Затекли ноги и руки, но переменить положение никто команды не давал. Пошли обыскивать зэков… Меченого, стоявшего через несколько человек от Алексея, обыскали особенно тщательно. Дошла очередь и до Алексея. Грубые руки обшмонали его сверху донизу… Пошли дальше…
Наконец Кавун дал команду «кругом». Зэки повернулись.
— В сортире найден труп Василия Ныркова, прибывшего к нам три дня назад, — сообщил зэкам Кавун. — Он убит заточкой в сердце. Вопрос один — кто что-нибудь видел? Не беспокойтесь, убийца будет найден и получит по заслугам. Как и сообщники, и те, кто укрывает убийцу. Статьи за недонесение и укрывательство действуют не только на воле, но и здесь…
Шелест удивления пронёсся по шеренге замёрзших от долгого стояния на ноябрьском холоде зэков. Но никто ничего сообщить Кавуну не мог…
Затем в зону приехал следователь областной прокуратуры. Начались допросы. Вызывали всех, долго беседовали с каждым, но никто ничего не сказал. Никто ничего не видел…
— Не боись, — шепнул Алексею на лесоповале Меченый. — Никто ничего не скажет, тут законы блюдутся, не то что на воле… Хотя и Хорёк, и Бердяшка видели, как ты вставал с нар и направлялся в сортир…
— Да? — вздрогнул Алексей.
— А как же? — усмехнулся Меченый. — Хорошо ещё, что только двое, ты думаешь, тут все мёртвым сном спят по ночам? На зоне сны чуткие, любой шорох может последним в жизни оказаться. Человека легко жизни лишить, спящего взять под красный галстук, и все… Было бы умение, а его тут хватает… А Хорёк меня давно знает, когда я вставал, я чуял, что он не спит, я ему знак подал, чтобы пасть свою не открывал… И Бердяшка будет молчать, у него статья хреновая — за изнасилование сидит, боится, что опустят… Слово вякнет — я ему это дело организую… Нет, будет молчать. А больше никто вроде бы не видел… И пусть нас почаще вдвоём видят, уважают меня, я вор в законе, из старых, звание это заслужил… Так что не бойся ничего. Бояться надо одного человека — Палёного. Но я ему уже маляву послал. Палёный — мой старый кореш, мы с ним ещё в шестьдесят восьмом году в Новочеркасске банк брали.
— Удачно? — непроизвольно вырвалось у Алексея.
— Ага, — равнодушно произнёс Меченый. — Ювелирно. Пятьдесят штук взяли, мокрухи не оставили, не наследили… Вспомнить приятно…
— А дальше?
— Погудели всласть, вот гудели, видел бы ты… А через две недели и нас кирных обчистили как липку… Без гроша остались… Пашка, Палёный то есть, узнал, кто это сделал, нашёл его через полгода и кишки ему выпустил… Пятерик получил тогда Палёный — шакал-то выжил на его счастье… А все одно, пришили его потом в зоне… Так что мы с Палёным старые кореша. Он сейчас в Питере обитает, на Васильевском острове клёвую хату купил, большими делами заправляет, семью завёл, — совсем уже неодобрительно проворчал Меченый. — Один я остался чист как стекло — ни семьи, ни хаты, ни пахоты… Ничего никогда не было, как и положено по закону. Ладно, не судите, да не судимы будете, жизнь теперь сложная пошла, боевые офицеры вон тушёнкой торгуют, Мойдодыров заваливают, Нырков мочат, лес рубят, а что же делать бедным ворам? Только в бизнес и идти. А по мне лучше свободы ничего нет. Мне никто не должен, я никому не должен…
— А что, у тебя и детей нет? — поинтересовался Алексей. — За почти шестьдесят лет никого так и не произвёл на свет?
Меченый отвёл в сторону взгляд, едва заметно усмехнулся.
— Почему не произвёл? — хрипло произнёс он и закурил «беломорину». — Проживает в городе Нижнем Новгороде, а по-старому в Горьком, один паренёк. Славик Дзюбин его фамилия. Ему недавно тридцать лет стукнуло.
— И фамилию твою носит? — удивился Алексей, зная, что фамилия Меченого Дзюбин, а звать его Степан.
