Если с разумом взяться за дело…
— Если с разумом.
— Посмотри, какие сейчас левые деньги, ни в какой бухгалтерии, от фирмы к фирме гуляют. Кто-то кому-то должен, кого-то кинули, кого-то объегорили — к кому облапошенный кинется? В суд? В милицию? Нет. К бандиту он подойдет.
— Это факт.
— Хочешь честно? Я уже много прожил. На старости лет охота по нормальному пожить. И возможности есть. Золотой край. Но с Хешей беда бывает. То человек как человек, а то как найдет дурь — или пена изо рта идет, или упрется как осел. Кто-то нужен, кто его притормозит, остепенит. Ты с виду немного сопливый, только не обижайся…
Действительно, недавно Художнику исполнилось двадцать, но он чувствовал себя на все пятьдесят. Мальчишескую дурь навсегда выбили, как только попал на зону. Кроме того, никогда не был в толпе, держался особняком еще со школы. Никогда не слушал ту музыку, которую слушают все, никогда не восхищался теми кумирами, которыми положено восхищаться всем. С детства умел противопоставлять себя всем остальным. И еще он умел наблюдать за людьми, улавливать их слабости, а Зима научил его использовать эти слабости.
— Но ты парень башковитый, — завершил речь дядя Леша. — И дури у тебя куда меньше, чем у других.
— С чего это ты взял?
— Сразу вижу…
— Благодарствую за доверие.
— А ты не ершись. Старика лучше послушай… Тут можно дела делать.
И Художник согласился.
Вступление в команду Хоша обставил с уже знакомой Художнику показухой. Каждый капнул немножко своей крови в стакан с водкой, отпили по глотку. И теперь считались кровными братанами. Игрушечный ритуал. Но страсти кипели далеко не игрушечные.
Художник достаточно быстро въехал в ситуацию. Хоша верховодил в бригаде, но дисциплина оставляла желать лучшего. Были люди совершенно неуправляемые. Блин после выпитой бутылки зверел и был способен на все, несколько раз влетал по хулиганству и являл собой неутихающий вулкан. Каратист Брюс и его правая рука Башня, вымахавший с коломенскую версту, злобный и недалекий, были ближайшими корешами Хоши и считались ядром бригады. Ума они не имели и были прилично примороженными, пусть не такими, как Блин, но недалеко ушли от него. Армен — парень немногословный, с характером, успел повоевать в Карабахе, видом крови его не испугать. Иногда покуривал травку, но более тяжелымии наркотиками не баловался.
Еще прибилось несколько человек, но они пока были не при делах — ни про автобус, ни про налеты они были не в курсе, знали только, что Хоша и его команда занимаются серьезными делами, денег у них куры не клюют, поднялись они прилично, у них есть стволы и они готовы отодрать кого угодно. Эти ребята — шпана из Рудни. Там недостатка в таком человеческом материале сроду не было. Идешь по поселку — так везде мужички и пацаны на корточках сидят, за жизнь ба-зарят — это такая чисто зековская привычка. С детства они обирали прохожих, били шоблой людей в переулках, из дома не выходили без кастета и ножа и зубы им повыбивали в милиции. Они знали, как по понятиям жить. С ними проблем не будет, лишь бы они чувствовали в пахане силу.
Варвара и Галка были в команде с самого начала. Варвара участвовала еще во «вьетнамских войнах» — она милым голоском ворковала, что из жэка, и вьетнамцы открывали двери, после чего туда врывались «расисты». Варька поработала во время налета на торгаша — убедила его открыть дверь. Так что девки были проверенные. В общем, сложилась классическая шайка.
Надо отметить, что год Хоша потратил не зря. Успел землякам пустить пыль в глаза, и не только в Рудне его стали считать крутым. Он стал завоевывать авторитет, и к нему уже стала обращаться местная шпана, чтобы кого-то развел, на кого-то надавил. Споры между шантрапой и мелкими торгашами Хоша старался решать по справедливости, понимая, что сейчас зарабатывает себе авторитет.
Но разводить шелупонь и служить арбитром в спорах у сигаретных торгашей на плешке — это слишком убого. Нужно было искать выход на серьезных людей.
