Следовало поторопиться.
Поколебавшись, он поспешно вывел «шесть миллионов», подумав, добавил «пять тысяч». (В конце концов, миллион долларов за сорок процентов — это невесть что. А там, глядишь, удастся второй компанией подешевле взять.) Вложил листок в маленький конверт, заклеил языком, вложил в больший, заклеил и его, расписавшись поспешно в трех местах по линии склейки.
— Юра, — Клыня подошел, принял переданный конверт и, торопясь, принялся запихивать его в узенький запасной карман, — держи. И дуй к Жуковичу. Да не дрожи ты так. Все по плану. В шестом часу конверты вскрывать будут? Сразу жду звонка о победе — специально мобильный включу. — С Богом, — подтолкнул он нервничающего подчиненного и шагнул навстречу поднимающемуся Рублеву.
— Пока ничего неизвестно. — Иван Васильевич подхватил Забелина под руку. — Да, неладно у нас.
…И вот уж свыше трех часов продолжается расширенное заседание. Решался ключевой, по Ленину, вопрос — о власти. Страсти, поначалу приглушенные, кипели теперь вовсю. Выступали уже по второму, по третьему разу, говорили азартно, жестикулируя, стремясь не убедить, а вдолбить в прочих свою позицию. Водораздел образовался, как и слеловало ожидать, по линии Керзон — Покровский. Большинство «свежих выдвиженцев» активно выступали за кандидатуру Покровского. Ослабленные второвской опалой, но сохранившие влияние «чистые банкиры» стояли за Керзона. Причем главным аргументом и у той и у другой стороны сделался президент банка. Его цитировали, на него ссылались.
В общем усталом гвалте все чаще косились в сторону отмалчивающегося Забелина. Он единственный, устроившись поудобнее, внимательно, без выражения слушал, но так до сих пор не произнес ни слова.
Если, конечно, не считать Баландина. Через десять минут после начала правления он намекающе попросил у Рублева разрешения выйти на минутку. С тем и пропал.
Немногословен был и сам ведущий собрание Рублев. Старый проректор, утонувший в бурном потоке раздиравших его надвое слов, давно погрузился в молчание. Во всех стратегических вопросах он привык полагаться на Второва, подпирая его своим авторитетом в самых сложных ситуациях, подобных недавнему «правительственному бунту», и теперь, поставленный перед необходимостью самому принимать решение, колебался.
— А что у нас Алексей Павлович отмалчивается? — заметил он.
Похоже, Рублев озвучил общий вопрос — все разом смолкли, повернулись в одну сторону.
— Я, вообще-то, не член… — но перед сконфуженным жестом Рублева Забелин прервал реверансы, не закончив. — Выскажусь, конечно.
Он выдержал паузу. Добрую, тягучую паузу.
— Альтернатива, по-моему, ясна. Покровский больше инвестиционщик. Теоретик, — не удержался он. — Когда Владимир Викторович выздоровеет, он, надо думать, вернется к сложным финансовым проектам и, наверное, сумеет оценить и еще раз взвесить все риски этого начинания. Но сейчас особенно важно, чтоб в отсутствие президента банк не расшатался. Нужна спокойная преемственность. В этой ситуации я, безусловно, высказываюсь за кандидатуру многолетнего заместителя Владимира Викторовича господина Керзона.
Наступило молчание, оживленное у одних, подавленное у других. Никто больше не требовал слова. Произошел эффект, который Юрий Игнатьевич Мельгунов — большой мастер полемики — определил когда-то как энергию молчания.
— Ну что ж, логично. — Иван Васильевич, пожевывая губами, ерзающими движениями принялся облегченно выбираться из глубины кресла. — Будем подводить…
И в этот момент дверь зала заседаний решительно распахнулась, и в нее с прежней озабоченной стремительностью вошел Чугунов, держа перед собой в руке сложенный вдвое лист. На листе этом сосредоточились все взгляды. И не напрасно.
— Телеграмма от Владимира Викторовича, — не доходя до Рублева, объявил торжествующий Чугунов.
Рублев принял поднесенный лист, аккуратно разогнул и при общей щемящей тишине погрузился в чтение.
Напряжение не прервал даже внезапный тихий зуммер мобильного телефона.
Рублев отодвинул кресло, значительно поднялся.
