— По себе знаю. Вернулся с Аф-гана с рваным пузом, совсем плох бьы. Настроение — по нулям. Желчь — до горла. Твое дело, думаю, не лучше. Давай подлечись, потом поговорим. Условия тебе предложат неплохие. Идет?
КАЛИНОВСКАЯ
В последнее время Лайонелле стали сниться сны, тягучие, полные утомляющих подробностей. Иногда она просыпалась от мучительных видений, лежала несколько минут с открытыми глазами, но едва впадала в дрему, сон продолжался с места, на котором оборвался.
В ту ночь ей снилось, что она вышла из поезда на небольшой станции, у которой не было даже названия. Но она знала — это рабочий поселок Пролетарский, где она жила до десяти лет.
По пыльной площади рядом с двухэтажным станционным домиком ветер гонял клочья соломы и мусор. На краю стояло несколько грязных колхозных грузовиков — раздолбанных бесхозностью и дорогами. Две телеги, груженные пестрыми арбузами, служили одновременно торговыми точками. Дальше виднелись ряды одноэтажных бараков «соцгорода». Вдали высилось мрачное кирпичное здание с высокой трубой, похожее на фабрику. На деле оно было Пролетарской тюрьмой.
Лайонелла стояла на платформе и не знала, куда идти. Рабочий поселок был узнаваем и в то же время во многом казался незнакомым. Не было вокруг зелени, которая раньше росла вокруг. Неожиданно Лайонелла увидела мужчину средних лет, в шляпе, в белой рубахе с расстегнутым воротом. Увидела и узнала в нем Колю Южина, мальчика, с которым училась в четвертом классе. Насколько она помнила, Коля умер, перейдя в десятый. Но она не удивилась, увидев его: в свои сорок он оставался легко узнаваемым. «Лина! — обрадовался Коля. — А вот моя мама!» В старенькой согнутой бабусе Лайонелла узнала Калерию Павловну Южину — завуча их школы. Они поцеловались. Лайонелла с брезгливостью ощутила, что у старушки растут колючие усы. Она хотела спросить Колю: «Разве ты жив?», но тот предугадал ее вопрос и сказал: «Ты тоже умрешь».
Лайонелла проснулась, охваченная ужасом. Слова: «Ты тоже умрешь» — она услыхала столь явственно, будто их произнес кто-то только что стоявший рядом.
Лайонелла попыталась успокоиться. Она убеждала себя, что сон — это только блажь, игра полузамершего на ночь мозга, на которую не стоит обращать внимания, но из памяти не уходили леденящие душу слова: «Ты тоже умрешь». Сон развеялся, но тревога не проходила.
Она зажгла свет, взяла книгу. В последнее время ей стали нравиться любовные романы. Наугад открыв страницу, она стала читать.
«Его рука скользнула под ее блузку и коснулась упругой теплой груди.
— Не бойся, — прошептал Стивен ей на ухо. — Все будет хорошо. Все.
Он нежно гладил ее атласную кожу, и с кончиков его пальцев стекала магнетическая, будоражащая энергия. Луиза почувствовала, как волны тепла пронизывают ее тело, растекаются, сладко баюкают, словно предвещают волшебный сон. Она закрыла глаза, расслабилась и закачалась в мягких волнах блаженства…
Ладонь Стивена накрыла ее грудь, пальцы сжались…»
Лайонелла захлопнула книгу и небрежно бросила ее на тумбочку. Она прекрасно понимала, что вся эта книжная любовь — такой же мираж, как цветные открытки с видами экзотических мест. Однажды в молодые годы она увидела глянцевое изображение прибайкальской тайги и поддалась искусу — съездила с группой туристов в Забайкалье. От той поездки в памяти на всю жизнь осталось самое ужасное — тучи гнуса, кровососущей мошкары всех размеров, которая не давала людям проходу. Искусанная, с безобразно опухшим лицом, она возвратилась домой, прервав маршрут в самом его начале.
Красочная открытка так и осталась у нее — синее небо, могучие скалы, прозрачное как слеза озеро, могучий лес — пейзаж мужественной, полный первозданной суровости и силы. Но Лайонелла теперь осознавала глубину обманчивости цветных фотографий. И все же при всей ее нынешней циничности любовные романы задевали в душе Лайонеллы неведомые струны, рождали мучительное томление. Ей хотелось увидеть рядом с собой мужчину, умного, сильного, нежного.
