Мы с подругой перерыли скифский и угро-финский эпос — нет там такого имени, и к мечу это слово не имеет никакого отношения.
— Закаленный меч, — поправил Кохан. — Интересовались мною, да? Расспрашивали персонал, позорили по полной программе, чего еще ждать от такой ветреной красотки.
— На сколько вы похудели? — осторожно поинтересовалась я.
— Двадцать четыре килограмма за два месяца. Волосы опять же: где облезли, где сбрил — это скинуло еще килограмма два. На сайте знакомств теперь на мою фотографию желающих девственниц почти три десятка.
— Что вы говорите? Три десятка… А вы садитесь в поезд, берете билет в мое купе… — осторожно предположила я.
— Билет! — хмыкнул Урса. — Три билета. Три! — Порывшись в кармане висевшего позади него пальто, Кохан потряс перед моим лицом цветными листками. — Тридцать шесть часов приятной поездки вдвоем. Вот так, милая Фло. Я следил за вами. Иногда.. А чем еще заняться мужчине в полном расцвете сил, оставшемуся без работы, без волос, без живота и без двадцати четырех килограммов живого веса? Тут вот увидел, что вы пошли к кассам, — еле успел сбегать к банкомату.
— Урса Бенедиктович, — торжественно заявила я, — видит бог: я девочка испорченная, но все-таки, неужели вы всерьез собрались меня изнасиловать?
— Настолько далеко я свою жизнь не обдумывал, — смутился Кохан. — Вы психиатр, вот и помогите изувеченному вами же человеку обрести себя прежнего.
— Вы мыслите правильно, — не унималась я. — Если в действии превалирует насилие и оно же является побудительным мотивом мести или желанием обладания, то само по себе это действие может быть истолковано двояко. Например, изнасиловав меня, вы совершите акт наказания, мести, но никак не просто половой акт. Воспользовавшись насилием, можно побудительный мотив сделать вынужденной мерой, понимаете? Можете смело приниматься за дело и потом считать, что остались девственником, потому что совершали акт насилия, а не половой акт.
— Да не хочу я вас насиловать, что вы пристали!
— Хотите!
— Не хочу!
— Хотите, вы еще на допросе в кабинете этого хотели!
— Бред! Выпейте чего-нибудь и перестаньте на меня кричать. Я перевела дух.
— Хорошо. Сменим тему.
— Вот именно… Почему бы нам просто не побеседовать по-дружески?
— Давайте побеседуем. Может быть, вы знаете, как связаны между собой два аспекта классического образа закона — ирония и юмор — с эрогенным мазохизмом? — Я решила добить его обширнейшими познаниями в области законного садомазохизма.
— Постойте, сейчас, мне нужно подумать…
К моему удивлению, Кохан закрыл глаза и стал тереть лоб пальцами, изображая потуги мысли. Только я хотела предложить ему прекратить кривляться, как он стукнул кулаком по столу и радостно объявил мне:
— Вспомнил! Классический образ закона, два аспекта, — это Жиль Делез, так ведь? Это его работа! А эрогенный мазохизм — это, конечно, дедушка Фрейд. Это я знаю, это мы проходили по этике на юридическом. Закон должен зависеть только от Блага и подчиняться ему, но сам по себе он имеет двойственный статус, его нужно рассматривать с точки зрения принципа и с точки зрения последствий применения. Перевертыш в том, что, если бы люди знали, что такое есть это самое Благо, им не нужно было бы изобретать Закон. Вот отчего для объяснения необходимости закона приходится прибегнуть и к юмору, и к иронии. Что тут смешного, спросите вы?
— Не спрошу… — пробормотала я.