— Владимир Викторович настаивает, чтобы обязанности президента банка в его отсутствие исполнял господин Покровский.
— Полный звездец, — расслышался потрясенный голос. Как ни странно, его обладателем оказался обычно выдержанный Забелин, который таращился на верещащую что-то в его руке трубку.
— Извините, я о другом. — Он увидел устремленные отовсюду взгляды.
Рублев меж тем вернул телеграмму Чугунову:
— Приобщите к сегодняшнему протоколу. Какой человек — за полчаса до сложнейшей операции о банке думает. Глыба, — и уже более прозаически, под нарастающий заново гул, закончил: — Думаю, у нас нет оснований не согласиться с мнением нашего президента. Такого президента!
Присутствующие поспешно обступили с поздравлениями раскрасневшегося Покровского.
Забелин же устремился к выходу.
— Палыч! — догнал его голос поспешившего следом Керзона. — Во-первых, спасибо, не ждал. А потом — ты чего это?
— Да вот. — Забелин неприязненно потряс телефоном. — Поеду разбираться. Аукцион мы, оказывается, проиграли. Просто фатальное что-то.
— Что аукцион, Палыч! Мы только что банк продристали.
Еще с лестницы через приоткрытую дверь приемной Забелин увидел застывшую перед компьютером Яну, которая, презрительно прикусив нижнюю губу, интенсивно водила пилкой по холеным ногтям, будто задалась целью стесать их на нет. Вслед за тем в проеме показалась и притулившаяся подле нее нахохлившаяся фигурка, к которой и была обращена подчеркнутая Янина презрительность, — всхлипывающий Клыня. При виде входящего Забелина Клыня подскочил на месте.
— Вот… проиграли. — Он захлебнулся в собственных словах.
Поднялась поспешно и Яна:
— Алексей Павлович. Там у вас…
Из-за двери доносились всхрипы.
— Меня выгнали. Может, милицию вызвать?.. И эта пигалица прорывалась. Совсем обнаглели.
Только теперь увидел он примостившуюся в уголке, отключенную от происходящего вокруг Юлю. Она вяло поднялась ему навстречу.
— Что случилось? — не стесняясь присутствием посторонних, пренебрегая ядовитейшей Яниной ухмылкой, он обхватил ее за плечи.
— Да. То есть ничего нового, — заторможенно произнесла она. Кивнула на дверь. — Там что-то…
Смотреть на нее такую было тягостно.
— Ты подожди здесь пока. Пожалуйста…
Донесся звук рухнувшего стула, а потому, не теряя больше времени, Забелин вбежал в кабинет. И оторопел.
На подлокотниках кресла тяжело обвис Жукович. Возле него в белой рубахе и сбитом галстуке угрожающе склонился Подлесный.
— Что происходит?!
При звуке двери Жукович с надеждой поднял и тут же стыдливо спрятал опухшее лицо со стекающим из губы ручейком крови. Выдержанный обычно Подлесный, напротив, едва сдерживал злобный восторг.
— Сдал! — торжествующе объявил он. — Я предупреждал, что сдаст.
И коротко тыльной стороной ладони хлестнул Жуковича по лицу.
Тот вскрикнул привычно и загородился руками.
— Чего загораживаешься? Чего загораживаешься, паскуда? Руки! Р-руки вниз.
Жукович со страхом, медленно, съежившись, принялся опускать руки.
— Пусть не бьет, — обращаясь в никуда, просипел он. Слова из разбитого рта выходили искаженными.
— Против старого опера постоять хотел, — указывая на массивную, жалкую сейчас фигуру, насмешливо объяснил Подлесный. — С кулачонками кинулся, дурашка. Но я ему постоял пару раз по печени. Вмиг осекся, сволота! И запомни — это только начало. — Последнее было обращено к сжавшемуся Жуковичу. — Я из тебя все говно по капле выдавлю, пока вовсе ничего не останется. Потому как ничего другого в тебе никогда и не было. Знаете, какой цифрой «ФДН» выиграл? Шесть миллионов десять тысяч! Каково?! Рассказывай, как купился! Такая упрямая сволота попалась — не колется! — пожаловался он, приноравливаясь для нового удара.
— Отдохни-ка от трудов праведных, — потребовал Забелин.
— То есть?
