. Такси будет ждать вас у «Фортуны» в девять часов. Тем временем я подумаю над теми проблемами, которые мы обсуждали.
Дождь застал Гудалла, когда он прогуливался по Калле Сентраль, любуясь цветами. Ливень, казалось, ничуть не помешал тикос — он знал теперь, что так называют себя костариканцы, — большинство из которых не обратили на него внимания, хотя кое-кто облачился в дождевики, и замелькали немногочисленные зонтики. Вспомнив, что у него только одна смена верхней одежды, он огляделся кругом в поисках укрытия и увидел гранд-отель «Коста-Рика». Он выглядел шикарно, но такие вещи не смущали Гудалла. Он вошел и сел за столик на веранде.
Его примеру очень скоро последовала негритянка с дочерью лет пяти или шести, Официант возник за его спиной прежде, чем он расправил свою куртку. Гудалл заказал кофе, которое подали с бисквитами, а негритянка, объяснив официанту, что они не вместе, заказала le con limon для себя и мороженое для своей дочери Зены.
Гудалл улыбнулся им. Они обе были очень симпатичные, каждая на свой лад. Потом, слегка смущаясь от того, что он не говорит по-испански, на котором, как он предположил, говорят они, он стал разглядывать улицу. «Мерседесы», «кадиллаки», «плимуты» «тойоты» и «фольксвагены», которые здесь называли «карибес» и которые были сделаны в Мехико, сновали по главным улицам Сан-Хосе. И внезапно он понял: вот что Джек должен получить, когда выйдет из госпиталя, — «фольксваген-жук», новый, сделанный в Мехико. Вот ради чего он был здесь, в Коста-Рике, почти за полмира от дома — чтобы он смог купить сыну, которого чуть не убил, машину на семнадцатилетие.
— Только в центрально-американских странах они делают все быстро.
Ее акцент был, пожалуй, американским, но скорее брикстонским.
— Вы из Ньюкастла? Я так и думала.
Даже в заказе кофе по разговорнику это слышно.
Они обменивались любезностями, пока Зена лакомилась мороженым, но, как уже позже осознал Гудалл, ее мать так же умолчала о том, что она делает в Сан-Хосе, как и он. Живет, проездом, по делам? Никто из них этого не коснулся — ни чернокожая женщина из Брикстона, ни бывший сасовец из Уоллсенда.
Из листка «В Сан-Хосе на этой неделе» Гудалл узнал, что вечером будет футбольный матч, «Пуэрто-Лимон» против «Сан-Хосе Атлетико», и, приняв душ, а потом перекусив в маленьком ресторанчике возле отеля, он решил, что футбол куда лучшее времяпрепровождение, чем телевизор в его номере.
Современный стадион в конце Пасео Колон был заполнен на три четверти. В команде «Пуэрто-Лимон» большинство было темнокожих, как и среди их болельщиков. Они приехали на автобусах — железная дорога, которую их предки построили сто лет назад, была разрушена землетрясением 1991 года.
Гудалл, который любил хорошую игру — то есть игру на грани фола, — устроился в стороне от них, Он верил, что у него нет расовых предубеждений. Во время службы в армии он работал с гуркхами и фиджийцами, сражался и научился уважать как достойных противников — то есть как серьезную угрозу своему физическому существованию — индонезийцев и арабов точно так же, как аргентинцев и ирландцев. Тем не менее он считал, что у них у всех есть свое место, и оно ниже его собственного. Он признавал за некоторыми превосходство, но за очень немногими. Один или два офицера, которые были хорошими солдатами. Ник Паркер был таким, судя по репутации. Гудалл хотел бы знать, выдержит ли эта репутация проверку боем, и тогда уже решать.
Тем временем Гудалл изучал рисунок из тропических фруктов на рубашке человека перед собой, полоску черной кожи над воротником и черные завитки, выбивавшиеся из-под мягкой шляпы с загнутыми полями, и выбирал точку — точный удар по этой точке мог привести к серьезной травме и, возможно, даже смерти. Он оценивал свои шансы ускользнуть в такой толпе прежде, чем что-нибудь эдакое случится.
Один из игроков «Лимона» сшиб наземь нападающего «Атлетико», когда тот бросился к мячу совсем рядом со штрафной площадкой, и начался пандемониум: ревели рога, звучали песни, гремели барабаны — идеальный момент, но половина мыслей Гудалла была об игре, и он ждал ответного удара. Еще его внимание привлек подлый удар в солнечное сплетение, который нанес локтем игрок «Атлетико» защитнику «Лимона». Сделано было умело, и защитник исполнился раздражения, обиды и чувства несправедливости.
Гудалл расслабился, сочтя, что игра может оказаться небезынтересной. Человек, сидевший перед ним, передернул плечами и сказал своему соседу: «Я почти услышал шаги на своей могиле».
Мог ли Гудалл сделать это — бездумно убить только для того, чтобы убедиться, что старые умения остались при нем? Да, он мог сделать это. Но хотел ли он это делать? Возможно. Совсем не обязательно быть психопатом, чтобы быть тренированным убийцей, которым и был Гудалл. Но это помогло. Он усмехнулся про себя, когда мяч, описав изящную дугу, влетел в верхний угол ворот и в голове мелькнула мысль, что психотерапевт в Уоллсендском медицинском центре не знала и половины этого.
8
Джефф Эриксон не был психопатом, но его рассудком владели Джина Браун и ее работа, что, по его мнению, было одно и то же. Она выбрала его имя из телефонного справочника в тот день, когда ей пришла идея сменить все лестницы своего небольшого дома в восточной части Лондона на одну большую студию, — пятнадцать лет назад. Тогда ей было сорок пять, а ему — тридцать два, и спустя сорок минут после того, как он переступил порог ее дома, он оказался с ней в постели. И с тех пор оставался с ней.