— Это я для усиления восприятия слушателей сказал. Так вот, что же тут смешного и ироничного? А то, что закон вынужден быть неким представителем некоего блага в мире, где давно уже этого блага не существует и представление о нем весьма расплывчато. Вот почему закон вынужден видоизменяться — уже не он зависит от блага, а благо от закона. Этот перевертыш изобразил, если не ошибаюсь, Кант1. Кафка пошел дальше: он нарисовал мир, в котором человек оказывается преступником, то есть преступившим закон, прежде чем он узнает, что же такое есть этот закон2. Понятия виновности и наказания только продолжают запутывать всякого желающего выяснить досконально, что именно им нарушено. Минуточку, не перебивайте меня, я должен закончить свою речь прочнейшей связкой с Фрейдом. Итак… “Закон есть то же самое, что и вытесненное желание”. Кто это сказал? Не помню, но попробую от этого оттолкнуться. Фрейд, если не ошибаюсь, объединяет объект закона и объект желания и, исходя из этого, им обыгрывается позиция праведника, повинующегося закону. Аналитически Фрейд доказал, что нравственность и праведность не являются следствием отказа от влечений. Наоборот, отказ от влечения формирует в человеке так называемую нравственность, одновременно формируя в нем и агрессию против себя, любимого. Если объяснить это просто и понятно, неопределенность закона и совершенно ясно выраженная определенность наказания вынуждают любого нормально мыслящего человека воспринимать закон либо истерически, подчиняясь ему и страшно комплексуя, либо комически, с юмором и иронией. На этом, господа присяжные заседатели, позвольте вывод: закон виновен и заслуживает наказания как насильственная выдумка человечества. В подтверждение этому хотел бы привести цитату не помню из кого, хотя для адвоката она звучит довольно двусмысленно, но ведь мы сейчас о двусмысленности и говорим: “Никогда тираны не рождаются при анархии, они возвышаются лишь в тени законов и на них опираются”. Напоследок кое-что из маркиза де Сада. Извините за некоторые неточности цитаты — после похудения я стал слабеть памятью. Этот самый де Сад любую страсть ближнего мог сдержать либо противостоять ей своей страстью, тогда как несправедливость закона, по его мнению, невозможно сдержать вообще ничем. Благодарю за внимание.
Кохан встал и поклонился резким кивком головы.
— Браво, — прошептала я восхищенно и демонстративно похлопала. — Вы — адвокат?
— Был. — Кохан уселся и опять принялся за коньяк. — Пока меня не пригласили в Службу.
— Вы великолепны! Если бы это слышал наш преподаватель философии! Я хочу дружить с вами.
Протянутую через стол мою ладонь Кохан бережно взял в свою и обмочил губами.
— Друзьями! — напомнила я.
И он неуверенно сунул мне свою руку, как дохлую рыбу. Я пожала его безвольные пальцы и решила закрепить наш союз окончательно:
— Дружба?
Кохан сопел и молчал.
— Урса Бенедиктович, решайте немедленно: дружба на всю жизнь или немедленное изнасилование?
— Дружба, — неохотно выбрал Кохан.
Дружба
— Отлично. Я рада, что роли наконец определены. Итак. Вы — адвокат, знаток философии и профессиональный разрядитель конфликтных и опасных для жизни ситуаций. Чем же я, простая смертная, могла вас заинтересовать, что вы бросились за мной в поезд?
— Наш штатный психолог, — бормотал Урса, — понимаете, он сказал, что я буду худеть, пока не вылечусь, что у меня это на нервной почве. Некоторые люди толстеют от нарушения обмена веществ в результате нервного стресса, а я вот… Но дело не в этом. Я подумал… Я решил, что вы можете мне помочь. Я еще подумал, что отдельное купе в поезде — идеальное место для общения с психиатром.
— Я не могу вас лечить.
— Не можете? Но почему?
— Не знаю… — Я задумалась. — Вы меня привлекаете — вот в чем дело. Меня привлекают властные, не терпящие поражений мужчины. В вас скрыта странная сила повелевать, вы ее подавляете всякой ерундой, вы человек другой эпохи, случайно родившийся в наше время да еще угодивший в службу государственной безопасности. Не хотели бы жить во времена меча и кинжала? Когда ружьям еще не доверяли?
— Не надо так со мной разговаривать. Я вам не молотобоец с литейного завода, больше всего на свете уважающий силу мускулов и челюстей.
— Не буду. — Я сдержала улыбку, вовремя усмирив нижнюю губу.