— В угол, говорю, отойди! Иль против меня тоже собираешься старым опером постоять?
Подлесный затих недоуменно. Затем в глазах его мелькнуло некое просветление.
— Мягкотелость наша! Говорил, говорил я тебе, Алексей Павлович! — Он брезгливо заметил бурое пятно на правом рукаве безупречной своей рубахи. — Нельзя было падали этой доверяться. Хороший ты мужик, но в людях ни бельмеса не смыслишь. Отодвинул меня, вот — пожинаем. А у него на морде было написано, что сдаст при первом случае. Такое дело загубил! Ох, напрасно в свое время наши его не доработали. Дерьмо, оно во все времена при первом тепле воняет.
С видимой неохотой Подлесный отошел в сторону.
Забелин же придвинулся к обмякшему Жуковичу.
— Так что, Олег? Сдал-таки? — припомнил он.
— Меня, здорового мужика, и… как ошметка. — Плечи Жуковича задрожали, и из-под пальцев, которыми пытался прикрыть он побитое лицо, потекли грязные слезы.
— Стало быть, и впрямь не шутил? — То, что Жукович не захотел ответить на прямой вопрос, окончательно сняло все сомнения, и жалости к этому страдающему от унижения человеку Забелин больше не испытывал. — Говорить станешь?
— А пусть тебе Малюта твой рассказывает. Обложились. У каждой падлы по своему Скуратову. Во вам теперь чего выгорит! — Жукович сформировал увесистый кукиш, и Забелин, за минуту до того сам пораженный происходящим, не контролируя больше себя, взметнул сжатую в кулак руку.
— Не-ет! — закричали сзади. Вошедшая тихонько Юля с ужасом смотрела на охваченного яростью Алексея. — Он же живой!
— Пока живой. — Насмешка на лице Подлесного плохо, впрочем, скрывала овладевшее им смущение. — Предатель это нашего общего дела, Юлечка.
При звуках Юлиного голоса Забелин опомнился, не в силах еще полностью остановиться, схватил Жуковича за ворот, выдернул из кресла, намереваясь дотащить до двери, но не удержал тяжелое тело, и тот рухнул на пол.
— Пошел вон. Ты мне больше неинтересен, — процедил Забелин.
— Премного вами благодарен, барин. — Жукович, скосившись на Юлю, поднялся, скривил избитое лицо в усмешке и медленно, на подминающихся ногах, двинулся к двери, с опаской поглядывая в сторону приблизившегося Подлесного, добрался до спасительно выхода. В потухших глазах вспыхнула показная удаль. — Н-на вам! — отчаянно, срывающимся голосом выкрикнул он, ударив себя ребром ладони по сгибу другой руки. И, дернув ручку, выбросился в приемную.
Подлесный было шагнул следом, но дорогу перегородила хрупкая фигурка. Юля глядела на нависшего перед ней мужчину с необычной в ней неприязнью.
— Извини, Юль, что при тебе получилось. Но это мужские разборки.
— Вы человека! Как грязь раздавили. Недоброе вы сотворили.
— Ты бы лучше нас всех пожалела. — Забелин, совершенно обессиленный, уселся на ближайший стул. — Столько работы. В одном институте шестьсот человек. И один гнус… взял да все и подпалил. Да что теперь говорить? Доброта-то, она тоже должна быть… умной.
— Предательство это, Юля, — попытался смягчить слова шефа Подлесный. — И тут уж не до антимоний.
— Страшный вы, Подлесный, — не приняла примирительного тона Юля. С горечью помолчала. — А ты, Алеша. Ты… тоже не божеский.
— Зато ты вся из себя божеская! Аж исползалась перед ним на карачках. Только что-то не больно Господь твой тебе помогает. И вообще, я этими поповскими проповедями дома закормлен! Так хоть здесь дай отдохнуть!
Забелин прервался, пугаясь вырвавшихся слов. Вскрикнувшей Юли в кабинете уже не было.
— Зря так-то. Девочка ведь еще. Не обвыклась, — не одобрил Подлесный.
— На себя посмотри, миротворец хренов! Кистеня только не хватает да дыбы. Пыточную он в кабинете вице-президента устроил.
— Просил ведь подвал.
— Пошути еще.
Мысли об обиженной им в сердцах Юле непрестанно вращались в голове и мешали вернуться к делу.
