— Убийство должно напугать других, закрыть их рот на замок. Предатели найдут такой же конец, как и сестра Виктория. Таково послание этого поступка. Или лучше сказать, поступок есть послание.
— Простите, если я вмешиваюсь, — сказала матушка настоятельница. — Я бы обмыла сестру Викторию и распорядилась о молебне.
Фальконе кивнул:
— Само собой разумеется, достопочтенная матушка. Настоятельница велела прийти двум слугам с носилками, на которые положили сестру Викторию с помощью сержанта. Когда слуги унесли труп, сержант указал на сбитую простыню и позвал лейтенанта. Я тоже подошел ближе и увидел нечто, что до сих пор скрывалось под одеждой умершей — красный рисунок на льне.
— Это нарисовала сестра Виктория, — заключил Фальконе и, похоже, впервые был удивлен. — В предсмертных судорогах, своей кровью.
Рисунок был похож на круг или кольцо. В одном месте очень толстая и обтрепанная линия утончалась и утончалась.
— Что здесь изображено? — спросил сержант, который обнаружил находку.
— Я не знаю, — Фальконе сперва посмотрел на мать настоятельницу, а потом на меня. — У вас есть объяснения, достопочтенная матушка? Или у вас, месье Сове? — У меня не было таковых, а аббатиса сказала:
— Возможно, это ничего не должно обозначать. Оно могло получиться случайно, когда сестра Виктория боролась со смертью и не владела своими движениями.
— Возможно, но маловероятно. Тогда не было бы такого замкнутого круга. Как и всегда, мы возьмем с собой простыню. Это может оказаться важным.
Фальконе снова повернулся ко мне с хитрым выражением на морщинистом лице.
— Так как мы как раз занимаемся важными вещами… месье Сове, где вы провели вечер?
Глава 8
Красный дракон
Я остановился на довольно темной площади между отелем и Собором и глубоко вобрал в легкие прохладный воздух. Несмотря на холодный ветер, я весь горел, а мои руки и ноги дрожали. Я еще не оправился от последнего вопроса Фальконе.
Как лиса, которая выслеживает свою жертву, маленький лейтенант сыска стоял передо мной, внимательно глядя на меня прищуренными глазами так, чтобы даже малейшее телодвижение или гримаса не утаились от него — подобно Суккубусу, который не хочет потратить впустую ни одной капли жизненного сока. Как буква «V» с растопыренными руками, он был готов схватить меня при малейшей ошибке — и больше не отпускать.
Хотя я был невиновен в смерти как августинки, так и целестинца, надо было заставить себя успокоиться. Но я уже ощущал грубую пеньку, которая стягивала мое горло. Я назвал Фальконе торговцев, у которых я сделал покупки, помянул о бане. Он открыто улыбнулся и сказал, что должен задать мне вопросы: само собой разумеется, ни в коем случае никто не подозревает меня, переписчика архидьякона из Собора Парижской Богоматери. Потом, наконец, он отпустил меня. Я прошел через больничный зал, хотя и не видя Фальконе, но чувствуя спиной его буравящий взгляд.
Шум от Собора доносился до меня. Горстка причетников роилась вокруг, прогоняя народ из божьего храма и тени его порталов. Собор Парижской Богоматери хотел закрыть свои врата и отойти ко сну. В то же время звон колоколов созвал священников, дьяконов и монахов на всенощную. Я посмотрел наверх на высокие башни Собора и спросил себя, в какой из них находиться сейчас страшный звонарь и раскачивает ночной колокол.
Я перебежал через площадь, поспешил по ступеням к порталу Страшного Суда и заявил причетнику с лошадиным лицом, что я новый переписчик архидьякона.
— Отец Клод Фролло наверняка захочет принять меня после окончания службы.
Причетник обнажил зубы, которые были так велики, что гримаса была похожа на ухмылку.
— Я не думаю так, месье, о нет.
— Почему нет?
— Я буквально сейчас видел, как отец Фролло поднялся на Северную башню. Тогда он не спуститься вниз на ночную молитву.
— Так отведите меня к нему, — попросил я.