— Вы меня унизили профессионально на глазах у коллег, довели, можно сказать, до настоящей истерики, а теперь выдумываете несуществующие трудности. Я много узнал о вас за эти два месяца. Вы, конечно, редкий экземпляр и мне, скорее всего, не по зубам, но частичный курс лечения вы проведете, никуда не денетесь. Знаете, как будет проходить лечение? Вы проведете со мной эти тридцать часов, мы будем беседовать, рассказывать друг другу забавные истории из жизни, и вы очень-очень постараетесь, чтобы к концу нашего путешествия я вам поверил.
— Поверил? В каком смысле? — Я уже ничего не понимала. Я даже подумала, не свихнулся ли Урса Венедиктович от внезапного похудения, и пригляделась к нему повнимательней.
— Я не псих, — тут же оценил Кохан мой взгляд. — То есть я, конечно, имею некоторые отклонения, если уж пробрался за вами в поезд…
— Ерунда, — отмахнулась я. — Знаете основной постулат моей подруги Лумумбы? В особо тяжких случаях она говорит пациентам: давайте сделаем, чтобы было удобно, давайте из любой ситуации устроим себе комфортное времяпровождение — для этого нужно чуть-чуть терпения и юмора.
— Помогает? — поинтересовался Кохан.
— Почти всегда.
— Очень хорошо. — Он с облегчением откинулся назад, подладив под спину подушку. — А то, знаете, мне так неудобно, даже немного стыдно, что я заблокировал дверь, и вы отсюда не сможете выйти при надобности.
Я сначала застыла истуканом, потом медленно встала и потрогала дверь. Зеркало отразило мою растерянную физиономию, но к Кохану я повернулась уже с прикушенной нижней губой.
— Все в порядке? — заискивающе поинтересовался он.
— Конечно. — Я отпустила губу и позволила себе лихо улыбнуться. — А проводница не придет?
— О, не беспокойтесь. Я на время отстранен от службы, но удостоверение еще при мне. Да-да, не смотрите так — воспользовался удостоверением, сказал, что сопровождаю особо опасного преступника, и просил нас не беспокоить.
— Не верю. — Я села на свое место и попробовала нащупать зрачками его ускользающие глаза.
— Употребите терпение и юмор, вспомните вашу подругу. Разве это не смешно? Мы вдвоем заперты в купе поезда, который едет на юг… Кстати, что вам там понадобилось? Не хотите отвечать — не надо. Вы обречены на беззаветную дружбу — сами предложили! Глядишь, если бы настояли на изнасиловании, я бы потом вас пожалел и выпустил.
— Юмор пока не прет, — созналась я честно, — но терпения у меня хоть отбавляй, на том, как говорится, и держатся психиатры. Что же, раз так получилось, давайте дружить.
— Вы умница. Протяните через проход ноги ко мне на колени. Я вам помассирую ступни.
— С чего бы это?
— Я хочу, чтобы вы расслабились и непредвзято оценили свое положение.
— Ладно уж, давайте сразу все выкладывайте. Что вы еще заготовили? Подложили под мою полку бомбу на случай, если я вас не вылечу за тридцать… — я посмотрела на часы, — за тридцать четыре часа?
— Нет ничего под вашей полкой, кроме ведра.
— Ведра?..
— Не пугайтесь вы так — обычное пластмассовое ведро для мусора. Я его попросил у проводницы.
Встала, подняла полку. Действительно, пластмассовое ведро с набросанными в него полиэтиленовыми пакетами.
— Отличные пакеты, плотный пластик, — кивнул Кохан, — закрываются герметично, в употреблении просты.
— В этом месте я должна спросить, кто и как будет употреблять ведро и пакеты?
Пупок в бриллиантах
— Пакеты для вас. Я могу помочиться в бутылку. — Из-под стола Урса Венедиктович достал пластиковую бутылку из-под минералки и стал трясти ее перед моим лицом. — Здесь у меня еще одна стоит. С водой, — доверительно сообщил он. — Руки помыть при надобности или еще зачем… Если вы успокоились, давайте уже начнем дружить и рассказывать всякие интересные истории. Кто первый?
— Конечно, вы!
Голос выдал меня. Кохан покачал головой и погрозил пальцем:
— Психиатр, ненависть в вашей профессии — последнее дело.