Как раз на этом перепутье и застал команду Художник по выходе из колонии.
— Работа нужна. Нужна работа, — тянул на сходняке в деревенском доме Хоша.
— Будет работа, — сказал дядя Леша.
И действительно, первый заказ он добыл, используя свои связи. Одни челноки задолжали другим за поездку некоторую сумму, отдавать отказывались, ссылаясь на то, что кредиторы тоже когда-то на чем-то их кинули. И обе стороны мерились два месяца матюгами и пустыми угрозами. У челнока, как правило, связей с преступным миром нет. С бандитами челнок общается редко. Обложить его данью трудно. Отстегивает н только в местах торговли, да и то не бандитам, а администрации рынка, которая в свою очередь платит бандитам. Так что обратиться обманутым было не к кому. Тут и подвернулся дядя Леша с предложением уладить этот спор.
Те кто не отдавал долги, были в недавнем прошлом из технической интеллигенции. В целом люди тихие, к грубому насилию не привыкшие, они таскали из Польши тюки по необходимости выжить в новых рыночных отношениях, когда на родном заводе не платят зарплату, а того, что платят, не хватает и собаке на достойную жизнь.
Хоша заказ взял. На обсуждении плана Художник сразу отмел дикие предложения типа — вывести должников в чащу и пытать паяльной лампой, пока те не отдадут деньги.
— Вы чего, кино пересмотрели? — спросил он. — Вы где живете?
Работа оказалась на редкость плевая. Один из руднянских шпанят, шестерящих на команду, просто втихаря проколол шины машины челнока и легонько ударил ломиком по лобовому и заднему стеклу, от чего по тем расползлись паутины трещин, и стекла надо было менять. Этого оказалось достаточно. Челноки решили, что на них натравили обещанных бандитов, перепугались вусмерть и на следующий день притащили деньги.
Долг был всего две с половиной тысячи баксов. Работы на полчаса, плата — тысяча баксов в карман. Прибыток не гигантский, но по тем временам, когда редкая зарплата была больше пятидесяти долларов, деньги очень немаленькие. Рубли перестали быть деньгами, в разгар гайдаровских безумств деревянный падал, как камень в колодец. За неделю цены вполне могли подняться на десять процентов. И увесистый бакс — это было ощущение уверенности в завтрашнем дне.
Потом был второй такой же заказ. Тоже невозвращенные деньги. Там было достаточно подойти к ребенку должника у колы и сказать, чтобы папа был поразумнее и думал бы больше о семье, чем о деньгах. Ну и тот же трюк с машиной. Деньги вернули очень быстро. И в определенных кругах начали расходиться слухи об отчаянных парнях, которые быстро решат любую проблему.
В третьем случае машину пришлось спалить. Вот там уж должника-азербайджанца доставили в погреб на той хате, где руднянские устраивали сходняки и отдыхали телом и душой. Уже через много лет Художник, увидев по телевизору рекламу «Хорошо иметь домик в деревне», вдруг вспомнил об этом самом домике.
Вид паяльной лампы с язычком пламени, готовой лизнуть кожу и уже подпалившей обильную растительность на груди, быстро остудил упиравшегося азербайджанца. И деньги он вернул с приличными процентами.
— Ерунда, — талдычил Хоша. — Это разве бабки? Это слезинка ребенка, как говаривал писатель.
— А где бабки? — спрашивал дядя Леша.
— Надо обменные пункты валюты брать, — заявил Брюс. — Там можно за раз тридцать тысяч баксов поиметь.
