Зря он открылся Советову. Знал ведь о двуличии куратора. Партийная дисциплина подвела, привык ничего не таить от партии. А оказывается, всем все про него известно. Даже этим двоим. Генерал насупился и, поджав губы, уставился на собственные толстые растопыренные пальцы с выпуклыми желтыми ногтями.
Комиссаров подождал, пока горничная подала чай, и продолжил, как показалось генералу, несколько заискивающе:
— Мы знаем о вашей деятельности в Анголе не потому, что кто-то специально занимался этим, просто на сегодняшний день решительных принципиальных и деятельных генералов в стране немного. Каждый такой генерал на виду.
— Благодарю вас, — генерал дал понять, что не любит восхвалений.
— Тем не менее это правда, товарищ генерал. Вы, а не кто-либо другой, разработали операцию, аналога которой не было за пятнадцать лет освободительной войны. Она должна открыть новую страницу в истории революционной борьбы за социалистическую Анголу.
— Вы правы, — подтвердил генерал и почувствовал, что, как и в ЦК, у него начинают краснеть уши. — Но точно ли вы информированы о предпринимаемых мною действиях? Ваши люди в Анголе не были задействованы в разработке оперативного плана.
Генерал решил любезно не выяснять, какого черта комитет сует нос не в свои дела. В другой ситуации он, возможно, возмутился бы, но сейчас этого делать не следовало. Развитие беседы таило в себе пусть пока неясную, но перспективу, а для загнанного в угол генерала и этого было немало.
— Чтобы вас не озадачивать, мы откроем источник нашей информации, и вы, генерал, убедитесь, что никакой двойной игры не ведется. Но перед этим несколько слов о цели нашей встречи. Есть люди на разных этажах власти, которые поддерживают ваши взгляды на ситуацию в Анголе. Однако политическая обстановка и внутренние противоречия не дают им возможности активно содействовать вашим планам. Поэтому официально вам рассчитывать не на кого. Со своей стороны, мы приложим усилия, чтобы вы остались в занимаемой Должности хотя бы в обозримые сроки.
Комиссаров многозначительно перевел взгляд на внимательно наблюдавшего за ходом беседы Геннадия Михайловича и, получив одобрительный кивок головы, продолжил:
— Но операция должна быть проведена, несмотря ни на что.
— Я сам того желаю, — возбужденно подтвердил генерал. — Единственное, что меня беспокоит, — ее политические последствия.
И тут же посмотрел на Геннадия Михайловича.
— Насчет этого не беспокойтесь, — Комиссаров придвинулся ближе к генералу. — Дело заключается в следующем. Американцы и ряд членов Европейского сообщества раздувают шумиху вокруг присутствия кубинского военного контингента в Анголе. Нам, разумеется, плевать на американцев, но, чтобы страсти поостыли, пора снова продемонстрировать нужность кубинских солдат в Анголе. А это без боевых действий сделать трудно. Генерал Савимби молчит, его головорезы словно на курорте отдыхают. ФАПЛА бездействует, ждут указаний от партии труда, а там свои междоусобицы среди новых и старых членов политбюро. Короче, ситуация, как вам известно, гнилая. Не скрою, кубинские товарищи по нашим каналам просили активизировать наши позиции в Анголе. И операция, разработанная под вашим руководством, как раз то, что сегодня требуется.
— Понятно, — сухо произнес генерал, всеми силами скрывая свое торжество.
— В таком случае вам нет смысла задерживаться в Москве. Мы готовы помочь вам.
— Но Советов... — возразил генерал. — Я должен с ним связаться через два дня.
Геннадий Михайлович посмотрел на Саблина с сожалением.
Комиссаров тут же встал:
— Ждать некогда. Ни вам, ни нам. Решайтесь, генерал.
Для приличия Саблин некоторое время помолчал, еще пристальнее рассматривая свои пальцы. Потом вздохнул и обратился к Геннадию Михайловичу:
— Что ж, кубинские товарищи имеют право рассчитывать на нашу поддержку.
— Совершенно справедливо, — согласился Комиссаров, — и чем скорее вы вылетите в Луанду, тем лучше. У вас, если не ошибаюсь, открытая виза?
