Рыжов осторожно приоткрыл глаза и сквозь ресницы оглядел помещение. Он лежал на полу. Над ним висела бронзовая люстра с хрустальными подвесками — большая, по всей видимости, дорогая и достаточно безвкусная. Запах нашатырного спирта под носом не исчезал. Должно быть, его пытались привести в сознание и капли пахучей жидкости попали на кожу.
Судя по обстановке, его не затащили ни в сарай, ни в подвал. Да и сделано все чисто, с ювелирной точностью.
Рыжов никогда не был человеком наивным. После попытки нападения на Катрича он стал вести себя еще осторожнее, но никакой слежки за собой не замечал ни разу.
Затылок болел, мешая сосредоточиться. Кто-то с большим старанием отнесся к делу, и наверняка теперь на голове останется шишка.
Что же могло спровоцировать захват? Что?
Два дня назад он встретил в прокуратуре Колесникова, автодельца и члена губернаторского совета. Вальяжный и самоуверенный предприниматель поздоровался, не подавая руки, и спросил:
— Когда же мы узнаем имена злодеев?
Он не сказал «преступников» или «убийц», а именно «злодеев». В тоне, каким был задан вопрос, прозвучала плохо замаскированная издевка.
— Мне они уже известны. — Рыжов намеренно ответил так, чтобы в его голосе послышалось скрытое торжество.
— И кто они?
— Придется потерпеть. Дело за немногим. — Рыжов блефовал. Ему хотелось позлить любопытного собеседника.
— А я слыхал, от вас убежал важный свидетель. Колесников все еще пытался язвить.
— Не свидетель, а преступник. И не от нас, а от хорошо знакомого вам Кольцова. Нам, к счастью, преступник успел дать показания. Назвал имена заказчиков убийства. Сообщил расценки за работу.
— И кто же заказчики?
— Извините, Сергей Сергеевич, я спешу. — Рыжов заторопился. — Всему свое время.
Сейчас, лежа на спине с болью, сжимавшей голову, Рыжов почему-то сразу увязал два события в одно. Они были на слуху, их разделяло мало времени и объединяла неясная взаимозависимость.
Судя по тому, что его просто оглушили и куда-то привезли, убийство на месте — наиболее простое из всех решений проблемы — в планы похитителей, видно, не входило. Тогда что?
Рыжов открыл глаза.
— Очухался, оглоед?
Глухой голос прозвучал слева. Рыжов повернул голову и увидел мужчину, сидевшего в низком широком кресле. В руках он держал знакомую уже резиновую палку и помахивал ею.
— Где я? — спросил Рыжов, стараясь показать, что ничего не помнит. Он сел и схватился за затылок.
— Что, чувырло, все позабыл?
Страж поднялся и встал во весь рост. Рыжов, сидевший на полу, понял, насколько огромен этот тип с дубинкой в руке. И вдруг узнал его.
— Кукуй! Гражданин Лямкин! Вот вы где, оказывается шестерите!
Бандиту с тремя судимостями за плечами удар пришелся ниже пояса: его низвели до уровня прихлебалы при паханах, назвали «шестеркой», ниже которой в блатном мире можно поставить разве что акуса — лагерную накипь или додика — пассивного педика.
— Убью! — Кукуй взмахнул дубинкой. — Доканаю, собака! Тут на сцене появилось третье лицо. Из глубины помещения кто-то плохо различимый рявкнул злым, хорошо поставленным командирским голосом:
— Отставить! Убери палку. И отойди.
Скрипнув зубами. Кукуй опустил дубинку. Из тени вышел к в а д р а т н ы й, чье лицо Рыжов видел в профиль, прежде чем потерять сознание.
— Вставайте, господин Рыжов! Не век же вас ждать хозяевам. Пошли.
Он обращался на «вы», чем несказанно удивил Рыжова. Рыжов встал и тут же покачнулся: голова кружилась словно с похмелья. Жутко неприятное чувство тошноты стояло у самого горла. Язык пересох, хотелось пить. Во рту ощущался солоноватый вкус крови.