Человек с лошадиным лицом покачал головой по сторонам.
— Если бы я знал, могу ли я побеспокоить архидьякона, если бы я знал!.. Он, собственно, крайне не любит, чтобы его беспокоили, если он уже наверху у колоколов. О нет, совершенно не любит. С другой стороны… — последнее замечание было процежено сквозь зубы, отчего придало ему что-то пренебрежительное и в тоже время — требовательное и лукавое.
— Что вы хотите зтим сказать? — спросил я довольно грубо, озлобленный перспективой снова провести ночь под открытым небом и на холодном камне.
— Небольшое вознаграждение за то, что я, возможно, вызову на себя гнев отца Фролло, было бы не лишним. К тому же, есть добрый обычай в соборе Парижской Богоматери: новичок чем-нибудь угощает остальных. Скромный дар, если вам так угодно, монсеньор.
Итак, я потянулся за кошельком, чтобы удовлетворить жадно растопыренную клешню одним солем. При этом моя рука натолкнулась на твердый предмет внизу в моем кожаном мешке — дар умирающего облата. Я за все время так и не дошел до того, чтобы рассмотреть его внимательного. По правде говоря, я и не испытывал ни малейшего желания вспоминать ту ужасную ночь.
Монета быстро исчезла в складках одежды человека с лошадиным лицом, и он впустил меня внутрь собора Богоматери. С глухим грохотом за мной закрылись тяжелые двери среднего портала.
Я оторопел, почти испугался, потому что показался себе пленником, а не гостем. Чувство усилилось при виде бесчисленных фигур, которые наполняли помещения между колоннами хора и нефа. Ангелы и демоны, святые и грешники, люди и чудовища, упорядоченное пространство из камня и мрамора, золота и серебра, бронзы и воска — одновременно полное жизни, как мне показалось. Тысячи глаз смотрели на меня, провожали любопытными взглядами, — как армия стражников, которая не хотела отпускать меня из своих рук-клещей. Возможно, такое живое впечатление создавало пламя многих свечей и масляных светильников. Могло быть и что-то другое — но такого не должно быть в Божьем храме.
Я был рад, когда ступил за причетником в сумеречную галерею башни по левую руку и не должен был больше глядеть на эту рать. Влажным и застоявшимся был воздух в узких стенах колокольни. Ступень за ступенью причетник поднимался наверх, я — следом за ним. Иногда свеча в подсвечнике на стене бросала луч света в полутьме — ровно настолько, чтобы я мог различить каменную лестницу. Уже более сотни ступеней было у нас позади, когда мы, наконец, вышли наружу.
У меня закружилась голова, когда я взглянул вниз на крыши мрачного города под нами. Казалось, люди на свете исчезли. Здесь, наверху, на башне, царили каменные существа, родственники тех статуй, которые приветствовали меня раньше в церковном нефе.
Чудовища с отвратительными мордами, крыльями и когтями примостились на балюстраде, обратив мрачный взгляд или насмешливые ухмылки на Париж. При дневном свете они могли выглядеть безобидными водостоками, но ночь раскрывала их истинную — демоническую — сущность.
Мне почти показалось, что те монстры, у которых были крылья, поднялись в воздух, и взмахи каменных перьев заставили его дрожать. В действительности речь должна была идти об отзвуке смолкших колоколов, колебание которых отражали воздух, дерево и камень. Я внимательно посмотрел на очертания башен, в которых следовало находиться клеткам с колоколами. Торчал ли там все еще звонарь, горбун Квазимодо?
Видимо я произнес имя вслух, потому что мой проводник кивнул и сказал:
— Вы правы, месье, здесь, наверху, царит Квазимодо. Собор — его мир, и эти башни с колоколами — его королевство. Но горбун — только князь. Его сюзерен и король — отец Фролло. Давайте посмотрим, где мы его найдем.
Мы проследовали по запутанным путям и подъемам башни в маленькую каморку в самом дальнем углу, почти под самой крышей башни. Лучи света пробивались через щели закрытой двери, за которой раздавались голоса.
— Вот здесь он прячется, — пробормотал причетник больше себе под нос. — И у него гости.