Она прекрасно отдавала себе отчет в условности книжной любви и книжного счастья; хорошо знала, что ей уже никогда не встретить человека, чей ум она могла бы поставить выше собственного. Сила и нежность в современнном мужике — качества несовместимые. В последнее время Лайонелла видела вокруг себя только похотливых самцов, которых распаляла охота обладать ее телом, ее деньгами. Большими деньгами, хотя она и умела не афишировать своего состояния. Идеальный мужчина оставался только в книгах.
Она снова взяла в руки томик, блестевший лакированной обложкой. Открыла на другой странице. Вперила взгляд в крупные буквы…
«Стивен прижался губами к ее груди. Его прикосновение было жгуче-приятным. Оно обжигало, рождая неведомые Луизе ощущения и желания. Она негромко застонала, словно желая ему сказать: „Вот она я, возьми меня, милый, возьми…“
Отшвырнув книжку, Лайонелла встала, накинула на плечи полупрозрачный шелковый пеньюар, сунула ноги в меховые пушистые тапочки и прошла в кабинет. Эту тихую уютную комнату, обставленную по ее собственному вкусу, она очень любила. Зажгла настольную лампу и открыла дверь в приемную.
У стола, на котором располагались компьютер, телефон и факс, в пятне желтоватого света виднелась чубатая голова молодого охранника. Услышав, как скрипнула дверь, он резко встал, настороженный, готовый ко всему. Увидев хозяйку, расслабился. Напряженность в фигуре исчезла. Глаза его смотрели на нее удивленно и вопросительно.
— Вам что-то нужно? — спросил он мягким сонным баритоном.
Лайонелла вгляделась и вспомнила — это был один из тех парней, которых она отобрала в школе восточных единоборств.
— Пойдем со мной, — сказала она властно.
— Я не могу уйти отсюда, — растерянно ответил охранник. — Не положено.
Ей понравилось его служебное рвение. Усмехнувшись, она приблизилась к нему вплотную, положила горячие пальцы на его руку. Голосом вкрадчивым, полным капризных ноток произнесла:
— Что здесь положено, что нет, решаю только я.
— Меня уволят.
Это был самый последний, самый сильный аргумент, который оправдывал его сопротивление.
— Кто уволит?
— Хряк, — он машинально назвал кличку шефа охраны и тут же, испугавшись, поправился: — Господин Хохряков.
Лайонелла улыбнулась. Ей действительно нравился этот парень, юный, крепкий, смущенный и твердый одновременно.
— Как тебя зовут?
— Ко… Простите, Николай.
— А что означало «Ко»?
— Может, не надо?
— Надо, — она мягко улыбнулась.
— В детстве меня звали Кокой. И это осталось.
— Мне нравится. Кока, хочешь, я завтра уволю Хряка и назначу начальником тебя?
— Нет, — почти испуганно ответил Кока. Он мгновенно просчитал, что опасности, которые для него могут последовать за падением шефа, ни в малой степени не будет компенсировать возвышение. — Не надо.
— Хорошо, — сказала хозяйка. — Закрой дверь на ключ и пойдешь со мной.
Когда Кока спустил предохранитель замка и дверь закрылась, она приказала:
— Погаси свет.
В темноте ее руки крепко обняли молодую шею.
— Иди ко мне.
Их губы слились в поцелуе. Лайонелла глубоко вздохнула. Слова «Ты тоже умрешь» уходили из памяти, уступая место отчаянному, нестерпимо жгучему желанию…
РЫЖОВ
Он открыл дверь подъезда, одолел шесть ступенек; которые вели к площадке перед лифтом. У почтового ящика, позвякивая ключами, возился мужчина. По спине никого из соседей Рыжов в нем не узнал. Впрочем, это его не удивило. За последнее время жильцы в доме заметно обновились. Кто-то из старых обитателей стал сдавать квартиры залетным дельцам с Кавказских гор. Кто-то вообще продал жилье иностранцам за валюту, которая на фоне сбитого с ног рубля выглядела твердой. Сразу вспомнилось недавно виденное объявление на двери подъезда: «Хороший американец купит хорошую квартиру в этом доме».