Джефф был чудаком. Он поступил в Королевский колледж искусств в возрасте восемнадцати лет, чтобы учиться на скульптора, — поступил благодаря папке с рисунками и десяти гипсовым макетам. Через четыре года он потерял уверенность в себе и вместо учебы пошел в армию. Он дослужился до сержанта и, перейдя в САС, участвовал в двух операциях, пока не подхватил вирусную инфекцию во время тренировок австралийцев в джунглях Папуа, которая чуть не прикончила его и привела к скорому увольнению. Назад к родному очагу — на Собачий остров, к жизни рабочего-строителя со старым «фордом-транзит», инструментами и гордой уверенностью, что нет работы настолько трудной, чтобы ее невозможно было одолеть. Работа у Джины была одним из первых дел, за которые он взялся.
До тех пор в его жизни было не так уж много секса, и он не подозревал, что это может быть так... ну, похоже на это. Ошеломляющая признательность плюс огромное и искреннее благоговение перед ее картинами — по большей части полуабстрактными и впечатляющими властью жизненной силы, которая, как казалось ему, проходила через нее, — оставили в нем одно сжигающее стремление: увидеть ее признанной, чествуемой, обожаемой и почитаемой в ряду великих художников двадцатого столетия.
Это была непосильная задача. Джина была экстравагантна, писала большие картины, и ни одна галерея не принимала ее — она была уже слишком стара, слишком во многом — художник шестидесятых. Она вряд ли продала хоть одну картину, и холсты уже заполнили помещение, которое Джефф снимал под железнодорожным мостом Майл энд роуд, но и этого было явно недостаточно. Так что когда появлялась возможность — обычно в лице Гордона Беннета, — он возвращался к военному делу — но, как он определял это, в качестве солдата удачи, пытающегося поймать эту самую удачу. Когда Джина пыталась отговорить его, он всегда отвечал: «Это грязная работа, но кто-то должен ее делать».
Сейчас он ехал в трясучем вагоне подземки, который нес его через Лондон, от Эктон Таун к центру Ист-Энда.
Он был невысокого роста, но крепко сбитый, ширококостный, с упругими мышцами, соломенными волосами, собранными сзади в хвост, голубыми глазами и полными губами. Цвет лица выдавал в нем человека, не привыкшего к жизни в четырех стенах, а покрывавшая щеки и подбородок щетина, казалось, была всегда одинаковой. Джефф был одет в синюю куртку и джинсы, и единственным его багажом после пяти недель в Боснии был тощий вещмешок. Несмотря на монотонность часовой езды в подземке и скучающий вид немногочисленных в этот час пассажиров, он был рад вернуться и еще больше радовался, когда перегоны под открытым небом учащались по мере того, как поезд удалялся от Сити. Олдгейт-Ист, Уайтчепель — его усилия были бы вознаграждены, если бы он увидел однажды двухмесячную выставку Джины в Уайтче-пельской галерее, — Степни Грин, и вот уже Майл энд роуд. Дождь, разумеется, но это же не всепроникающий снег, который начинался под Сараево.
Джефф бывал во многих местах, но не находил вкуса в путешествиях. Предоставленный сам себе, он остался бы на своем собственном клочке земли, который был для него целым миром и где было больше иностранцев — по большей части бенгальцев и ирландцев, — как казалось ему, чем во многих местах, в которых он побывал. Зачем отправляться на Восток, когда прогулка на север от Коммерсиал-роуд приведет тебя на базар, столь же экзотичный, как в какой-нибудь Калькутте, да еще и без нищенства и грязи?
Пинта пива, выпитого в «Роге изобилия», подтвердила, что он и в самом деле дома, и он тут же позвонил Джине, хотя до нее было всего десять минут ходу, чтобы дать ей время выставить дружков, которых она завела за время его отсутствия. Это была шутка, но он всегда подозревал, что в ней есть доля истины, — он чувствовал, что не может владеть ею всецело.
— Джина? Это я. Я вернулся. В «Роге». О'кей, я жду. Значит, минут через десять. Почему? Сербы могут платить, но не хотят. Мусульмане хотят платить, но не могут.
И он видел, что творили сербы, — это было много хуже того, что он видел за время своей службы и после нее. Он ничего не мог поделать, но не принимал участия в этом, разве нет? Джефф припал к холодному пиву, наслаждаясь его вкусом и размышляя, не взять ли ему порцию виски.
Когда Джина явилась, она выглядела на миллион долларов, как всегда — во всяком случае, для Джеффа, — несмотря на свои шестьдесят лет и синие прожилки на щеках. Первое, что она сказала после жаркого поцелуя и глотка «Гиннеса», было:
— Гордон Беннет искал тебя. Три недели в Коста-Рике, пять тысяч, черт тебя дери. Да к тому же еще и Гордон будет готовить.
— Гордон Бле, — сказал Джефф, вспомнив старую шуточку.
* * *
Гордон Беннет находился на каменной стенке в горах Уэльса, под ледяным дождем, глядя в камеру «Кенон SLR». Сумерки сгущались, и поверхность скалы, на; которую он смотрел, была почти неразличима сквозь завесу дождя, и он был бы не в состоянии понять, что происходит, если бы не прибор ночного видения.
— Они в порядке, — сказал он.
— Им чертовски хорошо.
Двое парней, восемнадцати или девятнадцати лет, крепкого сложения — как он мог различить под их ярко-оранжевыми непромокаемыми анораками и штанами, — осторожно карабкались к выступу около полутора метров шириной в тридцати метрах от вершины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34