Братва склонялась к этой мысли. И дяде Леше с Художником требовалось немало усилий и красноречия удержать ее от подобных попыток. Но слово Художника хоть и ценилось, поскольку обычно было разумным, но он осознавал, что терпит его братва пока только как кореша Хоши и благодаря его славному тюремному прошлому. Такое положение его не устраивало. Постепенно он находил к каждому ключик. С Арменом обращался доверительно, нарочито выделяя его как человека разумного, говорил: «Нам-то понятно, мы же не Брюс или Блин». С Брюсом вел другую игру — доводил язвительными замечаниями его, туповатого и не умеющего дать отпор словами, до белого каления, но в критический момент сдавал назад, так что Брюс стал опасаться его острого язычка. Пришлось однажды поиграть ножом, когда каратист что-то отпустил по его адресу. Брюс сдал назад, только пробурчал «псих», видя, с какой яростью Художник бросился ему навстречу. Труднее всего было с Блином — совершенно неуправляемым, не имевшим вообще тормозов. Притом Блин в недалекости своей не мог трезво оценить своего места в команде и время от времени претендовал на большую долю в прибыли, так как благодаря своей комплекции играл роль основного вышибалы. и парализовывал одним своим видом жертвы, когда надо было вышибить деньги. Иногда он заводил разговоры и о том, что приходится слушаться всяких там умных, имея в виду Хошу, что уже было дурным признаком, поскольку в команде пахан должен быть один. И когда начинаются споры за власть, команда кончает плохо. Так что Блин был ноющим зубом, и боль эта с каждым днем становилась все сильнее.
— Тридцать тысяч, — разбрызгивал слюной каратист Брюс. Он становился все жаднее до денег, увешался золотыми цепями, мечтал о джипе и о восьмикомнатном доме красного кирпича. — А мы разводим лохов, долги возвращаем по мелочи.
— Постепенность — залог здоровья, — говорил дядя Леша устало.
— Постепенность? — саркастически хмыкал Хоша. — Много мы заработали постепенно? Фраеров разводим.
— Нарабатываем авторитет, — поддерживал дядю Лешу Художник.
— Где он, хваленый авторитет?
— Не сразу Ахтумск строился.
— А мне нужно сразу! — крикнул Хоша, привычно выходя из себя. — Уже почти полтора года херней маемся! Где она, очередь из плачущих банкиров и обобранных промышленников? Где они, миллионы зеленью, дядя Леша? Тысяча зелени за последнее дело — это куда? К нам идут только дешевки. Только дешевки, и может это тянуться сто лет.
— Нужен жмурик, — неожиданно сказал дядя Леша.
— Какой жмурик? — не понял Хоша.
— Пока кого-нибудь не замочим, так и будем мелочами промышлять. Нужно кого-то завалить — и тогда уже другие люди в очередь выстроятся…
— Да, точно, — кивнул Художник. — Кровь — лучшая реклама.
— Реклама — двигатель торговли, как говаривал Чингачгук, — кивнул Хоша.
Старший лейтенант Балабин сел на переднее сиденье «Жигулей», захлопнул резко дверцу, произнес:
— Привет.
— Здорово, служивый, — кивнул Влад. — Ты мне машину развалишь.
— Еще купишь. Ты теперь башлей мешок насшибаешь в свободном полете, — засмеялся Балабин.
— Грузовик зелени, — кивнул Влад.
У метро «Таганская» было полно народу.
— Как тебе отдыхается? — осведомился Балабин.
— Отлично. Уволился в рекордный срок. Не успел оглянуться, а уже приказ.
— Мафия всесильна.
— Уже соображаешь, — хмыкнул Влад.
— Ты даже отвальную не устроил.
— Не устроил, — кивнул Влад. — Не вижу повода для пьянки.
— Обижаешься, что не прикрыли тебя. Казанчев делал все, чтобы тебя вытащить. Но там сам знаешь — политика.
— Ты-то хоть не оправдывайся передо мной. Я все понимаю…
— Это хорошо, — вздохнул Балабин. — Ты меня как, по делу вызвал?
— По делу… Несколько вопросов на засыпку, Николя.
— Каких?
— Немного информации. По делу об убийстве семьи Гурьяновых.
Балабин помрачнел.
— Влад, ты теперь не в конторе. Ты не забыл?
— Не забыл… Я ничего не забываю. В том числе, как и тебя с того света вытащил в Чечне. Ты-то помнишь?
— Я все помню… Зачем тебе это все? В частные сыщики решил податься?
— Я похож на идиота?
— Тогда зачем?
— Начистоту?
— Желательно.
Влад устало потер виски пальцами.
— В общем, так. Брат погибшего Гурьянова — мой друг. Очень хороший друг. Я ему тоже жизнью обязан. Так что долг чести.
— Этому торгашу?
— Торгашу?
— Он же менеджер какой-то фирмы.
— Это важно, кто он?
