“Французскими археологами, занимающимися раскопками в пирамидах под Даманхуром (Египет), найдена необычная мумия. Пожилая женщина сохранилась так хорошо, как будто ее захоронили несколько месяцев назад. Необычность находки состоит в том, что до сих пор не найдены компоненты бальзамирования, использующиеся для данного процесса захоронения, и то, что женщина совершенно не имеет на себе одежд и украшений. По материалам агентства… май, 1974 г.”
— Ты знаешь, что все это значит? — спрашивает Люся.
— Нет, — изо всех сил мотаю головой. Люся вздыхает.
— Зато я знаю, что образ твоей матери с половым членом мужчины — это обыкновенная картинка из детства, когда родители, забывшись, играли друг с другом в переодевания, кричали и веселились, — говорю я и ищу ее глаза.
— Я всегда знала, что в этом образе не стоит искать подсознательное, — усмехнулась Люся.
Гости званые и незваные
Я приехала к дому Ланского к пяти сорока пяти. Консьержка подняла трубку внутреннего телефона, как только я сказала, куда иду.
Дверь открыл Ланский. Он посмотрел насмешливо и вдруг наклонился и чмокнул меня в щеку!
— Привет, Фло. Сердишься на меня?
— В каком смысле?..
— Проходи, располагайся. Извини — я выбросил твою одежду в мусоропровод. Хотел, чтобы ты осталась подольше.
Я внимательно всмотрелась в его лицо. Холодные спокойные глаза серого цвета. А у моего Киры были желтоватые, с камушками у озерца зрачка. Хочешь поиграть, да?
— Извини, — говорю как можно равнодушней, — я выбросила одежду твоей мамочки в мусоропровод, она мне показалась неудобной. Неудобно хранить нижнее белье мертвой матери. Особенно пояс.
— Что ты сказала? Ага, не понравилось!
— Вот, принесла платок. Моя мама спасла его. У нее есть своя идея по поводу материнских платков.
Ланский молча ушел, предоставив мне самой раздеться и прогуляться по квартире.
Я обошла все комнаты, даже комнату его матери — Урсы нет! Не может же он быть в спальне, где заперся Ланский?
В духовке на противне лежит большая рыбина, запеченная с овощами и луком.
Пришел Ланский, поставил на стол две тарелки и два бокала.
— Не напрягайся, — сказала я ему. — Ни есть, ни пить в твоем доме я не буду. Спасибо за заботу.
— Пожалуйста, но это не тебе. Я жду гостя.
Наливаю в чашку воды из-под крана, пью, наблюдая, как Кира раскладывает салфетки и вилки с ножами.
— Говори быстро, чего тебе надо, и уходи, — предлагает свой вариант приятного вечера Ланский.
— Я хотела бы знать, как себя чувствует Байрон. Он здоров?
— Боюсь, что нет, — отвечает Кира, не глядя на меня. — Бедолага в больнице стащил и проглотил дюжину острорежущих предметов — что-то из медицинских инструментов. Сделали пару операций, он сейчас в реанимации.
— Он не сказал, куда дел документы?
— Какие документы? — не поворачивается Ланский.
— Об экспериментах с купратами бария. Сверхпроводимость. Формулы, расчеты, результаты.
— Он потерял документы? Какая досада…
— А Иероним Глистин?
— Жив пока, — коротко ответил Ланский. — Мать пристроила его в дорогую клинику — говорят, она выиграла в лотерею большую сумму денег. Везет некоторым, да? — Наконец Ланский вскинул на меня глаза и окатил холодным презрением.
— Давайте поговорим открыто.
— Давай, — согласился Ланский без энтузиазма. — Только что с тобой говорить? Будешь опять нести шизофреническую чушь на тему любви и смерти.
— Как это — любви и смерти?
— Что ты меня любила, а я себя убил.
— Да ты не себя убил, ты Киру Ланского убил! — закричала я, не выдержав этой пытки.
— Ну? Что я говорил, — развел он руками. — Ты так и не привыкла за эти годы к мысли, что все кончено?
Почему он так разговаривает? Может быть, Урса где-то поблизости и подслушивает нас?
— Я больше тебя не люблю. Мы расстались по обоюдному согласию, чего тебе нужно? Почему ты меня преследуешь? — продолжает Ланский.
— Потому что ты убиваешь людей.
— Прекрасно! Ко мне сейчас придет гость; я хочу, чтобы ты ушла. Немедленно.