— Ладно, — сдалась я, скинула туфли и протянула ему ноги. — Ваша взяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
— Закаленный меч, — поправил Кохан. — Интересовались мною, да? Расспрашивали персонал, позорили по полной программе, чего еще ждать от такой ветреной красотки.
— На сколько вы похудели? — осторожно поинтересовалась я.
— Двадцать четыре килограмма за два месяца. Волосы опять же: где облезли, где сбрил — это скинуло еще килограмма два. На сайте знакомств теперь на мою фотографию желающих девственниц почти три десятка.
— Что вы говорите? Три десятка… А вы садитесь в поезд, берете билет в мое купе… — осторожно предположила я.
— Билет! — хмыкнул Урса. — Три билета. Три! — Порывшись в кармане висевшего позади него пальто, Кохан потряс перед моим лицом цветными листками. — Тридцать шесть часов приятной поездки вдвоем. Вот так, милая Фло. Я следил за вами. Иногда.. А чем еще заняться мужчине в полном расцвете сил, оставшемуся без работы, без волос, без живота и без двадцати четырех килограммов живого веса? Тут вот увидел, что вы пошли к кассам, — еле успел сбегать к банкомату.
— Урса Бенедиктович, — торжественно заявила я, — видит бог: я девочка испорченная, но все-таки, неужели вы всерьез собрались меня изнасиловать?
— Настолько далеко я свою жизнь не обдумывал, — смутился Кохан. — Вы психиатр, вот и помогите изувеченному вами же человеку обрести себя прежнего.
— Вы мыслите правильно, — не унималась я. — Если в действии превалирует насилие и оно же является побудительным мотивом мести или желанием обладания, то само по себе это действие может быть истолковано двояко. Например, изнасиловав меня, вы совершите акт наказания, мести, но никак не просто половой акт. Воспользовавшись насилием, можно побудительный мотив сделать вынужденной мерой, понимаете? Можете смело приниматься за дело и потом считать, что остались девственником, потому что совершали акт насилия, а не половой акт.
— Да не хочу я вас насиловать, что вы пристали!
— Хотите!
— Не хочу!
— Хотите, вы еще на допросе в кабинете этого хотели!
— Бред! Выпейте чего-нибудь и перестаньте на меня кричать. Я перевела дух.
— Хорошо. Сменим тему.
— Вот именно… Почему бы нам просто не побеседовать по-дружески?
— Давайте побеседуем. Может быть, вы знаете, как связаны между собой два аспекта классического образа закона — ирония и юмор — с эрогенным мазохизмом? — Я решила добить его обширнейшими познаниями в области законного садомазохизма.
— Постойте, сейчас, мне нужно подумать…
К моему удивлению, Кохан закрыл глаза и стал тереть лоб пальцами, изображая потуги мысли. Только я хотела предложить ему прекратить кривляться, как он стукнул кулаком по столу и радостно объявил мне:
— Вспомнил! Классический образ закона, два аспекта, — это Жиль Делез, так ведь? Это его работа! А эрогенный мазохизм — это, конечно, дедушка Фрейд. Это я знаю, это мы проходили по этике на юридическом. Закон должен зависеть только от Блага и подчиняться ему, но сам по себе он имеет двойственный статус, его нужно рассматривать с точки зрения принципа и с точки зрения последствий применения. Перевертыш в том, что, если бы люди знали, что такое есть это самое Благо, им не нужно было бы изобретать Закон. Вот отчего для объяснения необходимости закона приходится прибегнуть и к юмору, и к иронии. Что тут смешного, спросите вы?
— Не спрошу… — пробормотала я.