— Ладно, — махнул рукой Балабин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Если с разумом.
— Посмотри, какие сейчас левые деньги, ни в какой бухгалтерии, от фирмы к фирме гуляют. Кто-то кому-то должен, кого-то кинули, кого-то объегорили — к кому облапошенный кинется? В суд? В милицию? Нет. К бандиту он подойдет.
— Это факт.
— Хочешь честно? Я уже много прожил. На старости лет охота по нормальному пожить. И возможности есть. Золотой край. Но с Хешей беда бывает. То человек как человек, а то как найдет дурь — или пена изо рта идет, или упрется как осел. Кто-то нужен, кто его притормозит, остепенит. Ты с виду немного сопливый, только не обижайся…
Действительно, недавно Художнику исполнилось двадцать, но он чувствовал себя на все пятьдесят. Мальчишескую дурь навсегда выбили, как только попал на зону. Кроме того, никогда не был в толпе, держался особняком еще со школы. Никогда не слушал ту музыку, которую слушают все, никогда не восхищался теми кумирами, которыми положено восхищаться всем. С детства умел противопоставлять себя всем остальным. И еще он умел наблюдать за людьми, улавливать их слабости, а Зима научил его использовать эти слабости.
— Но ты парень башковитый, — завершил речь дядя Леша. — И дури у тебя куда меньше, чем у других.
— С чего это ты взял?
— Сразу вижу…
— Благодарствую за доверие.
— А ты не ершись. Старика лучше послушай… Тут можно дела делать.
И Художник согласился.
Вступление в команду Хоша обставил с уже знакомой Художнику показухой. Каждый капнул немножко своей крови в стакан с водкой, отпили по глотку. И теперь считались кровными братанами. Игрушечный ритуал. Но страсти кипели далеко не игрушечные.
Художник достаточно быстро въехал в ситуацию. Хоша верховодил в бригаде, но дисциплина оставляла желать лучшего. Были люди совершенно неуправляемые. Блин после выпитой бутылки зверел и был способен на все, несколько раз влетал по хулиганству и являл собой неутихающий вулкан. Каратист Брюс и его правая рука Башня, вымахавший с коломенскую версту, злобный и недалекий, были ближайшими корешами Хоши и считались ядром бригады. Ума они не имели и были прилично примороженными, пусть не такими, как Блин, но недалеко ушли от него. Армен — парень немногословный, с характером, успел повоевать в Карабахе, видом крови его не испугать. Иногда покуривал травку, но более тяжелымии наркотиками не баловался.
Еще прибилось несколько человек, но они пока были не при делах — ни про автобус, ни про налеты они были не в курсе, знали только, что Хоша и его команда занимаются серьезными делами, денег у них куры не клюют, поднялись они прилично, у них есть стволы и они готовы отодрать кого угодно. Эти ребята — шпана из Рудни. Там недостатка в таком человеческом материале сроду не было. Идешь по поселку — так везде мужички и пацаны на корточках сидят, за жизнь ба-зарят — это такая чисто зековская привычка. С детства они обирали прохожих, били шоблой людей в переулках, из дома не выходили без кастета и ножа и зубы им повыбивали в милиции. Они знали, как по понятиям жить. С ними проблем не будет, лишь бы они чувствовали в пахане силу.
Варвара и Галка были в команде с самого начала. Варвара участвовала еще во «вьетнамских войнах» — она милым голоском ворковала, что из жэка, и вьетнамцы открывали двери, после чего туда врывались «расисты». Варька поработала во время налета на торгаша — убедила его открыть дверь. Так что девки были проверенные. В общем, сложилась классическая шайка.
Надо отметить, что год Хоша потратил не зря. Успел землякам пустить пыль в глаза, и не только в Рудне его стали считать крутым. Он стал завоевывать авторитет, и к нему уже стала обращаться местная шпана, чтобы кого-то развел, на кого-то надавил. Споры между шантрапой и мелкими торгашами Хоша старался решать по справедливости, понимая, что сейчас зарабатывает себе авторитет.
Но разводить шелупонь и служить арбитром в спорах у сигаретных торгашей на плешке — это слишком убого. Нужно было искать выход на серьезных людей.
Как раз на этом перепутье и застал команду Художник по выходе из колонии.