— Мать дала ему мою фамилию, — усмехнулся Меченый. — Хоть женаты мы никогда не были. Больно уж у неё фамилия никудышная — не поверишь, Могила. Ну как тебе такая фамилия? Погоняло такое нарочно не придумаешь… Вот и дала мою фамилию. А то был бы Вячеслав Могила. А так — Вячеслав Степанович Дзюбин, — с гордостью произнёс он. — А? Звучит?
— И чем он занимается? — спросил Алексей.
Меченый внимательно поглядел на него.
— Наследственную профессию не взял, вором не стал, это знаю точно. Мне бы быстро по нашему телеграфу сообщили. А чем он теперь занимается, понятия не имею. Раньше музыкантом был в ансамбле, в кабаках на гитаре играл, Зинка писала… Она-то померла недавно. От рака.
— Ты что, и не видел его никогда?
— Ни разу. С Зинкой переписывались иногда. Хоть мне-то писать трудно. Я-то то здесь, то там, адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз. Познакомились-то мы с ней в Горьком, в шестьдесят четвёртом году, когда на стрелке к ней чуваки приставали, трахнуть хотели вечером. Она на Сормовской фабрике работала, ей всего-то восемнадцать было. А я как раз в Горьком хату одну клёвую взял и в кабаке с корешами гудел. Выхожу из кабака, кореша там остались, и гляжу — свара, она кричит, чуваки ржут, толкают её друг к другу, как мяч… Я крепок был, раскидал их руками и ногами, даже пёрышко из кармана не вытащил… А потом и кореша услышали, выскочили, но тех уж не догнать было… В мае дело было, погуляли до утра, на травке повалялись. Она вообще-то девка строгих правил, но тут с перепугу и отдалась мне. А в феврале Славик родился. А я тогда долгое время на воле гулял, не меньше полутора лет, везло капитально, хоть работы было невпроворот, бомбили хаты богатые, банки, ничем не гнушались… И не попадались долго… Вот я и жил тогда в Краснодаре, домик снимал, адрес собственный имел… Ох, как жил, от червонцев прикуривал, — глаза Меченого загорелись огнём приятных воспоминаний. — А Зинку я не навещал, — продолжал он. — А что там делать-то? Она с родителями жила в халупе какой-то. Мать злющая, била её смертным боем, шалавой называла. Потом квартиру получили двухкомнатную, как раз перед рождением Славика, старую, правда, квартиру, в хрущобе на первом этаже, а все же не барак… А потом оба её родителя и преставились в одночасье. Помогать некому, я иногда помогал, бабки переводил, пока на свободе гулял, старался побольше, долго-то гулять не приходилось…
— А как узнал, что она умерла?
— Сын сообщил. Я пошёл на почтамт, гляжу — почерк на письме незнакомый… Так-то вот… Ладно, хватит об этом. Ты спросил, я ответил… А Палёный скоро маляву от меня получит. Я знаю его — ты ему не нужен, кто-то из корешей его об услуге попросил. А вот кто — думаю, он мне сообщит… Не откажет старому кенту…
— Слушай, Меченый, — произнёс Алексей, глядя в сторону. — А почему ты решил мне помогать? Я ведь не из вашей братии. А Нырок этот, наоборот, из неё…
— Дело не в этом, — спокойно ответил Меченый. — Ты мужик, настоящий мужик, честный, прямой. Идёшь вперёд, как паровоз, и все… Жалко мне тебя, братан, хитрости в тебе ни на грамм. Какой из тебя бизнесмен, когда в этом деле главное — честным не быть, деньги больше людей любить? Да и люди добрые про тебя говорили. Алёшка Красильников вскоре после суда над тобой в Матроску попал и мне все про тебя и порассказал. Мы с ним и раньше были знакомы, у него уже вторая судимость. А Алёшка из ваших, из афганцев, срочную там отбывал. Какому-то жулику рожу начистил и попал за решётку. Братан старший его оттуда вытащил. А знаешь, кто его братан?
— Знаю, слышал на суде. Авторитет Чёрный.
— Вот именно, Чёрный, — подтвердил Меченый. — Ты полагаешь, твоё спокойствие здесь только из-за твоих боевых заслуг? Чёрный — человек влиятельный, крупный человек… Сейчас он в Лондоне, от цугундера там ховается… Его даже по телевизору показывали, нашёл его какой-то корреспондент… А когда Алёшка служил в Афганистане, командиром взвода у него был знаешь кто?
— Сергей? — догадался Алексей.