— Да. Пока я здесь считаюсь в командировке.
— Вот и отлично. В любой момент можете улететь. Билет вам забронируют. Если в Анголе потребуется дополнительная помощь от кубинских товарищей, они готовы.
Генерал сделал вид, что пропустил мимо ушей это предложение. Он окончательно овладел ситуацией и уже не мог допустить, чтобы какой-нибудь полковник, даже кагебешный, вмешивался в его хозяйство. Лететь-то он, конечно же, полетит, а вот то, что его команды к началу операции ждут по телефону, комитет, оказывается, не знает. Тем лучше. Хоть какие-то тайны остаются в миссии. Но когда операция завершится, нужно будет пересмотреть состав приближенных лиц, что-то много развелось стукачей.
— В таком случае есть полный резон отведать наши закуски, — слегка прихлопнув в ладони, предложил Комиссаров.
Геннадий Михайлович молча подсел к столу, взял бутылку коньяку, отдалил ее от глаз и, слегка щурясь, принялся изучать выходные данные. Генерал почувствовал голод и желание больше ни о чем не думать. Поэтому хоть и не приветствовал выпивки, особенно с малоизвестными людьми, но не воспротивился.
Лишь про себя отметил активность Геннадия Михайловича. Правда, может, это и не тот Геннадий Михайлович, о котором ему рассказывали, а, возможно, вообще не Геннадий Михайлович... Поди разберись, кто у них кто.
Геннадий Михайлович как бы невзначай обратился к Саблину:
— Вы, Иван Гаврилович, должны действовать оперативно и результативно. Мы располагаем сведениями, что группировка Савимби в декабре прошлого года получила через Гондурас, Бельгию и Швейцарию около Шестидесяти тонн оружия и военного снаряжения. Надеюсь, вы понимаете, откуда идет помощь.
Достаточно сказать, что не так давно в Джамбе в гостях у генерала Савимби побывал небезызвестный нынче Оливер Норт. Так что шашки в ножны прятать рано.
Мы подготовили свои соображения по данному вопросу.
Генерал поднял рюмку и поблагодарил товарищей за встречу.
Комиссаров понимающе улыбнулся. Геннадий Михайлович ободряюще кивнул головой.
Неожиданная встреча заканчивалась вполне приличным ужином.
AHA
Рубцов бежал к Маяку, единственному месту, где можно укрыться от любого преследования. Маяком называлась территория, на которой расквартирована рота советских военно-морских сил. Если советского военнослужащего нужно было упрятать подальше от ангольских властей и правоохранительных органов, его доставляли туда, а уж потом транспортным самолетом в Союз.
С каждым метром становилось все труднее бороться с накатывающей усталостью, хватающей за ноги, и давящей тяжестью безвольно болтающегося на плече тела майора. Но, слава Богу, в пыльной дымке показалась белая решетчатая ограда. Рубцов решил прямиком на КПП.
Перед калиткой он поставил на ноги Найденова и дал ему короткую чувствительную пощечину, после чего майор открыл глаза и попытался что-то сказать. Рубцов толкнул его на территорию. Тут же возник дежурный офицер.
— Выручай, лейтенант. Еле ноги унесли. Полиция на хвосте. Сейчас сюда нагрянут.
Лейтенант не стал ничего выяснять, а лишь крикнул: «Петренко!»
Перед ним возник молодой матросик.
— Отведи в санчасть.
Матросик подбежал к Рубцову: «Пошли».
Лейтенант, поглядывая за решетку и слыша приближающуюся сирену, спросил уже в спину уходящему Рубцову: «Как доложить?»
— Подполковник Рубцов и майор... Как тебя? — подполковник уставился на спутника, будто первый раз видит.
— Майор Найденов из Уамбо, — безразлично выговорил тот.
Лейтенант одернул форму, готовясь к встрече с ангольской полицией.
Про себя посочувствовал мужикам: «Отвоевались. Теперь как пить дать в Союз отправят, а может, и на трибунал раскрутят».