Когда он обернулся ко мне, страх отразился на грубых чертах его лица:
— Будет лучше, если мы придем снова, месье. Отец Фролло не любит, если его беспокоят в этой келье.
— Почему? Что он здесь делает?
— Никто не знает этого, — прошептал причетник и приложил палец к губам, чтобы я говорил тише. — Дверь постоянно заперта, а единственный ключ Фролло носит всегда при себе. Сам епископ никогда не отваживается войти в это помещение без его разрешения.
— Тогда мы просто постучим в дверь и попросим разрешения, — предложил я.
— Отец Фролло оценит это еще меньше, когда я досаждаю ему поздно вечером, — глаза под выпуклым лбом причетника расширились, и он задумчиво покачал своей угловатой головой. — Вам не следует будить лихо, месье. Отец Фролло…
— Кто, я? — спросил резкий голос, сопровождаемый тихим скрипом двери в келью. Она открылась только на узкую щель, через которую Клод Фролло недовольно выглянул наружу. Когда он узнал причетника, то продолжил грубым тоном:
— Почему вы беспокоите меня так поздно, Одон? Разве вам не известно, что я не хочу видеть здесь наверху ни одного человека!
— Мне прекрасно известно это, но этот господин не хотел мне верить, — возразил Одон и отступил испуганно на шаг назад, так что луч света из кельи упал на меня.
Немедленно черты лица Фролло слегка смягчились.
— Ах, это вы, месье Сове. Я уже подумал, вы занялись больше моими деньгами, нежели книгами. Одон, проводите моего нового переписчика в келью Пьера Гренгуара. Отныне она станет ему спальней и рабочим кабинетом. Подождите меня там, месье.
Он закрыл дверь, но прежде я успел бросить беглый взгляд на его гостей. Я увидел двоих мужчин, и оба лица показались мне знакомыми. Но в ужасе, от которого у меня кровь застыла в жилах, и вихрем поднялись мысли, определил только имя человека с мясистым лицом. Дважды я уже видел его — и оба раза человек сидел на белом в яблоках коне.
В свою очередь, как и причетник Одон, я быстро отступил назад в тень, надеясь, что Жиль Годен, нотариус Шатле, не узнал меня, ибо неизвестно, какими причинами он руководствовался, коли увидел во мне убийцу целестинца.
— Что случилось, месье? Вам нехорошо? — спросил Одон, когда я ударился спиной о стену и больно стукнулся затылком.
— Оступился в темноте, — пробормотал я. — Лучше, если вы пойдете вперед. Я не летучая мышь, чтобы превосходно ориентироваться в темноте.
— И не место здесь для человека из плоти и крови, к тому же ночью, о нет, — пробормотал Одон и взял снова на себя обязанности проводника.
По дороге я как бы невзначай спросил:
— Вам известны гости архидьякона, Одон?
— Я их даже не видел, — ответил причетник к моему удивлению.
Я полагал, он поведет меня снова вниз, но келья Пьера Гренгуара располагалась не в монастырских пристройках собора Богоматери, а также не в жилом квартале клириков, а здесь, наверху, в колокольне башни.
Когда я вслух удивился по этому поводу, Одон заметил:
— Я тоже не захотел бы здесь жить. Отец Фролло и его звонарь — не совсем располагающее общество, не так ли? — он посмотрел по сторонам и добавил шепотом:
— Будьте начеку, месье Сове!
Прежде чем я еще сумел спросить, чего мне следует опасаться, причетник уже исчез, вероятно, радуясь тому, что смог покинуть башню с колоколами.
Так как келья не была заперта, я вошел и оглядел мое новое пристанище. Бронзовая лампа с двумя рожками на большом столе излучала яркий свет; вопреки своим словам, архидьякон рассчитывал на мое позднее появление. Келья была просторной и чистой, и если затопить небольшой камин, то здесь стало бы даже приятно тепло. Два больших окна обеспечивали достаточный дневной свет, что немаловажно при работе переписчика.