Подойдя к лифту, Рыжов нажал кнопку вызова. В это время мужчина за его спиной сделал резкое движение. Рыжов повернул голову вполоборота. Он успел увидеть чужое лицо — бритую щеку, горбатый нос и руку, сжимавшую резиновую дубинку. Пока дубинка двигалась к голове, Рыжов заметил на ней глубокую ямку: клок резины, должно быть, оторвало, когда ею били по острому предмету.
От удара по затылку подкосились ноги. Рыжов почувствовал клубок тошноты, подкатывавший к горлу. В глазах потемнело, звуки откатились вдаль, и все вокруг внезапно стихло. Рыжов едва не рухнул лицом на бетон. Крепкие руки подхватили его, удержали.
К в а д р а т н ы й мужик в черной кепке и блестящей черной куртке, обитой белыми сверкающими заклепками, как дверь богатой квартиры, сокрушенно, так, чтобы могли слышать посторонние, если бы они здесь были, сказал:
— Ну, друг, так же нельзя!
Он повернулся к такому же, как и сам, чернокурточнику.
— Давай этого мудака в тачку.
Вдвоем они поволокли Рыжова к «мерседесу», стоявшему перед подъездом. Его ботинки, недавно начищенные до блеска, тащились по асфальту, оставляя на пыли две борозды. Проходившая мимо публика почтительно расступалась. Мужская солидарность друзей, один из которых надрался до отключки, всегда внушает доверие. С другой стороны, слабые стараются отойти с дороги к в а д р а т н ы х чернокурточников, твердо зная истину: что у сильного на уме, то у него и на кулаке.
Рыжов пришел в себя, лежа на полу в незнакомом помещении. Глухо ныл затылок. Пахло нашатырным спиртом.
Сознание вернулось к нему внезапно, с полной ясностью воспроизведя происшедшее. В памяти воскресла щербатая резиновая палка.
Открывать глаз Рыжов не стал. Так бывает, когда человек, проснувшись, еще досматривает остатки пугающего сна. Если кто-то находился рядом, он не должен был сразу понять, что оглушенный ударом человек вернулся в сознание.
Первым делом стоило разобраться в происшествии и постараться понять ситуацию.
На попытку ограбления нападение не было похоже. Будь все так, его бросили бы там же, на лестничной площадке, где и обобрали. А он, судя по всему, лежал в теплом сухом помещении. Легко надавливая на свое ложе ладонью, Рыжов определил, что под ним длинноворсый ковер или палас.
После того, что недавно приключилось с Катричем, напрашивался один вывод: его захватили и увезли куда-то в незнакомое место в связи с делом, которое он ведет.
Мелькнула злая мысль, что при Иосифе Виссарионовиче, товарище Сталине, об исчезновении следователя прокуратуры по особо важным делам сразу бы доложили в Москву и все правоохранительные органы давно были бы поставлены на уши. И те, кто совершил нападение, каждой клеточкой своих тел ощущали бы, что после того, как их найдут, всех, без снисхождения и исключений, шлепнут, как бешеных собак, при задержании или после небольшого показательного процесса.
Между прочим Иосиф Виссарионович товарищ Сталин лично не руководил розыском, задержанием и отстрелом преступников. Он не мог рассказать народу, как — двумя или тремя кольцами — обложили банду чеченских террористов тридцать восемь доблесных российских снайперов. Не его царское дело было лезть в подобные мелочи. Охраной законного порядка в стране (сколь бы плохими ни были законы тех времен) занимались те, кому это было поручено. И Сталин знал — на своих ставленников он мог рассчитывать.