— Ладно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Поколебавшись, он поспешно вывел «шесть миллионов», подумав, добавил «пять тысяч». (В конце концов, миллион долларов за сорок процентов — это невесть что. А там, глядишь, удастся второй компанией подешевле взять.) Вложил листок в маленький конверт, заклеил языком, вложил в больший, заклеил и его, расписавшись поспешно в трех местах по линии склейки.
— Юра, — Клыня подошел, принял переданный конверт и, торопясь, принялся запихивать его в узенький запасной карман, — держи. И дуй к Жуковичу. Да не дрожи ты так. Все по плану. В шестом часу конверты вскрывать будут? Сразу жду звонка о победе — специально мобильный включу. — С Богом, — подтолкнул он нервничающего подчиненного и шагнул навстречу поднимающемуся Рублеву.
— Пока ничего неизвестно. — Иван Васильевич подхватил Забелина под руку. — Да, неладно у нас.
…И вот уж свыше трех часов продолжается расширенное заседание. Решался ключевой, по Ленину, вопрос — о власти. Страсти, поначалу приглушенные, кипели теперь вовсю. Выступали уже по второму, по третьему разу, говорили азартно, жестикулируя, стремясь не убедить, а вдолбить в прочих свою позицию. Водораздел образовался, как и слеловало ожидать, по линии Керзон — Покровский. Большинство «свежих выдвиженцев» активно выступали за кандидатуру Покровского. Ослабленные второвской опалой, но сохранившие влияние «чистые банкиры» стояли за Керзона. Причем главным аргументом и у той и у другой стороны сделался президент банка. Его цитировали, на него ссылались.
В общем усталом гвалте все чаще косились в сторону отмалчивающегося Забелина. Он единственный, устроившись поудобнее, внимательно, без выражения слушал, но так до сих пор не произнес ни слова.
Если, конечно, не считать Баландина. Через десять минут после начала правления он намекающе попросил у Рублева разрешения выйти на минутку. С тем и пропал.
Немногословен был и сам ведущий собрание Рублев. Старый проректор, утонувший в бурном потоке раздиравших его надвое слов, давно погрузился в молчание. Во всех стратегических вопросах он привык полагаться на Второва, подпирая его своим авторитетом в самых сложных ситуациях, подобных недавнему «правительственному бунту», и теперь, поставленный перед необходимостью самому принимать решение, колебался.
— А что у нас Алексей Павлович отмалчивается? — заметил он.
Похоже, Рублев озвучил общий вопрос — все разом смолкли, повернулись в одну сторону.
— Я, вообще-то, не член… — но перед сконфуженным жестом Рублева Забелин прервал реверансы, не закончив. — Выскажусь, конечно.
Он выдержал паузу. Добрую, тягучую паузу.
— Альтернатива, по-моему, ясна. Покровский больше инвестиционщик. Теоретик, — не удержался он. — Когда Владимир Викторович выздоровеет, он, надо думать, вернется к сложным финансовым проектам и, наверное, сумеет оценить и еще раз взвесить все риски этого начинания. Но сейчас особенно важно, чтоб в отсутствие президента банк не расшатался. Нужна спокойная преемственность. В этой ситуации я, безусловно, высказываюсь за кандидатуру многолетнего заместителя Владимира Викторовича господина Керзона.
Наступило молчание, оживленное у одних, подавленное у других. Никто больше не требовал слова. Произошел эффект, который Юрий Игнатьевич Мельгунов — большой мастер полемики — определил когда-то как энергию молчания.
— Ну что ж, логично. — Иван Васильевич, пожевывая губами, ерзающими движениями принялся облегченно выбираться из глубины кресла. — Будем подводить…
И в этот момент дверь зала заседаний решительно распахнулась, и в нее с прежней озабоченной стремительностью вошел Чугунов, держа перед собой в руке сложенный вдвое лист. На листе этом сосредоточились все взгляды. И не напрасно.
— Телеграмма от Владимира Викторовича, — не доходя до Рублева, объявил торжествующий Чугунов.
Рублев принял поднесенный лист, аккуратно разогнул и при общей щемящей тишине погрузился в чтение.
Напряжение не прервал даже внезапный тихий зуммер мобильного телефона.
Рублев отодвинул кресло, значительно поднялся.