— Это я для усиления восприятия слушателей сказал. Так вот, что же тут смешного и ироничного? А то, что закон вынужден быть неким представителем некоего блага в мире, где давно уже этого блага не существует и представление о нем весьма расплывчато. Вот почему закон вынужден видоизменяться — уже не он зависит от блага, а благо от закона. Этот перевертыш изобразил, если не ошибаюсь, Кант1. Кафка пошел дальше: он нарисовал мир, в котором человек оказывается преступником, то есть преступившим закон, прежде чем он узнает, что же такое есть этот закон2. Понятия виновности и наказания только продолжают запутывать всякого желающего выяснить досконально, что именно им нарушено. Минуточку, не перебивайте меня, я должен закончить свою речь прочнейшей связкой с Фрейдом. Итак… “Закон есть то же самое, что и вытесненное желание”. Кто это сказал? Не помню, но попробую от этого оттолкнуться. Фрейд, если не ошибаюсь, объединяет объект закона и объект желания и, исходя из этого, им обыгрывается позиция праведника, повинующегося закону. Аналитически Фрейд доказал, что нравственность и праведность не являются следствием отказа от влечений. Наоборот, отказ от влечения формирует в человеке так называемую нравственность, одновременно формируя в нем и агрессию против себя, любимого. Если объяснить это просто и понятно, неопределенность закона и совершенно ясно выраженная определенность наказания вынуждают любого нормально мыслящего человека воспринимать закон либо истерически, подчиняясь ему и страшно комплексуя, либо комически, с юмором и иронией. На этом, господа присяжные заседатели, позвольте вывод: закон виновен и заслуживает наказания как насильственная выдумка человечества. В подтверждение этому хотел бы привести цитату не помню из кого, хотя для адвоката она звучит довольно двусмысленно, но ведь мы сейчас о двусмысленности и говорим: “Никогда тираны не рождаются при анархии, они возвышаются лишь в тени законов и на них опираются”. Напоследок кое-что из маркиза де Сада. Извините за некоторые неточности цитаты — после похудения я стал слабеть памятью. Этот самый де Сад любую страсть ближнего мог сдержать либо противостоять ей своей страстью, тогда как несправедливость закона, по его мнению, невозможно сдержать вообще ничем. Благодарю за внимание.
Кохан встал и поклонился резким кивком головы.
— Браво, — прошептала я восхищенно и демонстративно похлопала. — Вы — адвокат?
— Был. — Кохан уселся и опять принялся за коньяк. — Пока меня не пригласили в Службу.
— Вы великолепны! Если бы это слышал наш преподаватель философии! Я хочу дружить с вами.
Протянутую через стол мою ладонь Кохан бережно взял в свою и обмочил губами.
— Друзьями! — напомнила я.
И он неуверенно сунул мне свою руку, как дохлую рыбу. Я пожала его безвольные пальцы и решила закрепить наш союз окончательно:
— Дружба?
Кохан сопел и молчал.
— Урса Бенедиктович, решайте немедленно: дружба на всю жизнь или немедленное изнасилование?
— Дружба, — неохотно выбрал Кохан.
Дружба
— Отлично. Я рада, что роли наконец определены. Итак. Вы — адвокат, знаток философии и профессиональный разрядитель конфликтных и опасных для жизни ситуаций. Чем же я, простая смертная, могла вас заинтересовать, что вы бросились за мной в поезд?
— Наш штатный психолог, — бормотал Урса, — понимаете, он сказал, что я буду худеть, пока не вылечусь, что у меня это на нервной почве. Некоторые люди толстеют от нарушения обмена веществ в результате нервного стресса, а я вот… Но дело не в этом. Я подумал… Я решил, что вы можете мне помочь. Я еще подумал, что отдельное купе в поезде — идеальное место для общения с психиатром.
— Я не могу вас лечить.
— Не можете? Но почему?
— Не знаю… — Я задумалась. — Вы меня привлекаете — вот в чем дело. Меня привлекают властные, не терпящие поражений мужчины. В вас скрыта странная сила повелевать, вы ее подавляете всякой ерундой, вы человек другой эпохи, случайно родившийся в наше время да еще угодивший в службу государственной безопасности. Не хотели бы жить во времена меча и кинжала? Когда ружьям еще не доверяли?
— Не надо так со мной разговаривать. Я вам не молотобоец с литейного завода, больше всего на свете уважающий силу мускулов и челюстей.
— Не буду. — Я сдержала улыбку, вовремя усмирив нижнюю губу.
