Раскрываю пальцы левой руки. Пузырек. Отвинчиваю пробку и нюхаю. Пахнет анисом. Это — мужу для горла, муж поет!
Куда ни плюнь — все поют!
Посмотрим, что это такое отмокает в ванне и пахнет жженой проводкой и паленым кабанчиком! Наклоняюсь над ванной, задерживая дыхание, и дергаю металлическую цепочку. Не идет. Дергаю посильней. Ну, дорогая, ты постирала так постирала! Не иначе как муж пришел с охоты… На мамонта… Получилось! Странная жидкость потихоньку вытекает, оставляя на стенках ванны неистребимый налет. Медленно вытекает. Схожу-ка я пока вниз.
Спускаюсь в подвал. Захлопываю ворота гаража и еще закрываю их на защелку. Поднимаюсь наверх, в спальню, приподнимаю одеяла. В норке темно и тихо, слышно вкусное дыхание троих детей, и я бросаю на ковер парик, и для меня нашлось теплое местечко под правой рукой большого мальчика, который категорически отказался от моего молока…
— Ты — няня? — спросил большой мальчик, когда проснулся.
Мы все проснулись от крика маленького мальчика, я встала, распеленала его и понесла в ванную помыть. Пока подмывала, думала: кто я?
— Как тебя зовут? — мальчик сел, скривился и осторожно опустил на пол распухшую ногу. У него, бедного, ножка болит.
— Ты подруга Ляли?.. Дяди Антона? Что здесь произошло?
Раскрываю халат на груди и устраиваюсь кормить маленького мальчика. Большой резко отворачивается, замечает парик на полу, поднимает его.
— Кто приходил?
— С телефонной станции.
— А! — обрадовался большой мальчик. — Ты все-таки разговариваешь!
Чтобы он не перевозбудился от радости, я сразу же сообщила, что не являюсь няней, приходящей домработницей, любовницей мужа, подругой жены, я не врач, не соседка, не медсестра из поликлиники, не сторож, не охранник, я — никто.
— А кто же тогда их убил? — с удивлением спросил мальчик.
— Я не наемный убийца, — тут же добавляю в список предположений самое, оказывается, с его точки зрения, реальное. — Что с ногой?
— Нога скоро отвалится, — спокойно заявляет старшенький и уточняет:
— У меня с левой ногой всегда были проблемы. Я ее уже ломал в двенадцать лет вот тут, у щиколотки. А потом мне на тренировке повредили мизинец, врач сказал…
Я закрыла глаза, приготовившись выслушать подробности его детства, но мальчик замолчал, еще раз осмотрел меня и продолжил допрос:
— Если ты никто, то как сюда попала? Почему кормишь ребенка?
— Потому что молоко течет.
Мы некоторое время молчим и слушаем, как сосет маленький. Девочка спит, раскинувшись на кровати, старший заметил, что я смотрю на нее, и прикрыл ее голые ножки одеялом.
— А почему ты не спрашиваешь, кто я? — поинтересовался он после этого.
— Какая разница… Если хочешь, я могу и тебя покормить грудью.
Не хочет. Так не хочет, что даже покраснел.
— Как ты думаешь, через сколько времени при гангрене отвалится нога? — поинтересовался он, когда я покормила.
— Лучше сразу отрезать, не ждать. Раз уж тебе так не везет с левой ногой. Подвинься, я возьму девочку. Пусть и она поест.
— Ты что, с ума сошла?! Ей почти три года! Она уже давно ест нормальную еду!
Я смотрю на него и понимаю, что, действительно, если почти три года, то можно есть просто еду…
— Думаешь?..
— Не трогай Сюшку! — он отталкивает мою руку.
— Ладно. Если ты такой заботливый братишка, сделай ей поесть, а я поищу какую-нибудь одежду.
Он молча ковыляет вниз, и я слышу, как на кухне звякает посуда.
В детской комнате на отдельной полочке лежат вещи девочки. Бужу ее, дуя на веки. Одеваю. Веду в туалет. Она еще сонная, трет глаза, но покорно устраивается на маленьком детском унитазе.
Мы умываемся и спускаемся вниз, мальчика я несу, прижимая к себе правой рукой, а девочку веду левой. Для третьего ребенка нет руки, как хорошо, что он такой большой, может сам ходить. Пока нога не отвалилась…
В дверях кухни мы останавливаемся. Стол накрыт. На сковороде вспучился румяным солнцем самый настоящий омлет, на тарелке лежат гренки и куски курицы, в миксере сбивается что-то из молока. Девочка отпускает мою руку и залезает на высокий стульчик — вероятно, это ее предмет мебели.