Рядом с лампой находились все инструменты, необходимые для моей работы: пишущие перья, кисти, чернильницы, щипы, линейки и угольники, скребки и ножи для заточки перьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Простите, если я вмешиваюсь, — сказала матушка настоятельница. — Я бы обмыла сестру Викторию и распорядилась о молебне.
Фальконе кивнул:
— Само собой разумеется, достопочтенная матушка. Настоятельница велела прийти двум слугам с носилками, на которые положили сестру Викторию с помощью сержанта. Когда слуги унесли труп, сержант указал на сбитую простыню и позвал лейтенанта. Я тоже подошел ближе и увидел нечто, что до сих пор скрывалось под одеждой умершей — красный рисунок на льне.
— Это нарисовала сестра Виктория, — заключил Фальконе и, похоже, впервые был удивлен. — В предсмертных судорогах, своей кровью.
Рисунок был похож на круг или кольцо. В одном месте очень толстая и обтрепанная линия утончалась и утончалась.
— Что здесь изображено? — спросил сержант, который обнаружил находку.
— Я не знаю, — Фальконе сперва посмотрел на мать настоятельницу, а потом на меня. — У вас есть объяснения, достопочтенная матушка? Или у вас, месье Сове? — У меня не было таковых, а аббатиса сказала:
— Возможно, это ничего не должно обозначать. Оно могло получиться случайно, когда сестра Виктория боролась со смертью и не владела своими движениями.
— Возможно, но маловероятно. Тогда не было бы такого замкнутого круга. Как и всегда, мы возьмем с собой простыню. Это может оказаться важным.
Фальконе снова повернулся ко мне с хитрым выражением на морщинистом лице.
— Так как мы как раз занимаемся важными вещами… месье Сове, где вы провели вечер?
Глава 8
Красный дракон
Я остановился на довольно темной площади между отелем и Собором и глубоко вобрал в легкие прохладный воздух. Несмотря на холодный ветер, я весь горел, а мои руки и ноги дрожали. Я еще не оправился от последнего вопроса Фальконе.
Как лиса, которая выслеживает свою жертву, маленький лейтенант сыска стоял передо мной, внимательно глядя на меня прищуренными глазами так, чтобы даже малейшее телодвижение или гримаса не утаились от него — подобно Суккубусу, который не хочет потратить впустую ни одной капли жизненного сока. Как буква «V» с растопыренными руками, он был готов схватить меня при малейшей ошибке — и больше не отпускать.
Хотя я был невиновен в смерти как августинки, так и целестинца, надо было заставить себя успокоиться. Но я уже ощущал грубую пеньку, которая стягивала мое горло. Я назвал Фальконе торговцев, у которых я сделал покупки, помянул о бане. Он открыто улыбнулся и сказал, что должен задать мне вопросы: само собой разумеется, ни в коем случае никто не подозревает меня, переписчика архидьякона из Собора Парижской Богоматери. Потом, наконец, он отпустил меня. Я прошел через больничный зал, хотя и не видя Фальконе, но чувствуя спиной его буравящий взгляд.
Шум от Собора доносился до меня. Горстка причетников роилась вокруг, прогоняя народ из божьего храма и тени его порталов. Собор Парижской Богоматери хотел закрыть свои врата и отойти ко сну. В то же время звон колоколов созвал священников, дьяконов и монахов на всенощную. Я посмотрел наверх на высокие башни Собора и спросил себя, в какой из них находиться сейчас страшный звонарь и раскачивает ночной колокол.
Я перебежал через площадь, поспешил по ступеням к порталу Страшного Суда и заявил причетнику с лошадиным лицом, что я новый переписчик архидьякона.
— Отец Клод Фролло наверняка захочет принять меня после окончания службы.
Причетник обнажил зубы, которые были так велики, что гримаса была похожа на ухмылку.
— Я не думаю так, месье, о нет.
— Почему нет?
— Я буквально сейчас видел, как отец Фролло поднялся на Северную башню. Тогда он не спуститься вниз на ночную молитву.
— Так отведите меня к нему, — попросил я.
Человек с лошадиным лицом покачал головой по сторонам.