К воротам подъехали две полицейские патрульные машины. Из одной вылез толстый важный полицейский, поприветствовал жестом лейтенанта, походил возле ворот, показал жестами, что ищет двух русских. Лейтенант молча пожал плечами, махнул на прощание рукой и ушел в помещение. Полицейский постоял, поглазел, о чем-то поговорил со своими коллегами, справил нужду у столба решетчатой ограды и, сев в машину, уехал. Вторая машина последовала за ним.
Чистая светлая палата с двумя никелированными кроватями, тумбочками возле них и настольными лампами выгодно отличалась от номера, в котором ночевал Найденов.
— Офицерская, — солидно пояснил матросик. — Только отсюда никуда нельзя. Карантин. Туалет направо. Курить в палате запрещено. Отдыхайте пока.
Замполит придет, разберется. — И матросик исчез.
Рубцов, не раздеваясь, в ботинках улегся на заправленную кровать и задрал ноги на спинку. Найденов посмотрел в окно. На плацу несколько матросов занимались строевой. Старшина лениво подавал им команды. «Теперь уж точно влипли», — подумал майор и спросил неравномерно сопевшего подполковника:
— Что дальше будет?
— Ну и пуганый ты мужик! Не боись. Дальше фронта не пошлют.
Интересно, у них тут спирт есть? Раны промывать.
— Куда еще пить! И так народу сколько покалечил. За что?
— Не твое дело. Просто не понравились. А вообще, ничего, ребята крепкие. Особенно который стрелял. Такой и убить может. Ладно. Ерунда. С кем не бывает. Как хочешь, а я вздремну. Устал что-то.
Подполковник замолк, его беспокойное сопение перешло в негромкий непрерывный храп.
Как только Найденов лег и закрыл глаза, снова в голове все закружилось. Он вспомнил, как однажды после дождя вошел в березовую рощу, остановился, и вдруг березы поплыли перед глазами, закружились в плавном неспешном танце, гордо закинув свои зеленые светлые головы. Он упал и потерял сознание, а когда очнулся — снова шел дождь и березы озабоченно склоняли над ним свои мокрые ветки. В тот момент Найденову показалось, что жизнь прошла и вставать не имеет смысла. Он лежал, с веток вода капала прямо ему в глаза. Было спокойно, сыро и безразлично. Никаких мыслей, никаких желаний. Никакого беспокойства. Чего он ждал? Смерти? Или окончания дождя? Он просто лежал. И в глаза капал дождь. И жизнь была ненужной, чужой, нездешней. Ему не верилось, что он когда-нибудь сможет встать, отряхнуть прилипшую траву и в хлюпающих кедах побредет к дачной станции. Зачем? Душная, заплеванная электричка повезет его в прокуренное офицерское общежитие, где соседи уже сдвинули столы для убогого вечернего пьянства, а завтра утром будет стоять с тяжелой головой на разводе и прикидывать, сколько денег осталось до получки.
Только там под березами он почувствовал, что такое свобода.
Свобода просто быть и просто умереть. Он продолжал смотреть в темнеющее небо, и ему было все равно, куда и зачем ветер гонит плотные тучи. Он был сам для себя и не знал, что с собою делать. Незаметно перестал ощущать тело, утихли звуки, краски леса разделились на светлые и темные. Березы больше не волновали его, дождь прекратился, ветер высушил щеки. Он понял, что не умрет, что надо вставать и жить...
Лежа головой на белой подушке, пахнущей марганцовкой, Найденов не мог ни на чем сосредоточиться. Та же апатия сковала его мозг и все тело. Но в отличие от случая в лесу, он не чувствовал легкости, не был спокоен в ожидании непредсказуемого конца его жизни. Найденов устал, и даже не физически, а словно все чувства в нем запросили отдыха. Слишком много наворотов на психику человека, привыкшего существовать по простым и ясным правилам. После всего, что с ним произошло майор не думал о последствиях, не думал о себе, а лишь мучительно пытался вспомнить о чем-то единственно важном. И вспомнил. Ана! Он больше ее не увидит. А зачем тогда все остальное? Ана...
Она, уютно поджав одну ногу, сидела на тахте в такой близости от майора, что он вдыхал запах ее тела. Запах морской свежести и каких-то неведомых фруктов, которые Найденов видел на базарах, но не выяснил, как называются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38