Слышу шаги в комнате. Ланский тоже напрягся. К нам входит Урса Кохан с помятой неудобным сном правой щекой.
— Вы!.. Вы тут спите? — вскочила я.
В глазах Ланского — удивление и досада.
— Да, устал что-то и прилег. Заснул, как сурок. Кирюша, налей мне чаю покрепче.
— Кирюша?! — не верю я своим ушам.
— А что ты так удивляешься? — зевает Урса. — Мы с Кирой давно знакомы. С какого года? С девяносто четвертого?
— С девяносто третьего! — поправляю я. — Вы говорили, что он вам показывал карту Халея, а потом вы больше не виделись.
— Мы перезванивались. Постой? Неужели с девяносто третьего? — умиляется Урса, а я едва сдерживаюсь, чтобы не стукнуть его.
— Халей… Халей, — морщит лоб Ланский, вспоминая.
— Ты забыл? Я тебе сказал о бриллиантах, а ты сказал, что такие старики не жадные.
— Ах, да… Нет, не помню. — Ланский достает еще одну тарелку и прибор. — Извини, говорит он Урсе. — Гостя жду.
— А мы что, не гости? — толкает меня локтем Урса.
— Да, но это… женщина. Я жду женщину.
— Брось! Мне Фло сказала, что видела тебя в клубе для геев. С этим, как его?..
— С Байроном, — подсказываю я, еще не понимая, какую игру затеял Урса.
— Я навел справки: ты часто ходишь в этот клуб.
— Работа такая, сам знаешь, кто мои пациенты — трансвеститы, гомосексуалисты, — спокойно объяснил Ланский.
— А Байрон был нормальный. У него семья была, я знаю, — вставляю я, не обращая внимания на тяжелый взгляд Киры.
— Урса, зачем она здесь? — спрашивает Кира.
— Она психиатр — можно сказать, твоя коллега. Она мне нравится. Что-то в ней есть этакое неуправляемое, не подчиняющееся общему ритму.
— Она выбросила одежду моей матери.
— Ну, не всю… — философски заметил Урса.
— А он выбросил мои новые итальянские туфли!
— Это те самые туфли, которые… Которую — правую — я грыз?..
— Нет, это другие, но тоже очень мне дороги!
В дверь позвонили.
Мы застыли. Никто не двигался. Ланский думал что-то, заблудившись глазами на отражении света в стекле бокала.
— Открыть? — не выдержала я.
— Открой, — пожал плечами Ланский, как бы говоря, что праздник все равно испорчен. Я подошла к двери, открыла замки. В прихожую вошла… Лумумба!
— Что ты здесь делаешь? — зашипела я и даже попробовала ее вытолкать за дверь.
— Я пришла, а мне не рады? — закричала Лумумба, отталкивая мои руки.
— Прошу вас, Мария, проходите, знакомьтесь, — появился Ланский. — Это мои коллега Урса Венедиктович.
Лумумба, вероятно, вспомнив мой психологический ассоциативный ряд, многозначительно посмотрела появившемуся Урсе на низ живота. Что она собиралась там разглядеть? Гроздь бриллиантов? Урса, беспокоясь, что у него не все в порядке с застежкой, наклонился и тоже осмотрел себя.
— Мария, — сказала она, уставясь глазами в глаза Кохана. Тот застыл.
— А это… Это Фло, моя старая знакомая.
— А мы знакомы, — кивнула мне Лумумба, отпустив глаза Кохана, и тот вздрогнул и начал глубоко дышать.
— Вот как? Ну что ж, прошу за стол. — Ланскии дождался, пока мы пройдем мимо него на кухню, но Урса не дал ему отойти, увлек за собой, и вот они втроем сидят за столом, а я стою у окна.
— Мария обещала сюрприз, — заметил Ланскии, обведя нас всех по очереди глазами, как будто упрекая в нетактичном поведении — к нему пришла женщина с сюрпризом, а мы тут топчемся.
— Сюрприз будет в конце, — пообещала Лумумба.
Кое-что о садистской компоненте и ножах
Урса, пробуя рыбу, вдруг стал расхваливать голубцы моей мамы: “такие восхитительные, что и кетчупа не надо!”
— Твоя мама все так же живет одна? — поддержал тему Ланский.
— Одна пока что. — Я посмотрела на Урсу, он вскинул брови. — Мы как раз с нею только что приехали из Новгорода. Смотрели могилку Киры Ланского.