Теперь в великой некогда стране со всем боролся один человек — президент Борис Николаевич, господин Ельцин. Он лично сражался с нищетой и несвоевременной выплатой зарплаты. Он лично руководил сражением с коррупцией и организованной преступностью и потому нигде никогда не поспевал. Положиться президенту на своих ставленников было трудно. Генеральный его прокурор оказывался либо подлецом, либо взяточником. Губернаторы воровали. Любимые шуты, отойдя от трона, писали о своем патроне злые книги. Как тут управиться одному со всем этим?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
КАЛИНОВСКАЯ
В последнее время Лайонелле стали сниться сны, тягучие, полные утомляющих подробностей. Иногда она просыпалась от мучительных видений, лежала несколько минут с открытыми глазами, но едва впадала в дрему, сон продолжался с места, на котором оборвался.
В ту ночь ей снилось, что она вышла из поезда на небольшой станции, у которой не было даже названия. Но она знала — это рабочий поселок Пролетарский, где она жила до десяти лет.
По пыльной площади рядом с двухэтажным станционным домиком ветер гонял клочья соломы и мусор. На краю стояло несколько грязных колхозных грузовиков — раздолбанных бесхозностью и дорогами. Две телеги, груженные пестрыми арбузами, служили одновременно торговыми точками. Дальше виднелись ряды одноэтажных бараков «соцгорода». Вдали высилось мрачное кирпичное здание с высокой трубой, похожее на фабрику. На деле оно было Пролетарской тюрьмой.
Лайонелла стояла на платформе и не знала, куда идти. Рабочий поселок был узнаваем и в то же время во многом казался незнакомым. Не было вокруг зелени, которая раньше росла вокруг. Неожиданно Лайонелла увидела мужчину средних лет, в шляпе, в белой рубахе с расстегнутым воротом. Увидела и узнала в нем Колю Южина, мальчика, с которым училась в четвертом классе. Насколько она помнила, Коля умер, перейдя в десятый. Но она не удивилась, увидев его: в свои сорок он оставался легко узнаваемым. «Лина! — обрадовался Коля. — А вот моя мама!» В старенькой согнутой бабусе Лайонелла узнала Калерию Павловну Южину — завуча их школы. Они поцеловались. Лайонелла с брезгливостью ощутила, что у старушки растут колючие усы. Она хотела спросить Колю: «Разве ты жив?», но тот предугадал ее вопрос и сказал: «Ты тоже умрешь».
Лайонелла проснулась, охваченная ужасом. Слова: «Ты тоже умрешь» — она услыхала столь явственно, будто их произнес кто-то только что стоявший рядом.
Лайонелла попыталась успокоиться. Она убеждала себя, что сон — это только блажь, игра полузамершего на ночь мозга, на которую не стоит обращать внимания, но из памяти не уходили леденящие душу слова: «Ты тоже умрешь». Сон развеялся, но тревога не проходила.
Она зажгла свет, взяла книгу. В последнее время ей стали нравиться любовные романы. Наугад открыв страницу, она стала читать.
«Его рука скользнула под ее блузку и коснулась упругой теплой груди.
— Не бойся, — прошептал Стивен ей на ухо. — Все будет хорошо. Все.
Он нежно гладил ее атласную кожу, и с кончиков его пальцев стекала магнетическая, будоражащая энергия. Луиза почувствовала, как волны тепла пронизывают ее тело, растекаются, сладко баюкают, словно предвещают волшебный сон. Она закрыла глаза, расслабилась и закачалась в мягких волнах блаженства…
Ладонь Стивена накрыла ее грудь, пальцы сжались…»
Лайонелла захлопнула книгу и небрежно бросила ее на тумбочку. Она прекрасно понимала, что вся эта книжная любовь — такой же мираж, как цветные открытки с видами экзотических мест. Однажды в молодые годы она увидела глянцевое изображение прибайкальской тайги и поддалась искусу — съездила с группой туристов в Забайкалье. От той поездки в памяти на всю жизнь осталось самое ужасное — тучи гнуса, кровососущей мошкары всех размеров, которая не давала людям проходу. Искусанная, с безобразно опухшим лицом, она возвратилась домой, прервав маршрут в самом его начале.
Красочная открытка так и осталась у нее — синее небо, могучие скалы, прозрачное как слеза озеро, могучий лес — пейзаж мужественной, полный первозданной суровости и силы. Но Лайонелла теперь осознавала глубину обманчивости цветных фотографий. И все же при всей ее нынешней циничности любовные романы задевали в душе Лайонеллы неведомые струны, рождали мучительное томление. Ей хотелось увидеть рядом с собой мужчину, умного, сильного, нежного.