— Владимир Викторович настаивает, чтобы обязанности президента банка в его отсутствие исполнял господин Покровский.
— Полный звездец, — расслышался потрясенный голос. Как ни странно, его обладателем оказался обычно выдержанный Забелин, который таращился на верещащую что-то в его руке трубку.
— Извините, я о другом. — Он увидел устремленные отовсюду взгляды.
Рублев меж тем вернул телеграмму Чугунову:
— Приобщите к сегодняшнему протоколу. Какой человек — за полчаса до сложнейшей операции о банке думает. Глыба, — и уже более прозаически, под нарастающий заново гул, закончил: — Думаю, у нас нет оснований не согласиться с мнением нашего президента. Такого президента!
Присутствующие поспешно обступили с поздравлениями раскрасневшегося Покровского.
Забелин же устремился к выходу.
— Палыч! — догнал его голос поспешившего следом Керзона. — Во-первых, спасибо, не ждал. А потом — ты чего это?
— Да вот. — Забелин неприязненно потряс телефоном. — Поеду разбираться. Аукцион мы, оказывается, проиграли. Просто фатальное что-то.
— Что аукцион, Палыч! Мы только что банк продристали.
Еще с лестницы через приоткрытую дверь приемной Забелин увидел застывшую перед компьютером Яну, которая, презрительно прикусив нижнюю губу, интенсивно водила пилкой по холеным ногтям, будто задалась целью стесать их на нет. Вслед за тем в проеме показалась и притулившаяся подле нее нахохлившаяся фигурка, к которой и была обращена подчеркнутая Янина презрительность, — всхлипывающий Клыня. При виде входящего Забелина Клыня подскочил на месте.
— Вот… проиграли. — Он захлебнулся в собственных словах.
Поднялась поспешно и Яна:
— Алексей Павлович. Там у вас…
Из-за двери доносились всхрипы.
— Меня выгнали. Может, милицию вызвать?.. И эта пигалица прорывалась. Совсем обнаглели.
Только теперь увидел он примостившуюся в уголке, отключенную от происходящего вокруг Юлю. Она вяло поднялась ему навстречу.
— Что случилось? — не стесняясь присутствием посторонних, пренебрегая ядовитейшей Яниной ухмылкой, он обхватил ее за плечи.
— Да. То есть ничего нового, — заторможенно произнесла она. Кивнула на дверь. — Там что-то…
Смотреть на нее такую было тягостно.
— Ты подожди здесь пока. Пожалуйста…
Донесся звук рухнувшего стула, а потому, не теряя больше времени, Забелин вбежал в кабинет. И оторопел.
На подлокотниках кресла тяжело обвис Жукович. Возле него в белой рубахе и сбитом галстуке угрожающе склонился Подлесный.
— Что происходит?!
При звуке двери Жукович с надеждой поднял и тут же стыдливо спрятал опухшее лицо со стекающим из губы ручейком крови. Выдержанный обычно Подлесный, напротив, едва сдерживал злобный восторг.
— Сдал! — торжествующе объявил он. — Я предупреждал, что сдаст.
И коротко тыльной стороной ладони хлестнул Жуковича по лицу.
Тот вскрикнул привычно и загородился руками.
— Чего загораживаешься? Чего загораживаешься, паскуда? Руки! Р-руки вниз.
Жукович со страхом, медленно, съежившись, принялся опускать руки.
— Пусть не бьет, — обращаясь в никуда, просипел он. Слова из разбитого рта выходили искаженными.
— Против старого опера постоять хотел, — указывая на массивную, жалкую сейчас фигуру, насмешливо объяснил Подлесный. — С кулачонками кинулся, дурашка. Но я ему постоял пару раз по печени. Вмиг осекся, сволота! И запомни — это только начало. — Последнее было обращено к сжавшемуся Жуковичу. — Я из тебя все говно по капле выдавлю, пока вовсе ничего не останется. Потому как ничего другого в тебе никогда и не было. Знаете, какой цифрой «ФДН» выиграл? Шесть миллионов десять тысяч! Каково?! Рассказывай, как купился! Такая упрямая сволота попалась — не колется! — пожаловался он, приноравливаясь для нового удара.
— Отдохни-ка от трудов праведных, — потребовал Забелин.
— То есть?
— В угол, говорю, отойди! Иль против меня тоже собираешься старым опером постоять?
