Он хотел верить ему, но факты… Суровые факты против него…
— Вы не волнуйтесь, Алексей Николаевич. Будут опрошены свидетели. Все происходило утром, в рабочий день, и наверняка многие ваши соседи из окон видели произошедшее. Так что разберёмся… А теперь давайте все по порядку. Прокурору я звонил, он дал санкцию на ваше временное задержание. А дальше будет видно, что делать. Обвинение против вас, к сожалению, довольно серьёзное. Тот человек скончался на месте, ещё до прибытия «Скорой».
— Так я и знал, — вздохнул Кондратьев. — Ударился головой и…
— Эксперт установил на месте, что смерть произошла не от удара, а от удушения.
— Но я не душил его! — привстал с места Алексей. — Уверяю вас, не душил! Насос я в него бросил, от этого не отказываюсь, бросил в тот момент, когда он наставил на меня тот самый «ПМ». Что мне оставалось делать? Насос попал в висок, он поскользнулся и ударился затылком об лёд. Но он дышал, я сам проверял. И тут же позвонил в «Скорую»…
— Не сходится что-то, — покачал головой Гусев, продолжая составлять протокол.
Записав его показания, Гусев нажал кнопку звонка.
— Пока, Алексей Николаевич, вам придётся отправиться в камеру, — тяжело вздохнув, сказал он. — Ничего не поделаешь, таковы законы. А обвинение против вас очень серьёзное.
Кондратьев не ответил. «Будь что будет», — с горечью подумал он.
В коридоре уже хромал туда-сюда Сергей Фролов. Он умудрился прорваться в эти стены, заявив, что у него есть показания по делу.
— Держись, Леха, — яростным шёпотом сказал он, когда Алексея дежурный вёл по коридору. — Прорвёмся, где наша не пропадала.
Алексей не ответил. Только попытался махнуть рукой.
— Руки назад! — приказал дежурный, и Алексей сник. Кивнул головой Сергею и пошёл по коридору.
— Можно к вам? — спросил Гусева Фролов. — Имею сообщить кое-что по личности задержанного Кондратьева.
— Да знаю я все о его личности, — вздохнул Гусев. — Что вы ещё можете добавить? Личность героическая, спору нет, но обстоятельства делают с людьми такие вещи, столько мы тут понасмотрелись…
— Не могут ничего с ним сделать обстоятельства, — нахмурился Фролов. — Если не верить таким, как Кондратьев, верить нельзя никому.
— Проходите, — вяло пригласил Гусев. — Зачем только? Делом займётся следователь из прокуратуры, а моё дело задержать подозреваемого и снять первый допрос. Все. Теперь моё дело ловить следующего. И с этим не заржавеет, суровые настали времена…
Когда Фролов узнал, что Алексей обвиняется в убийстве Дырявина, он побледнел от испуга за друга.
— Ну и какая же это статья? — спросил он.
— Статья сто третья, умышленное убийство. До десяти лет, Сергей Владимирович.
— Но есть же другая статья — превышение пределов необходимой обороны, — возразил Фролов. — Разве это не тот случай?
— Я не могу разглашать тайну следствия, я сказал только в общих чертах, и лишь из уважения к вашим боевым заслугам. Есть статья сто пятая. Убийство при превышении пределов необходимой обороны. Там до двух лет. Но тут имеются обстоятельства… Все, Сергей Владимирович, ваши показания по личности задержанного я записал. Более разговаривать с вами времени и права не имею. Ищите ему опытного адвоката, единственный совет, который могу вам дать.
И поникший духом Фролов заковылял по коридору к выходу…
… — Эге, нашего полку прибыло, — гаркнул золотозубый черноволосый крепыш лет тридцати, когда за Кондратьевым захлопнулась тяжёлая дверь камеры. — Здорово, кореш!
— Здорово, — буркнул Алексей и пошёл к свободной койке.
— Полялякаем, кореш, — предложил золотозубый.
— Не хочу, — Алексей лёг на койку и отвернулся к стене. Он хотел проанализировать ситуацию, припомнить все в мельчайших деталях.
— А я хочу, — сурово настаивал золотозубый. — Тоска тут…
— Отвали, — рявкнул Алексей.
— Ты так со мной не базарь, — нахохлился золотозубый. — Ты чего гонишь, браток? Ты чего тянешь?