— Работа нужна. Нужна работа, — тянул на сходняке в деревенском доме Хоша.
— Будет работа, — сказал дядя Леша.
И действительно, первый заказ он добыл, используя свои связи. Одни челноки задолжали другим за поездку некоторую сумму, отдавать отказывались, ссылаясь на то, что кредиторы тоже когда-то на чем-то их кинули. И обе стороны мерились два месяца матюгами и пустыми угрозами. У челнока, как правило, связей с преступным миром нет. С бандитами челнок общается редко. Обложить его данью трудно. Отстегивает н только в местах торговли, да и то не бандитам, а администрации рынка, которая в свою очередь платит бандитам. Так что обратиться обманутым было не к кому. Тут и подвернулся дядя Леша с предложением уладить этот спор.
Те кто не отдавал долги, были в недавнем прошлом из технической интеллигенции. В целом люди тихие, к грубому насилию не привыкшие, они таскали из Польши тюки по необходимости выжить в новых рыночных отношениях, когда на родном заводе не платят зарплату, а того, что платят, не хватает и собаке на достойную жизнь.
Хоша заказ взял. На обсуждении плана Художник сразу отмел дикие предложения типа — вывести должников в чащу и пытать паяльной лампой, пока те не отдадут деньги.
— Вы чего, кино пересмотрели? — спросил он. — Вы где живете?
Работа оказалась на редкость плевая. Один из руднянских шпанят, шестерящих на команду, просто втихаря проколол шины машины челнока и легонько ударил ломиком по лобовому и заднему стеклу, от чего по тем расползлись паутины трещин, и стекла надо было менять. Этого оказалось достаточно. Челноки решили, что на них натравили обещанных бандитов, перепугались вусмерть и на следующий день притащили деньги.
Долг был всего две с половиной тысячи баксов. Работы на полчаса, плата — тысяча баксов в карман. Прибыток не гигантский, но по тем временам, когда редкая зарплата была больше пятидесяти долларов, деньги очень немаленькие. Рубли перестали быть деньгами, в разгар гайдаровских безумств деревянный падал, как камень в колодец. За неделю цены вполне могли подняться на десять процентов. И увесистый бакс — это было ощущение уверенности в завтрашнем дне.
Потом был второй такой же заказ. Тоже невозвращенные деньги. Там было достаточно подойти к ребенку должника у колы и сказать, чтобы папа был поразумнее и думал бы больше о семье, чем о деньгах. Ну и тот же трюк с машиной. Деньги вернули очень быстро. И в определенных кругах начали расходиться слухи об отчаянных парнях, которые быстро решат любую проблему.
В третьем случае машину пришлось спалить. Вот там уж должника-азербайджанца доставили в погреб на той хате, где руднянские устраивали сходняки и отдыхали телом и душой. Уже через много лет Художник, увидев по телевизору рекламу «Хорошо иметь домик в деревне», вдруг вспомнил об этом самом домике.
Вид паяльной лампы с язычком пламени, готовой лизнуть кожу и уже подпалившей обильную растительность на груди, быстро остудил упиравшегося азербайджанца. И деньги он вернул с приличными процентами.
— Ерунда, — талдычил Хоша. — Это разве бабки? Это слезинка ребенка, как говаривал писатель.
— А где бабки? — спрашивал дядя Леша.
— Надо обменные пункты валюты брать, — заявил Брюс. — Там можно за раз тридцать тысяч баксов поиметь.