Подлесный затих недоуменно. Затем в глазах его мелькнуло некое просветление.
— Мягкотелость наша! Говорил, говорил я тебе, Алексей Павлович! — Он брезгливо заметил бурое пятно на правом рукаве безупречной своей рубахи. — Нельзя было падали этой доверяться. Хороший ты мужик, но в людях ни бельмеса не смыслишь. Отодвинул меня, вот — пожинаем. А у него на морде было написано, что сдаст при первом случае. Такое дело загубил! Ох, напрасно в свое время наши его не доработали. Дерьмо, оно во все времена при первом тепле воняет.
С видимой неохотой Подлесный отошел в сторону.
Забелин же придвинулся к обмякшему Жуковичу.
— Так что, Олег? Сдал-таки? — припомнил он.
— Меня, здорового мужика, и… как ошметка. — Плечи Жуковича задрожали, и из-под пальцев, которыми пытался прикрыть он побитое лицо, потекли грязные слезы.
— Стало быть, и впрямь не шутил? — То, что Жукович не захотел ответить на прямой вопрос, окончательно сняло все сомнения, и жалости к этому страдающему от унижения человеку Забелин больше не испытывал. — Говорить станешь?
— А пусть тебе Малюта твой рассказывает. Обложились. У каждой падлы по своему Скуратову. Во вам теперь чего выгорит! — Жукович сформировал увесистый кукиш, и Забелин, за минуту до того сам пораженный происходящим, не контролируя больше себя, взметнул сжатую в кулак руку.
— Не-ет! — закричали сзади. Вошедшая тихонько Юля с ужасом смотрела на охваченного яростью Алексея. — Он же живой!
— Пока живой. — Насмешка на лице Подлесного плохо, впрочем, скрывала овладевшее им смущение. — Предатель это нашего общего дела, Юлечка.
При звуках Юлиного голоса Забелин опомнился, не в силах еще полностью остановиться, схватил Жуковича за ворот, выдернул из кресла, намереваясь дотащить до двери, но не удержал тяжелое тело, и тот рухнул на пол.
— Пошел вон. Ты мне больше неинтересен, — процедил Забелин.
— Премного вами благодарен, барин. — Жукович, скосившись на Юлю, поднялся, скривил избитое лицо в усмешке и медленно, на подминающихся ногах, двинулся к двери, с опаской поглядывая в сторону приблизившегося Подлесного, добрался до спасительно выхода. В потухших глазах вспыхнула показная удаль. — Н-на вам! — отчаянно, срывающимся голосом выкрикнул он, ударив себя ребром ладони по сгибу другой руки. И, дернув ручку, выбросился в приемную.
Подлесный было шагнул следом, но дорогу перегородила хрупкая фигурка. Юля глядела на нависшего перед ней мужчину с необычной в ней неприязнью.
— Извини, Юль, что при тебе получилось. Но это мужские разборки.
— Вы человека! Как грязь раздавили. Недоброе вы сотворили.
— Ты бы лучше нас всех пожалела. — Забелин, совершенно обессиленный, уселся на ближайший стул. — Столько работы. В одном институте шестьсот человек. И один гнус… взял да все и подпалил. Да что теперь говорить? Доброта-то, она тоже должна быть… умной.
— Предательство это, Юля, — попытался смягчить слова шефа Подлесный. — И тут уж не до антимоний.
— Страшный вы, Подлесный, — не приняла примирительного тона Юля. С горечью помолчала. — А ты, Алеша. Ты… тоже не божеский.
— Зато ты вся из себя божеская! Аж исползалась перед ним на карачках. Только что-то не больно Господь твой тебе помогает. И вообще, я этими поповскими проповедями дома закормлен! Так хоть здесь дай отдохнуть!
Забелин прервался, пугаясь вырвавшихся слов. Вскрикнувшей Юли в кабинете уже не было.
— Зря так-то. Девочка ведь еще. Не обвыклась, — не одобрил Подлесный.
— На себя посмотри, миротворец хренов! Кистеня только не хватает да дыбы. Пыточную он в кабинете вице-президента устроил.
— Просил ведь подвал.
— Пошути еще.
Мысли об обиженной им в сердцах Юле непрестанно вращались в голове и мешали вернуться к делу.
— Ладно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44