Она прекрасно отдавала себе отчет в условности книжной любви и книжного счастья; хорошо знала, что ей уже никогда не встретить человека, чей ум она могла бы поставить выше собственного. Сила и нежность в современнном мужике — качества несовместимые. В последнее время Лайонелла видела вокруг себя только похотливых самцов, которых распаляла охота обладать ее телом, ее деньгами. Большими деньгами, хотя она и умела не афишировать своего состояния. Идеальный мужчина оставался только в книгах.
Она снова взяла в руки томик, блестевший лакированной обложкой. Открыла на другой странице. Вперила взгляд в крупные буквы…
«Стивен прижался губами к ее груди. Его прикосновение было жгуче-приятным. Оно обжигало, рождая неведомые Луизе ощущения и желания. Она негромко застонала, словно желая ему сказать: „Вот она я, возьми меня, милый, возьми…“
Отшвырнув книжку, Лайонелла встала, накинула на плечи полупрозрачный шелковый пеньюар, сунула ноги в меховые пушистые тапочки и прошла в кабинет. Эту тихую уютную комнату, обставленную по ее собственному вкусу, она очень любила. Зажгла настольную лампу и открыла дверь в приемную.
У стола, на котором располагались компьютер, телефон и факс, в пятне желтоватого света виднелась чубатая голова молодого охранника. Услышав, как скрипнула дверь, он резко встал, настороженный, готовый ко всему. Увидев хозяйку, расслабился. Напряженность в фигуре исчезла. Глаза его смотрели на нее удивленно и вопросительно.
— Вам что-то нужно? — спросил он мягким сонным баритоном.
Лайонелла вгляделась и вспомнила — это был один из тех парней, которых она отобрала в школе восточных единоборств.
— Пойдем со мной, — сказала она властно.
— Я не могу уйти отсюда, — растерянно ответил охранник. — Не положено.
Ей понравилось его служебное рвение. Усмехнувшись, она приблизилась к нему вплотную, положила горячие пальцы на его руку. Голосом вкрадчивым, полным капризных ноток произнесла:
— Что здесь положено, что нет, решаю только я.
— Меня уволят.
Это был самый последний, самый сильный аргумент, который оправдывал его сопротивление.
— Кто уволит?
— Хряк, — он машинально назвал кличку шефа охраны и тут же, испугавшись, поправился: — Господин Хохряков.
Лайонелла улыбнулась. Ей действительно нравился этот парень, юный, крепкий, смущенный и твердый одновременно.
— Как тебя зовут?
— Ко… Простите, Николай.
— А что означало «Ко»?
— Может, не надо?
— Надо, — она мягко улыбнулась.
— В детстве меня звали Кокой. И это осталось.
— Мне нравится. Кока, хочешь, я завтра уволю Хряка и назначу начальником тебя?
— Нет, — почти испуганно ответил Кока. Он мгновенно просчитал, что опасности, которые для него могут последовать за падением шефа, ни в малой степени не будет компенсировать возвышение. — Не надо.
— Хорошо, — сказала хозяйка. — Закрой дверь на ключ и пойдешь со мной.
Когда Кока спустил предохранитель замка и дверь закрылась, она приказала:
— Погаси свет.
В темноте ее руки крепко обняли молодую шею.
— Иди ко мне.
Их губы слились в поцелуе. Лайонелла глубоко вздохнула. Слова «Ты тоже умрешь» уходили из памяти, уступая место отчаянному, нестерпимо жгучему желанию…
РЫЖОВ
Он открыл дверь подъезда, одолел шесть ступенек; которые вели к площадке перед лифтом. У почтового ящика, позвякивая ключами, возился мужчина. По спине никого из соседей Рыжов в нем не узнал. Впрочем, это его не удивило. За последнее время жильцы в доме заметно обновились. Кто-то из старых обитателей стал сдавать квартиры залетным дельцам с Кавказских гор. Кто-то вообще продал жилье иностранцам за валюту, которая на фоне сбитого с ног рубля выглядела твердой. Сразу вспомнилось недавно виденное объявление на двери подъезда: «Хороший американец купит хорошую квартиру в этом доме».