Он поднялся со своей койки и пошёл на Алексея. Тот, не вставая с места, пнул его ногой под коленную чашечку. Золотозубый застонал, сморщился от боли, но тем не менее злобно сжал кулаки и встал в стойку. Но, увидев в глазах Алексея нечто страшное, вдруг осёкся и поковылял обратно. Алексей же молча отвернулся к стене.
— Ну гляди, парень, — прошипел золотозубый. — Позже побазарим…
Алексей лежал лицом к стене и думал. До него доходило, что все это какая-то страшная подставка, чья-то умелая игра. Он прекрасно помнил, что Дырявин был жив, когда он отъехал от него. Значит, кто-то подошёл к нему ещё до приезда «Скорой». Подошёл и придушил. А тогда совсем неподалёку была припаркована «Нива». Кажется, зеленого цвета. И номер он запомнил. Но забыл от волнения, надо вспомнить. Тогда за рулём никого не было, но водитель мог пригнуться, чтобы Алексей его не заметил. Так, какой же номер?
Он стал лихорадочно напрягать свою память… Последние цифры пятьдесят восемь, это точно. Он хорошо это запомнил, потому что пятьдесят восьмой — это год его рождения. Но первые? Там тоже что-то было памятное… И буквы… Буквы какие-то характерные…
Однако ничего из этого не получилось. Он ворочался на жёсткой койке и думал, думал. Голова горела словно в огне.
Насчёт умелой игры он не ошибался. И эта страшная игра продолжалась…
— Да этот Лычкин просто клад какой-то! — восхищался Гнедой. — Все бы умели так соображать. До того умен, просто страшно… А мы, паразиты и нахлебники, будем продолжать пользоваться этим острым умом. Полагаю, Живоглот, пришла мне пора познакомиться с господином Лычкиным. Пусть будет у меня завтра к полудню. Вернее, привези его сам. Очень уж желательно мне поглядеть на умного человека не только в зеркало, а то мне порой хочется об это зеркало голову разбить, до того я на этом свете одинок… Жду!
Глава 13
— Проходите, проходите, дорогие гости! — широко улыбался Гнедой Живоглоту и обалдевшему от невиданной роскоши Лычкину. — Как я рад вас видеть, знали бы вы… Варенька, солнышко, поприветствуй нашего нового гостя.
Высокая, пышущая здоровьем Варенька вышла к гостям в настолько короткой юбочке, что Лычкин смутился и кашлянул. Он умел ценить женскую красоту.
— Он ещё и стеснителен, наш дорогой гость, — рассмеялся Гнедой. — Он стесняется тебя, Варенька, он боится глядеть на тебя. И это неправильно, совершенно неправильно. Иди сюда, солнышко, пусть смотрит и завидует моему вкусу.
Она подошла и встала рядом с ним.
— Поцелуй нашего гостя, — приказал он. Она улыбнулась и чмокнула Михаила в щеку. Тот пунцово покраснел.
— А теперь ты её поцелуй, обними и поцелуй, — сказал Гнедой. Михаил молча выполнил просьбу, стараясь, однако, не переходить грань. Он знал от Живоглота, что Гнедой обожает вздор и фарсовые ситуации, но знал также, что замочить человека для него все равно, что высморкаться.
— Правда, хороша у неё жопка, а, Михаил Гаврилович? — призвал оценить красоту своей дамы Гнедой.
— Правда, — ответил Михаил.
Гнедой заливисто расхохотался.
— За то я её и люблю, честно говоря. Кто-то любит сиськи, кто-то губки, кто-то глазки. Для меня же главное в даме — это ляжки и жопа.
Он вдруг посерьёзнел, сжал тонкие губы. Напряжённо задумался о чем-то. Все замерли, ожидая, что он скажет. Думал он не меньше минуты.
— Так о чем я говорил? — очнулся он от забытья. — Склероз, понимаете, ранний склероз. Кстати, то же было у моего покойного батюшки Петра Адольфовича. И именно в моем возрасте.
Живоглот и Лычкин молчали.
— Вы говорили о жопе, Евгений Петрович, — осмелилась напомнить Варенька.
— Правда? — удивился Гнедой. — О жопе? Быть того не может! Как бы я посмел при даме?.. Впрочем, кто его знает, может быть, и говорил, от постоянного перенапряжения нервной системы ещё и не то скажешь… Но об этом позже. Теперь мы поговорим о других аспектах бытия. Ты пока иди, дорогуша, и распорядись насчёт хорошего ленча. С вином, икрой, холодными окороками и свежими фруктами. И лимоны не позабудь, — рассмеялся он. — А то наш Николай Андреевич не может купить себе лимонов. Это в корне неправильно, ибо в них витамин С, а он улучшает миропонимание и мироощущение. Вот наш покойный друг Мойдодыр наверняка в зоне недополучал витаминов, и каков результат?