— Вы вообще-то переписываетесь с ним или нет? — поразился Меченый. — Только на догадках одних и живёшь. Он сам, похоже, тебя за придурка держит, друг твой. Про Красильникова ты узнал только на суде, про то, что Фролов был у него командиром десантного батальона, ты не знаешь. Алёшка демобилизовался ещё до того, как ты туда попал. А когда на вас наехали в феврале девяносто второго года, Сергей к нему и обратился. А тебе ни слова не сказал. Тем Пётр Петрович и воспользовался. Знаешь, какое у твоего адвоката погоняло в нашем мире?
— Нет.
— Опять «нет»… — тяжело, со свистом, вздохнул Меченый. — Ох, и простак же ты… Пиранья его погоняло. Он человека до костей обглодать может… И если бы захотел, он бы тебя и на червонец упрятал, а то и под сто вторую подвёл, за зверское убийство нескольких человек — Амбала, например, или Дмитриева. Они все могут, что хотят… Только не нужно им это было, вот Грибанов тебе семерик и впаял, не больше и не меньше. А они тебя к другой мере приговорили — к высшей. А палачом назначили Нырка, так-то вот, тебе, седому мужику, все разжуй и в рот положи…
— А кто «они»? — снова задал нелепый вопрос Алексей.
Меченый даже сплюнул от досады.
— А ну тебя! — вытаращил он глаза и сжал кулаки, все в набухших жилах и живописных татуировках. — Сказал же, маляву послал Палёному, ответит — узнаем… Все. Пошли. Вертухай на работу зовёт. Я-то не пойду туда, вызвался, чтобы с тобой без свидетелей в лесочке перебазарить. Моё дело воровское — лежать вверх брюхом. Может, в карцер отправят, — равнодушно зевнул он.
Следователь из областной прокуратуры так ничего и не добился, и дело об убийстве Нырка повисло…
А Меченый и Алексей стали напряжённо ждать малявы от Палёного.
Глава 3
До начала нового, 1996 года оставалось чуть более часа. Но настроение у Евгения Петровича Шервуда было далеко не праздничное. Пришедшие буквально одна за другой две малявы привели его в состояние бешенства и лютой злобы. Первую гонец привёз к нему на дачу часов в девять. Он вскрыл конверт без адреса и прочитал жёсткие чеканные слова, адресованные ему из Европы.
«Оставь Кондратьева в покое, предупреждаю в последний раз. Григорий».
Вот и все, что написал ему Чёрный. Но этого было вполне достаточно.
Тут надо заметить, что Григорий Красильников вовсе не был так уж озабочен судьбой какого-то отставного офицера Кондратьева. Но отказать в просьбе любимому брату Алексею, на которого семья уже получила из Афганистана похоронку, но который оказался тяжело ранен и вернулся домой, он не мог. В своё время Григорий, старший брат в семье, потерял всех своих близких и находил их по одному… Самый младший брат успел к тому времени погибнуть в детском приёмнике, замученный жестокостью извергов-воспитателей. И своих выживших двух братьев и сестру Чёрный берег как зеницу ока, стараясь исполнять все их прихоти. А потому и принял участие в судьбе Кондратьева.
Фактом являлось то, что малява с недвусмысленным содержанием была получена Гнедым, фактом являлось то, что Чёрный в далёкой Англии был прекрасно осведомлён о неудачном покушении Нырка на Кондратьева, и фактом являлось то, что Гнедой панически боялся Чёрного, человека жестокого и мстительного.
Не успел он переварить первую маляву, как ему доставили вторую. Из Санкт-Петербурга от Палёного. Вор в законе Павел Фёдорович Кривенко по кличке Палёный старался придерживаться старых воровских законов, хотя завёл семью, купил квартиру и занимался бизнесом. И именно к нему обратился Живоглот с просьбой убрать Кондратьева, так как знал, что Палёный имеет возможность послать в зону нужного человека для устранения неугодного. Живоглот сумел обрисовать Кондратьева как провокатора, убийцу ни в чем не повинного вора Мойдодыра и доказать необходимость устранения Кондратьева. Разумеется, за это Палёному была отвалена щедрая сумма.
Как раз в это время был арестован Нырок. Подготавливавший ограбление Нордмана Палёный очень рассчитывал на удачу, но Нырок и подстраховывающие его провалили дело с треском. И Палёный решил поручить устранение Кондратьева именно Нырку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58