Устояв на ногах, Рыжов огляделся. Он находился в просторном гостевом холле дорогой финской сауны. Пол покрыт красным однотонным ковром. У стены без окон в полумраке тонул камин. Не декоративный, а настоящий. Рядом лежала поленница аккуратно напиленных дров. На специальном художественно кованном треножнике висели такие же кованые щипцы, кочерга и совок для выгребания золы. У противоположной стены блестел стеклом и лаком сервант, забитый хрусталем и фарфоровыми кофейными сервизами. В углу виднелся прямоугольник холодильника «Ноу фрост» нежного голубого цвета. Центр холла занимал невысокий круглый стол, окруженный массивными низкими креслами.
К в а д р а т н ы й осмотрел Рыжова и сказал:
— Умойтесь.
Он распахнул дверь предбанника. Рыжов осмотрел себя в зеркале. Нижняя губа была разбита, кровь запеклась на подбородке.
Рыжов прошел в душевую, умылся холодной водой, прополоскал рот. Взял чистое махровое полотенце из стопки, лежавшей на лавке в предбаннике, вытер лицо. На полотенце осталось красное пятно.
Вышел в холл, протянул обе руки квадратному. Тот посмотрел с удивлением.
— Наручники, — подсказал Рыжов.
— Он еще, гад, издевается! — Хозяин дубинки яростно взвыл. — Дай, я ему врежу!
— Пошли, — сказал к в а д р а т н ы й и кивнул в сторону выхода.
Выйдя на свет из полумрака, Рыжов на миг зажмурился: яркое солнце ослепило его. Впереди за густыми зарослями жасмина виднелось двухэтажное кирпичное здание с верандой и балконом. Оно походило на старинный замок, тюрьму и недостроенный храм одновременно.
— Богато живете, — сказал Рыжов.
— Как надо, так и живем, — огрызнулся квадратный.
— Кто владелец? — не обращая внимания на тон сопровождающего, спросил Рыжов.
— Если потребуется, тебе скажут.
По дорожке, вымощенной шестиугольными бетонными плитами и обсаженной аккуратно подстриженными туями, сопровождающие провели Рыжова к дому. На открытой веранде из рук в руки передали п р я м о у г о л ь н о м у -охраннику, крепкому и надежному, как сейф старой немецкой работы.
Тот открыл дверь в дом и пропустил Рыжова внутрь. Сам остался снаружи. Сказал: «Иди» — и притворил дверь.
Пройдя просторную прихожую, Рыжов оказался в столовой. Под хрустальной люстрой стоял стол, накрытый на три персоны. От высокого трюмо, расположенного в углу, отошла и повернулась лицом к гостю красивая молодая женщина. Блестел дорогой тканью золотистый пиджак свободного покроя. Стройные ноги облегали черные блестящие брюки. Короткая стрижка придавала волевому лицу картинную законченность.
— Вы меня узнаете, господин Рыжов? — Женщина сделала шаг в сторону гостя.
— Госпожа Калиновская, — спокойно определил Рыжов, хотя вот так, как говорят, нос к носу, с мадам не встречался.
— Удивлены?
— Нисколько.
— Забавно. Я думала, вы удивитесь.
— Встреча с вашими холопами была столь теплой, — Рыжов машинально коснулся затылка и поморщился, — что я сразу понял — за этим стоит женщина.
— Серьезно? — Она не показала, что ее задели его слова. — Впрочем, говорят, вы хороший сыщик. Так?
— Наверное, те, кто вам это говорил, знают.
— Хорошо, — предложила Калиновская, — проходите к столу. Садитесь. Должен подъехать еще один человек, но мы его ждать не станем. Я проголодалась…
Весь разговор и поведение хозяйки дома — ее вкрадчивый ласковый голос, томно-ленивые движения — напоминали Рыжову что-то знакомое, но что именно, сразу сообразить он не мог: мешала сосредоточиться внутренняя напряженность. И вдруг в момент, когда Калиновская, глядя на него, прищурила глаза и мягко выгнулась в его направлении, догадка пришла сама собой.
Происходившее между ними было не чем иным, как игрой кошки, которая закогтила бедную мышку и, прежде чем расправиться с ней, решила вдоволь потешить свои охотничьи инстинкты. Хищникам доставляет удовольствие растягивать процесс охоты, даруя жертве наивную веру в возможность ускользнуть от схвативших ее когтей. Уверенность в праве играть жертвой, чтобы в конце концов удавить ее и съесть, щекочет нервы зверя, усиливает ощущение его собственного могущества.