Он пристально поглядел в глаза Лычкину. Тот умудрился выдержать этот страшный взгляд. Гнедой похлопал его по плечу.
— Я выражаю тебе свою признательность, Михаил, сын Гавриила, царство ему небесное. А я умею быть благодарным, будь уверен… А пока ещё одно дело. Ты Петра Петровича Сидельникова знаешь?
— Конечно, знаю, он защищал отца.
— Хороший адвокат. Очень хороший. Настоящий профессионал. Умеет защитить, значит, сумеет и потопить. Он наш с тобой общий знакомый. Твоё дело порекомендовать Петра Петровича Кондратьеву. Чтобы именно он защищал его. Сможешь? Тебе там ещё верят?
— Кондратьев верит, Никифоров верит, кстати, он вечером вернулся из Китая, Фролов смотрит косо, — чётко ответил Лычкин.
— Да? — нахмурился Гнедой. — Подозревает в чем-то?
— Нет. Просто недолюбливает.
— Вот сволочь-то. Что это он тебя недолюбливает, в толк не возьму? Впрочем, я сам его заочно недолюбливаю, не так давно он поставил меня в сложную ситуацию. Но с ним разберёмся позднее. Пока на повестке дня Кондратьев. А его надо упрятать далеко и надолго. Навсегда, я полагаю. Ты согласен со мной, Михаил?
— Согласен.
— И правильно. Я сам не люблю таких пустоголовых солдафонов. Выдрючиваются своими боевыми заслугами, словно это мы с тобой их туда, в «горячие точки», посылали. Короче, задача такая — срочно поедешь к Никифорову и предложишь ему кандидатуру Петра Петровича Сидельникова. Но разыграешь все как по нотам, сострадание там всякое, участие, обеспокоенность за судьбу фирмы, а значит, и свою собственную. Он должен понимать, что не одно благородство движет тобой, а и личный интерес. Так будет убедительнее. Ведь если фирма накроется, все сотрудники останутся на улице. Он должен поверить, ты скажи открытым текстом, что Пётр Петрович защищал твоего покойного несправедливо осуждённого и умершего в результате следственного произвола батюшки. И хорошо защищал, добился минимального в той ситуации срока. И ведь это же все правда, чистейшая правда, вот что главное. А я прикрою тебя, будут ещё звонки от компетентных людей. А то есть там статейка, сто пятая, там всего-то до двух лет. А учитывая боевые заслуги Кондратьева, могут быть и исправительные работы. А зачем нам это? Совершенно незачем. А Сидельников сделает все как надо. Братва на него никогда не жаловалась. В золоте купается, знаешь, какие у него гонорары? Ну, тут-то мы много не дадим, невелика пташка этот Кондратьев, и тем не менее… Он не откажется, ни к чему ему отказываться. Так что поработай ещё мозгами и поторгуй своей честнейшей мордой. Нравишься ты мне, Михаил, ну нравишься, и все тут, — он снова хлопнул его по плечу. — А теперь подкрепитесь немного, и в путь!
В гостиную внесли угощение. Такого Михаил не видывал и в отцовском доме, хоть питались они более чем сытно. И сервировка — сплошное серебро, хрусталь. Две хорошенькие горничные накрывали на стол. А за ними Варенька внесла на подносе разнообразные напитки.
— Это так, для антуража, — предупредил Гнедой. — Пить потом будем, когда дело сделаем. А дел у тебя, Мишель, выше крыши. Тебе же ещё в Рязань надо смотаться и продать товар со склада. Впрочем, все это приятные, отрадные хлопоты. Куда лучше, чем пересчитывать рваные рубли, хватит ли до очередной получки… За тебя! — провозгласил Гнедой, поднимая рюмку с виски. — А ты пригубь и не пей. Ты можешь, Живоглот, тебе не ехать… Сильно только не нажирайся, не люблю я этого!
Через полчаса Гнедой проводил гостей. А ещё через двадцать минут ему доложили, что приехал адвокат Сидельников.
— Постарел, постарел, Пётр Петрович, — качал головой Гнедой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58