— Прошу! — юноша галантным жестом предлагает сесть и мне. — Ничего на ум не приходит? — он многозначительно кивает на сковороду.
— Омлет… — я пожимаю плечами и усаживаюсь. — С сыром? — нюхаю омлет и утвердительно киваю:
— С сыром!
— А сковорода? — скалится в притворной улыбке юноша. — Сковорода ничего не напоминает?
Смотрю на большую сковороду, потом на мальчика, и в этот момент он многозначительно тычет пальцем себе в лоб.
— Как тебя зовут?
— Меня?.. Вася!., нет, я хотел сказать — Коля. Да, меня зовут Коля, а тебя?
— Коля, выключи миксер и скажи, почему ты так странно скалишься и показываешь себе на голову?
— Миксер?.. Ах да, это же коктейль для тебя.
— Спасибо, — осторожно нюхаю желтоватую смесь в высоком бокале.
— Молоко, желтки и морковный сок. Настоящий коктейль для кормящих матерей.
— Грандиозно. Как тебя отблагодарить? Знаешь что, я тебя отвезу к врачу. Пусть посмотрит ногу.
— Ты меня отвезешь к врачу? А ты кто, вообще?!
— Я — Мадлена Сидоркина, двадцати шести лет, — невозмутимо докладываю я и осторожно пробую кусочек гренки. — Так написано в паспорте, который лежит в кармане пальто в коридоре, можешь посмотреть.
— Мадлена?.. То есть ты хочешь сказать, что ты — Ляля?!
— Я что, похожа на Лялю, на Мими или на Диди? — строго спрашиваю я, уставившись в растерянные глаза мальчика. — Нет, я Мадлена, а для близких людей — Мона. Ты мне кто?
— Я?.. Я Коля Сидоркин, я…
— Вот видишь, — перебиваю юношу, пока он не захлебнулся негодованием и не подавился. — Ты тоже Сидоркин, это значит, мы — родственники. Сколько тебе? Шестнадцать? Семнадцать? В любом случае ты не можешь быть моим ребенком, слишком большой, значит… Ты мой брат? Нет, постой. Сидоркин… Ты брат моего мужа?
— Ты пробралась в этот дом, ты ударила меня сковородой по голове, а перед этим убила дядю Антона и Лялю!
— Дядю Антона? Подожди, дай подумать, получается, что ты племянник моего мужа? Вот и разобрались. Доедай, поедем к врачу. Кстати, где они?
— Они?..
— Ну да, эти, которых я убила? Я их закопала, расчленила и выбросила в мусорный контейнер или растворила в ванне?
Ну вот, доболталась!.. В этой чертовой ванне действительно мокло что-то весьма подозрительное… И юноша застыл, бледнея с каждой секундой все больше и больше, сейчас свалится в обморок.
— Не падай в обморок! — предупреждаю я его. — С ванной это, конечно, очень интересно, но следователь Поспелов вытащил из чемоданчика кислоту, которой, как он сказал, я воспользовалась для растворения какого-то Успендрикова. Так что, сам понимаешь, растворять было не в чем…
Маленький у меня на коленках повертелся и обмочил халат Мадлены Сидоркиной, после чего удовлетворенно вздохнул.
Коля Сидоркин встал из-за стола, начал было собирать грязную посуду, потом, потоптавшись, направился к ванной.
— Стой.
Остановился и ждет, не поворачиваясь.
— Пойдем вместе, только ребенка положу, подожди, я видела маленький манеж в гостиной.
Коля пошел за мною, это он сообразил, что боковую стойку манежа можно открыть, чтобы не нагибаться над нею.
— Полный дом памперсов, а ты его держишь в пеленках, — заметил он и показал на открытую пачку у манежа.
Я пожала плечами, достала маленького, положила на ковер и кое-как приладила памперс.
— Первый раз, что ли? — поинтересовался Коля, поправляя застежку.
— А ты когда успел?
— Я с маленькой Сюшкой сидел пару раз, ее к нам привозил… дядя Антон…
Мы сидим на ковре рядом, между нами — ребенок в неуклюжем памперсе, и я спрашиваю, деиствительно ли Коля хочет посмотреть, что там в ванной?
— А вдруг, — задумывается он, — вдруг от нее что-то осталось…
— От нее?..
— Я видел, как волосы потонули.