В то же время Рыжов понял: его судьба однозначно не решена. Ее будет определять кто-то третий, кого еще предстоит дождаться. Скорее всего этот неизвестный предложит какие-то условия. Если это так, то о их содержании догадаться совсем не трудно. Значит, существовало по меньшей мере два выхода из сложившихся обстоятельств. Первый — сразу пасть на колени перед теми, кто его прихватил, слезно просить о прощении, уверять, что готов служить их делу. В какой-то мере это будет выглядеть попыткой мышки ускользнуть из когтей кошки, что, безусловно, доставит хищникам дополнительное удовольствие, особенно если они заранее решили ее съесть.
Второй выход, кстати, единственно достойный человека чести, состоял в том, чтобы не показать своего страха, не сломаться и тем самым не доставить удовольствия этой умной хищнице, ожидавшей увидеть испуг в глазах жертвы, желавшей его сломать.
— Спасибо, госпожа Калиновская.
Рыжов сел за стол, взял белую салфетку, лежавшую рядом с прибором. Совсем не аристократически вытер тыльной стороной кисти разбитую губу. Посмотрел на мазок крови и вытер руку салфеткой. Сокрушенно вздохнул:
— Не могу понять, Лайонелла Львовна. Вы такая красивая женщина, — он помолчал, задумавшись над тем, какую дать ей оценку в дополнение к первой, и тут же поправился: — Очень красивая. И умная…
Она засмеялась нервным натянутым смехом: ей не было смешно, но она старалась показать, что ее веселят потуги следователя скрыть испуг. Ведь не мог же он не понимать, что ждет его в этих стенах.
— Я знаю, что вы скажете дальше. Мол, такая красивая, умная — и непорядочная. Так? — И тут же широким жестом гостеприимной хозяйки представила стол. — Вы пейте и ешьте. Что с вами делать, еще не решено, но в любом случае угощать у меня вас больше не будут.
Не притронуться к еде, не выпить после такого приглашения значило выдать нервную напряженность, которая отбивает аппетит. Демонстрировать своих чувств Рыжов не собирался. Он оглядел стол взглядом человека, приглашенного попировать, взял бутылку красного вина. Посмотрел на этикетку. Щелкнул по ней ногтем.
— «Киндзмараули»? Тешите самолюбие?
— Почему? — Она недоуменно вскинула брови.
— Насколько я знаю, это было любимое вино друга советских детей товарища Сталина.
— Да? Я этого не знала. Просто оно мне нравится.
— Если так, то я налью вам?
Рыжов привстал, наполнил ее хрустальный бокал. Потом налил свой. Поставил бутылку на место. Зацепил вилкой аппетитный кусок копченого угря, положил на тарелку. Взял белую булочку, аккуратно разрезал пополам и намазал маслом. Хозяйка следила за ним внимательным взглядом, стараясь понять, что же чувствует этот человек и в каком ключе с ним вести беседу дальше.
Рыжов поднял бокал.
— Без тоста вроде бы и неудобно. Верно?
Калиновская усмехнулась.
— Давайте произносите.
— За удовольствие знакомства с вами, Лайонелла Львовна.
— Такое ли это удовольствие? — Калиновская еще раз оценивающе оглядела его.
Рыжов левой рукой погладил затылок.
— Шишка еще не прошла, но удовольствие я получил. Слишком долго блуждал в темноте, да вот вышел на свет. Разве этого мало? И в круге света — вы.
Калиновская милостиво улыбнулась.
— Жаль, мы познакомились в неподходящих условиях. Мне кажется, вы интересный человек.
Она пригубила вино. Рыжов выпил свой бокал до дна.
— Меня утешает, что это все же произошло. Вот я вижу вас…
— Боялись, что вашу работу прервут на половине пути?
— Вы постеснялись сказать «следствие»?
Она улыбнулась.
— Разве следствие не ваша работа? Вы ешьте, ешьте…
За широким окном догорала багровая полоска заката. Освещенное им стекло выглядело раскаленным. В открытую форточку плыл свежий воздух, напоенный запахом свежескошенной травы. Где-то в небольшом отдалении по рельсам простучала электричка. Значит, железная дорога рядом.
Они вели разговор легкий, казалось бы, дружеский, светский, но каждое слово, каждая фраза в нем были острой бритвой, вложенной в красивый пакетик.
— За себя я не боюсь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70