— Если бы я знал, могу ли я побеспокоить архидьякона, если бы я знал!.. Он, собственно, крайне не любит, чтобы его беспокоили, если он уже наверху у колоколов. О нет, совершенно не любит. С другой стороны… — последнее замечание было процежено сквозь зубы, отчего придало ему что-то пренебрежительное и в тоже время — требовательное и лукавое.
— Что вы хотите зтим сказать? — спросил я довольно грубо, озлобленный перспективой снова провести ночь под открытым небом и на холодном камне.
— Небольшое вознаграждение за то, что я, возможно, вызову на себя гнев отца Фролло, было бы не лишним. К тому же, есть добрый обычай в соборе Парижской Богоматери: новичок чем-нибудь угощает остальных. Скромный дар, если вам так угодно, монсеньор.
Итак, я потянулся за кошельком, чтобы удовлетворить жадно растопыренную клешню одним солем. При этом моя рука натолкнулась на твердый предмет внизу в моем кожаном мешке — дар умирающего облата. Я за все время так и не дошел до того, чтобы рассмотреть его внимательного. По правде говоря, я и не испытывал ни малейшего желания вспоминать ту ужасную ночь.
Монета быстро исчезла в складках одежды человека с лошадиным лицом, и он впустил меня внутрь собора Богоматери. С глухим грохотом за мной закрылись тяжелые двери среднего портала.
Я оторопел, почти испугался, потому что показался себе пленником, а не гостем. Чувство усилилось при виде бесчисленных фигур, которые наполняли помещения между колоннами хора и нефа. Ангелы и демоны, святые и грешники, люди и чудовища, упорядоченное пространство из камня и мрамора, золота и серебра, бронзы и воска — одновременно полное жизни, как мне показалось. Тысячи глаз смотрели на меня, провожали любопытными взглядами, — как армия стражников, которая не хотела отпускать меня из своих рук-клещей. Возможно, такое живое впечатление создавало пламя многих свечей и масляных светильников. Могло быть и что-то другое — но такого не должно быть в Божьем храме.
Я был рад, когда ступил за причетником в сумеречную галерею башни по левую руку и не должен был больше глядеть на эту рать. Влажным и застоявшимся был воздух в узких стенах колокольни. Ступень за ступенью причетник поднимался наверх, я — следом за ним. Иногда свеча в подсвечнике на стене бросала луч света в полутьме — ровно настолько, чтобы я мог различить каменную лестницу. Уже более сотни ступеней было у нас позади, когда мы, наконец, вышли наружу.
У меня закружилась голова, когда я взглянул вниз на крыши мрачного города под нами. Казалось, люди на свете исчезли. Здесь, наверху, на башне, царили каменные существа, родственники тех статуй, которые приветствовали меня раньше в церковном нефе.
Чудовища с отвратительными мордами, крыльями и когтями примостились на балюстраде, обратив мрачный взгляд или насмешливые ухмылки на Париж. При дневном свете они могли выглядеть безобидными водостоками, но ночь раскрывала их истинную — демоническую — сущность.
Мне почти показалось, что те монстры, у которых были крылья, поднялись в воздух, и взмахи каменных перьев заставили его дрожать. В действительности речь должна была идти об отзвуке смолкших колоколов, колебание которых отражали воздух, дерево и камень. Я внимательно посмотрел на очертания башен, в которых следовало находиться клеткам с колоколами. Торчал ли там все еще звонарь, горбун Квазимодо?
Видимо я произнес имя вслух, потому что мой проводник кивнул и сказал:
— Вы правы, месье, здесь, наверху, царит Квазимодо. Собор — его мир, и эти башни с колоколами — его королевство. Но горбун — только князь. Его сюзерен и король — отец Фролло. Давайте посмотрим, где мы его найдем.
Мы проследовали по запутанным путям и подъемам башни в маленькую каморку в самом дальнем углу, почти под самой крышей башни. Лучи света пробивались через щели закрытой двери, за которой раздавались голоса.
— Вот здесь он прячется, — пробормотал причетник больше себе под нос. — И у него гости.