Подойдя к лифту, Рыжов нажал кнопку вызова. В это время мужчина за его спиной сделал резкое движение. Рыжов повернул голову вполоборота. Он успел увидеть чужое лицо — бритую щеку, горбатый нос и руку, сжимавшую резиновую дубинку. Пока дубинка двигалась к голове, Рыжов заметил на ней глубокую ямку: клок резины, должно быть, оторвало, когда ею били по острому предмету.
От удара по затылку подкосились ноги. Рыжов почувствовал клубок тошноты, подкатывавший к горлу. В глазах потемнело, звуки откатились вдаль, и все вокруг внезапно стихло. Рыжов едва не рухнул лицом на бетон. Крепкие руки подхватили его, удержали.
К в а д р а т н ы й мужик в черной кепке и блестящей черной куртке, обитой белыми сверкающими заклепками, как дверь богатой квартиры, сокрушенно, так, чтобы могли слышать посторонние, если бы они здесь были, сказал:
— Ну, друг, так же нельзя!
Он повернулся к такому же, как и сам, чернокурточнику.
— Давай этого мудака в тачку.
Вдвоем они поволокли Рыжова к «мерседесу», стоявшему перед подъездом. Его ботинки, недавно начищенные до блеска, тащились по асфальту, оставляя на пыли две борозды. Проходившая мимо публика почтительно расступалась. Мужская солидарность друзей, один из которых надрался до отключки, всегда внушает доверие. С другой стороны, слабые стараются отойти с дороги к в а д р а т н ы х чернокурточников, твердо зная истину: что у сильного на уме, то у него и на кулаке.
Рыжов пришел в себя, лежа на полу в незнакомом помещении. Глухо ныл затылок. Пахло нашатырным спиртом.
Сознание вернулось к нему внезапно, с полной ясностью воспроизведя происшедшее. В памяти воскресла щербатая резиновая палка.
Открывать глаз Рыжов не стал. Так бывает, когда человек, проснувшись, еще досматривает остатки пугающего сна. Если кто-то находился рядом, он не должен был сразу понять, что оглушенный ударом человек вернулся в сознание.
Первым делом стоило разобраться в происшествии и постараться понять ситуацию.
На попытку ограбления нападение не было похоже. Будь все так, его бросили бы там же, на лестничной площадке, где и обобрали. А он, судя по всему, лежал в теплом сухом помещении. Легко надавливая на свое ложе ладонью, Рыжов определил, что под ним длинноворсый ковер или палас.
После того, что недавно приключилось с Катричем, напрашивался один вывод: его захватили и увезли куда-то в незнакомое место в связи с делом, которое он ведет.
Мелькнула злая мысль, что при Иосифе Виссарионовиче, товарище Сталине, об исчезновении следователя прокуратуры по особо важным делам сразу бы доложили в Москву и все правоохранительные органы давно были бы поставлены на уши. И те, кто совершил нападение, каждой клеточкой своих тел ощущали бы, что после того, как их найдут, всех, без снисхождения и исключений, шлепнут, как бешеных собак, при задержании или после небольшого показательного процесса.
Между прочим Иосиф Виссарионович товарищ Сталин лично не руководил розыском, задержанием и отстрелом преступников. Он не мог рассказать народу, как — двумя или тремя кольцами — обложили банду чеченских террористов тридцать восемь доблесных российских снайперов. Не его царское дело было лезть в подобные мелочи. Охраной законного порядка в стране (сколь бы плохими ни были законы тех времен) занимались те, кому это было поручено. И Сталин знал — на своих ставленников он мог рассчитывать.
Теперь в великой некогда стране со всем боролся один человек — президент Борис Николаевич, господин Ельцин. Он лично сражался с нищетой и несвоевременной выплатой зарплаты. Он лично руководил сражением с коррупцией и организованной преступностью и потому нигде никогда не поспевал. Положиться президенту на своих ставленников было трудно. Генеральный его прокурор оказывался либо подлецом, либо взяточником. Губернаторы воровали. Любимые шуты, отойдя от трона, писали о своем патроне злые книги. Как тут управиться одному со всем этим?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70