— Вы меня унизили профессионально на глазах у коллег, довели, можно сказать, до настоящей истерики, а теперь выдумываете несуществующие трудности. Я много узнал о вас за эти два месяца. Вы, конечно, редкий экземпляр и мне, скорее всего, не по зубам, но частичный курс лечения вы проведете, никуда не денетесь. Знаете, как будет проходить лечение? Вы проведете со мной эти тридцать часов, мы будем беседовать, рассказывать друг другу забавные истории из жизни, и вы очень-очень постараетесь, чтобы к концу нашего путешествия я вам поверил.
— Поверил? В каком смысле? — Я уже ничего не понимала. Я даже подумала, не свихнулся ли Урса Венедиктович от внезапного похудения, и пригляделась к нему повнимательней.
— Я не псих, — тут же оценил Кохан мой взгляд. — То есть я, конечно, имею некоторые отклонения, если уж пробрался за вами в поезд…
— Ерунда, — отмахнулась я. — Знаете основной постулат моей подруги Лумумбы? В особо тяжких случаях она говорит пациентам: давайте сделаем, чтобы было удобно, давайте из любой ситуации устроим себе комфортное времяпровождение — для этого нужно чуть-чуть терпения и юмора.
— Помогает? — поинтересовался Кохан.
— Почти всегда.
— Очень хорошо. — Он с облегчением откинулся назад, подладив под спину подушку. — А то, знаете, мне так неудобно, даже немного стыдно, что я заблокировал дверь, и вы отсюда не сможете выйти при надобности.
Я сначала застыла истуканом, потом медленно встала и потрогала дверь. Зеркало отразило мою растерянную физиономию, но к Кохану я повернулась уже с прикушенной нижней губой.
— Все в порядке? — заискивающе поинтересовался он.
— Конечно. — Я отпустила губу и позволила себе лихо улыбнуться. — А проводница не придет?
— О, не беспокойтесь. Я на время отстранен от службы, но удостоверение еще при мне. Да-да, не смотрите так — воспользовался удостоверением, сказал, что сопровождаю особо опасного преступника, и просил нас не беспокоить.
— Не верю. — Я села на свое место и попробовала нащупать зрачками его ускользающие глаза.
— Употребите терпение и юмор, вспомните вашу подругу. Разве это не смешно? Мы вдвоем заперты в купе поезда, который едет на юг… Кстати, что вам там понадобилось? Не хотите отвечать — не надо. Вы обречены на беззаветную дружбу — сами предложили! Глядишь, если бы настояли на изнасиловании, я бы потом вас пожалел и выпустил.
— Юмор пока не прет, — созналась я честно, — но терпения у меня хоть отбавляй, на том, как говорится, и держатся психиатры. Что же, раз так получилось, давайте дружить.
— Вы умница. Протяните через проход ноги ко мне на колени. Я вам помассирую ступни.
— С чего бы это?
— Я хочу, чтобы вы расслабились и непредвзято оценили свое положение.
— Ладно уж, давайте сразу все выкладывайте. Что вы еще заготовили? Подложили под мою полку бомбу на случай, если я вас не вылечу за тридцать… — я посмотрела на часы, — за тридцать четыре часа?
— Нет ничего под вашей полкой, кроме ведра.
— Ведра?..
— Не пугайтесь вы так — обычное пластмассовое ведро для мусора. Я его попросил у проводницы.
Встала, подняла полку. Действительно, пластмассовое ведро с набросанными в него полиэтиленовыми пакетами.
— Отличные пакеты, плотный пластик, — кивнул Кохан, — закрываются герметично, в употреблении просты.
— В этом месте я должна спросить, кто и как будет употреблять ведро и пакеты?
Пупок в бриллиантах
— Пакеты для вас. Я могу помочиться в бутылку. — Из-под стола Урса Венедиктович достал пластиковую бутылку из-под минералки и стал трясти ее перед моим лицом. — Здесь у меня еще одна стоит. С водой, — доверительно сообщил он. — Руки помыть при надобности или еще зачем… Если вы успокоились, давайте уже начнем дружить и рассказывать всякие интересные истории. Кто первый?
— Конечно, вы!
Голос выдал меня. Кохан покачал головой и погрозил пальцем:
— Психиатр, ненависть в вашей профессии — последнее дело.
— Ладно, — сдалась я, скинула туфли и протянула ему ноги. — Ваша взяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46