Братва склонялась к этой мысли. И дяде Леше с Художником требовалось немало усилий и красноречия удержать ее от подобных попыток. Но слово Художника хоть и ценилось, поскольку обычно было разумным, но он осознавал, что терпит его братва пока только как кореша Хоши и благодаря его славному тюремному прошлому. Такое положение его не устраивало. Постепенно он находил к каждому ключик. С Арменом обращался доверительно, нарочито выделяя его как человека разумного, говорил: «Нам-то понятно, мы же не Брюс или Блин». С Брюсом вел другую игру — доводил язвительными замечаниями его, туповатого и не умеющего дать отпор словами, до белого каления, но в критический момент сдавал назад, так что Брюс стал опасаться его острого язычка. Пришлось однажды поиграть ножом, когда каратист что-то отпустил по его адресу. Брюс сдал назад, только пробурчал «псих», видя, с какой яростью Художник бросился ему навстречу. Труднее всего было с Блином — совершенно неуправляемым, не имевшим вообще тормозов. Притом Блин в недалекости своей не мог трезво оценить своего места в команде и время от времени претендовал на большую долю в прибыли, так как благодаря своей комплекции играл роль основного вышибалы. и парализовывал одним своим видом жертвы, когда надо было вышибить деньги. Иногда он заводил разговоры и о том, что приходится слушаться всяких там умных, имея в виду Хошу, что уже было дурным признаком, поскольку в команде пахан должен быть один. И когда начинаются споры за власть, команда кончает плохо. Так что Блин был ноющим зубом, и боль эта с каждым днем становилась все сильнее.
— Тридцать тысяч, — разбрызгивал слюной каратист Брюс. Он становился все жаднее до денег, увешался золотыми цепями, мечтал о джипе и о восьмикомнатном доме красного кирпича. — А мы разводим лохов, долги возвращаем по мелочи.
— Постепенность — залог здоровья, — говорил дядя Леша устало.
— Постепенность? — саркастически хмыкал Хоша. — Много мы заработали постепенно? Фраеров разводим.
— Нарабатываем авторитет, — поддерживал дядю Лешу Художник.
— Где он, хваленый авторитет?
— Не сразу Ахтумск строился.
— А мне нужно сразу! — крикнул Хоша, привычно выходя из себя. — Уже почти полтора года херней маемся! Где она, очередь из плачущих банкиров и обобранных промышленников? Где они, миллионы зеленью, дядя Леша? Тысяча зелени за последнее дело — это куда? К нам идут только дешевки. Только дешевки, и может это тянуться сто лет.
— Нужен жмурик, — неожиданно сказал дядя Леша.
— Какой жмурик? — не понял Хоша.
— Пока кого-нибудь не замочим, так и будем мелочами промышлять. Нужно кого-то завалить — и тогда уже другие люди в очередь выстроятся…
— Да, точно, — кивнул Художник. — Кровь — лучшая реклама.
— Реклама — двигатель торговли, как говаривал Чингачгук, — кивнул Хоша.
Старший лейтенант Балабин сел на переднее сиденье «Жигулей», захлопнул резко дверцу, произнес:
— Привет.
— Здорово, служивый, — кивнул Влад. — Ты мне машину развалишь.
— Еще купишь. Ты теперь башлей мешок насшибаешь в свободном полете, — засмеялся Балабин.
— Грузовик зелени, — кивнул Влад.
У метро «Таганская» было полно народу.
— Как тебе отдыхается? — осведомился Балабин.
— Отлично. Уволился в рекордный срок. Не успел оглянуться, а уже приказ.
— Мафия всесильна.
— Уже соображаешь, — хмыкнул Влад.
— Ты даже отвальную не устроил.
— Не устроил, — кивнул Влад. — Не вижу повода для пьянки.
— Обижаешься, что не прикрыли тебя. Казанчев делал все, чтобы тебя вытащить. Но там сам знаешь — политика.
— Ты-то хоть не оправдывайся передо мной. Я все понимаю…
— Это хорошо, — вздохнул Балабин. — Ты меня как, по делу вызвал?
— По делу… Несколько вопросов на засыпку, Николя.
— Каких?
— Немного информации. По делу об убийстве семьи Гурьяновых.
Балабин помрачнел.
— Влад, ты теперь не в конторе. Ты не забыл?
— Не забыл… Я ничего не забываю. В том числе, как и тебя с того света вытащил в Чечне. Ты-то помнишь?
— Я все помню… Зачем тебе это все? В частные сыщики решил податься?
— Я похож на идиота?
— Тогда зачем?
— Начистоту?
— Желательно.
Влад устало потер виски пальцами.
— В общем, так. Брат погибшего Гурьянова — мой друг. Очень хороший друг. Я ему тоже жизнью обязан. Так что долг чести.
— Этому торгашу?
— Торгашу?
— Он же менеджер какой-то фирмы.
— Это важно, кто он?
— Ладно, — махнул рукой Балабин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44