— Я хочу тебе кое-что сказать, — беру Колю за руку и слегка сжимаю ее. В этот момент я замечаю, что на моих пальцах нет ни одного художественно оформленного искусственного ногтя. — Что бы в этой… — смотрю на другую руку. Ни одного… — Да, о чем я?.. Что бы в этой проклятой ванне ни плавало, не обращай внимания. Нам должно быть все по фигу. Мы с тобой мертвы. Я утонула, а ты…
— А я умер от удара сковородкой по голове, — покорно кивает он. — Или нет, я умер от разрыва сердца, когда она вывалилась на меня из шкафа…
— Сковородка? — не понимаю я.
— Да нет же, Ляля вывалилась из шкафа! — он выдергивает руку и смотрит на меня со злостью. — Она!.. Она была задушена, это точно.
— Ты не находил здесь где-нибудь ярко раскрашенных ногтей? Все ногти растеряла… Ладно, пошли, если хочешь.
Девочка все еще сидит за столом на своем высоком стуле. Коля достает ее и держит над раковиной, пока я мою маленькие жирные ладошки и мордочку. Но при попытке посадить девочку в манеж к братику она оказала сопротивление: вцепилась обеими ручонками в халат, а когда я взяла ее на руки, обхватила меня за шею со всей силой, на какую была способна.
— Эй! Не бойся, я не буду накрывать тебя одеялом, ну хочешь, просто посиди в кресле? Девочка молча сжимает мою шею.
— Она умеет разговаривать? — спрашиваю я Колю.
— Не знаю. Я ее видел последний раз в восемь месяцев. Не скажу, что тогда она много болтала. Давай отцеплю, не идти же с Сюшкой смотреть ванну!
При отцеплении девочка разжала руки, но только на секунду, чтобы с такой же силой обхватить шею Коли.
— У меня предложение. Давай возьмем детей и поедем к хирургу. Покажем твою ногу, развеемся слегка, а когда вернемся, уложим детей спать и спокойно осмотрим ванну.
— Я никуда не поеду, она уже не болит.
— Но она уже синяя.
— И что тут странного, если я мертвец? — не сдается Коля.
— Делай как хочешь, мне все равно, я повезу детей гулять.
— Почему это — повезешь? Почему не погулять возле дома?
— Потому что я сейчас раскрашу физиономию, надену парик, и сквозь стекло машины никто в этом поселке не рассмотрит меня настолько хорошо, чтобы поинтересоваться, что это за тетя гуляет с детьми!
Маленького было достаточно засунуть в комбинезон, а вот девочку пришлось долго уговаривать одеться, этим занимался Коля, пока я делала из своих век крылья махаона, а из губ раздавленный судьбой, кровоточащий яркой помадой перезревший плод. Благо, косметики в туалетном столике спальни оказалось столько, что ею можно весь сезон раскрашивать небольшую театральную труппу. Парик я выбрала тот самый, утренний — чуть поблекшая платина. Потом пришел черед гардероба. Открываю шкаф, жду несколько секунд. Никто не вываливается, и я без стеснения роюсь в вещах с легким ароматом чужого тела и дорогих духов.
— Ты умеешь водить машину? — спрашивает Коля, осмотрев меня с кончиков кожаных обтягивающих брюк до парика.
— Умею.
— А если она не заправлена?
— Заправим.
— А если не найдем ключей?
— Найдем. — Иду к вешалке в коридоре и уверенно лезу в карман мужской куртки. Достаю связку ключей. Потом уверенно лезу в боковой карман женского пальто и достаю паспорт. Осматриваюсь.
— Еще что? — с укоризной спрашивает Коля.
— Когда я сюда пришла, у меня были валенки, ватник и металлический чемодан.
— Я видел какой-то металлический ящик с ручкой внизу в мастерской.
Это он, заветный чемоданчик. Достаю деньги, рассовываю по карманам, несколько бумажек отдаю Коле:
— Вот, возьми, я у тебя порылась в куртке, взяла рубли.
Коля смотрит мимо протянутой руки в чемоданчик на конверт с адресом: Московская, 22. Потом он берет один из паспортов, открывает. Я опускаю пониже его руки, чтобы тоже заглянуть. Итак, блондинку, которая раздела меня на мосту, зовут Марина Крайвец. Коля сравнил мое лицо с фотографией в паспорте, потерял к документу интерес и взял конверт.
— Ты была его любовницей? — спрашивает он тихо, глядя на фотографию мужчины.
— Все мы чьи-то любовники или любовницы. Неси детей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47