Когда он обернулся ко мне, страх отразился на грубых чертах его лица:
— Будет лучше, если мы придем снова, месье. Отец Фролло не любит, если его беспокоят в этой келье.
— Почему? Что он здесь делает?
— Никто не знает этого, — прошептал причетник и приложил палец к губам, чтобы я говорил тише. — Дверь постоянно заперта, а единственный ключ Фролло носит всегда при себе. Сам епископ никогда не отваживается войти в это помещение без его разрешения.
— Тогда мы просто постучим в дверь и попросим разрешения, — предложил я.
— Отец Фролло оценит это еще меньше, когда я досаждаю ему поздно вечером, — глаза под выпуклым лбом причетника расширились, и он задумчиво покачал своей угловатой головой. — Вам не следует будить лихо, месье. Отец Фролло…
— Кто, я? — спросил резкий голос, сопровождаемый тихим скрипом двери в келью. Она открылась только на узкую щель, через которую Клод Фролло недовольно выглянул наружу. Когда он узнал причетника, то продолжил грубым тоном:
— Почему вы беспокоите меня так поздно, Одон? Разве вам не известно, что я не хочу видеть здесь наверху ни одного человека!
— Мне прекрасно известно это, но этот господин не хотел мне верить, — возразил Одон и отступил испуганно на шаг назад, так что луч света из кельи упал на меня.
Немедленно черты лица Фролло слегка смягчились.
— Ах, это вы, месье Сове. Я уже подумал, вы занялись больше моими деньгами, нежели книгами. Одон, проводите моего нового переписчика в келью Пьера Гренгуара. Отныне она станет ему спальней и рабочим кабинетом. Подождите меня там, месье.
Он закрыл дверь, но прежде я успел бросить беглый взгляд на его гостей. Я увидел двоих мужчин, и оба лица показались мне знакомыми. Но в ужасе, от которого у меня кровь застыла в жилах, и вихрем поднялись мысли, определил только имя человека с мясистым лицом. Дважды я уже видел его — и оба раза человек сидел на белом в яблоках коне.
В свою очередь, как и причетник Одон, я быстро отступил назад в тень, надеясь, что Жиль Годен, нотариус Шатле, не узнал меня, ибо неизвестно, какими причинами он руководствовался, коли увидел во мне убийцу целестинца.
— Что случилось, месье? Вам нехорошо? — спросил Одон, когда я ударился спиной о стену и больно стукнулся затылком.
— Оступился в темноте, — пробормотал я. — Лучше, если вы пойдете вперед. Я не летучая мышь, чтобы превосходно ориентироваться в темноте.
— И не место здесь для человека из плоти и крови, к тому же ночью, о нет, — пробормотал Одон и взял снова на себя обязанности проводника.
По дороге я как бы невзначай спросил:
— Вам известны гости архидьякона, Одон?
— Я их даже не видел, — ответил причетник к моему удивлению.
Я полагал, он поведет меня снова вниз, но келья Пьера Гренгуара располагалась не в монастырских пристройках собора Богоматери, а также не в жилом квартале клириков, а здесь, наверху, в колокольне башни.
Когда я вслух удивился по этому поводу, Одон заметил:
— Я тоже не захотел бы здесь жить. Отец Фролло и его звонарь — не совсем располагающее общество, не так ли? — он посмотрел по сторонам и добавил шепотом:
— Будьте начеку, месье Сове!
Прежде чем я еще сумел спросить, чего мне следует опасаться, причетник уже исчез, вероятно, радуясь тому, что смог покинуть башню с колоколами.
Так как келья не была заперта, я вошел и оглядел мое новое пристанище. Бронзовая лампа с двумя рожками на большом столе излучала яркий свет; вопреки своим словам, архидьякон рассчитывал на мое позднее появление. Келья была просторной и чистой, и если затопить небольшой камин, то здесь стало бы даже приятно тепло. Два больших окна обеспечивали достаточный дневной свет, что немаловажно при работе переписчика.
Рядом с лампой находились все инструменты, необходимые для моей работы: пишущие перья, кисти, чернильницы, щипы, линейки и угольники, скребки и ножи для заточки перьев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85