— И как она? — невозмутимо поинтересовался Кира. — Ухожена?
— Боюсь, что нет. Раскопана, гроб вытащен.
— И что ты таким образом доказала? — спросил Ланский.
— Что ты прислал мне фальшивое удостоверение о смерти моего любимого человека.
— Ну прислал, потому что устал от твоих домогательств!
— А пустой гроб ты закопал и камень на могилу заказал для достоверности.
— Точно! — ткнул в мою сторону вилкой Ланский. — Для достоверности. Да, я поступил не совсем законно. Предпринял, так сказать, некоторые шаги, противоречащие почитанию традиций. Но это только для того, чтобы ты поверила и забыла меня. Все. Меня больше нет! Я умер. Отстанешь ты, наконец?
— Ты меня узнал еще там, в комнате под люстрой, да? — подалась я к нему не в силах больше разыгрывать эту комедию.
— Нет. Я тебя узнал, когда ты упала вниз.
— Ты хорошо подготовился к разговору. Это тебе Урса рассказал и о поездке моей в Новгород, и как я отвела от самоубийства Глистина. Рассказал?
— А что тут секретного? — не собирается ничего скрывать Урса.
— Если мы собрались разоблачаться, я хотела бы видеть список, который просила утром.
— Список? Ах, список… Где-то был список, вот он. Шестнадцать имен. Я тебе говорил, — объясняет Урса Ланскому, — что Фло думает, что ты не психиатр Ланский, а пациент психиатра Ланского, понимаешь? Вот, попросила составить ей список его… То есть твоих пациентов в те годы. Ты помнишь своих пациентов?
— Смутно, — глядя в глаза Урсе, ответил Ланский.
— Но ты же должен помнить старика Халея! Хотя если это был не ты, а тот Ланский…
— Старика я помню. Это который зарезался?
— Вот, пожалуйста: “Геннадий Блохов, 1964 года рождения, невроз навязчивого состояния средней тяжести, вполне доступен терапевтическому лечению. Инцестуозный выбор объекта желания в возрасте десяти лет, регулярно подвергался избиению матерью — развитие садистской компоненты, с возрастом — мазохизм с женственной установкой, что привело в дальнейшем к инфантильной фиксации гомосексуальности”, — зачитала я выписку из записок Ланского в 1992 году.
— Халей не зарезался, он закололся, — поправил Урса.
— А мне помнится — зарезался, — настаивает Ланский.
— Что это за садистская компонента, о которой писал Кира? — интересуюсь я.
— Может быть, он перерезал себе вены? — вступает в наш бедлам Лумумба. — Этот старик? Можно ли считать зарезавшимся человека, который резал вены? Садистская компонента проявляется как реакция на насилие у любого человека, но потом в период взросления…
— Он зарезался большим ножом с широким лезвием, я точно это помню! Это какой-то восточный нож. Сейчас, минутку…Точно! Им режут тростник! — радостно сообщил Ланский. Наступила тишина.
— Насколько мне помнится, я не говорил тебе, чем зарезался Халей, — тихо заметил Урса. — Это была одна из закрытых тем следствия. И нож этот как вещественное доказательство нигде в отчетах не упоминался.
Только теперь я поняла, что Урса на моей стороне.
— Значит, — с легкостью объяснил Ланский, — Халей сам показывал мне этот нож, помнится… Да, помнится, он своим ножам даже давал имена! И я проассоциировал твое сообщение о подобной смерти и фотографии старика в кресле с перерезанным горлом — с ножом, который как-то у него видел.
— Это все интересно, но ты не мог видеть фотографий старика в кресле с перерезанным горлом. Тебя попросили тогда, в 93-м, подготовить анализ по медицинской карте Халея на предмет возможности самоубийства. И только. Ты не мог участвовать в расследовании, не мог знать нюансов. Ты, как судебный эксперт, должен был только подготовить по карте пациента заключение о его психическом состоянии. Что ты и сделал.
— И все-таки объяснение весьма банально. Вероятно, я пришел в этот дом, где он жил, услышал разговоры соседей — соседи всегда все опишут в малейших подробностях!
— Да, конечно, соседи, — кивнул Урса. — Сейчас я думаю: неужели это я стал причиной смерти Богдана Халея? А вдруг, узнав о хранящемся у него ожерелье, ты убил старика?
— А вдруг это сделал ты? — оскалился Ланский и предложил выпить.
— А вдруг это сделал Геннадий Блохов!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46