Но из-за предательства дреговитов бедняжка попала в плен, а в итоге — на костер. Предательство определило и кончину ее брата по оружию, маршала Франции.
— Вы говорите о Жиле де Реце? — поинтересовался я с ужасом.
Маршал Франции, явно герой в войне против англичан и бургундцев, был казнен в октябре 1440 года в Нанте. Никто не считал наказание несправедливым, Жиль признался, что убил больше, чем сотни детей самым жестоким образом, чтобы понравиться Сатане. Многие из его жертв он изнасиловал, перед тем как убить, некоторых потом. Тюрьмы его замков нашли полными остатками скелетов и пеплом сожженных тел. Я знал эту историю хорошо, в Сабле и сейчас рассказывают каждому ребенку ее, потому что Жиль де Рец командовал там местным гарнизоном с 1427 по 1429 годы.
— Господин де Рец стал жертвой дреговитов, — объяснил монах-призрак, словно прочитал мои мысли. — После того как они убили Жанну, они лишили его чести и достоинства. Его разум помешался. Может быть, он слишком много пробовал сок мандрагоры, который должен был давать деве.
— Это зачем? — вмешался я.
— Мандрагора изменяет сознание, делает его восприимчивее для действительных или только воображаемых воздействий.
— Даже если Жиль де Рец принял этот сок, он совершил свои злодеяния в состоянии безумия?
— Злодеяния? Чепуха, это был заговор! Герцог Бретани и его канцлер, епископ Жеан де Малетруа, оба коварные дреговиты, лишили Жиля де Реца авторитета и жизни — чтобы прибрать к себе его сокровища.
Я взглянул на шахматную доску и тихо сказал:
— Вы заявляете — белые против черных и черные против белых, как вам это угодно, а правда расплывается в сплетнях и россказнях.
— Не существует правды, есть только правильный взгляд на вещи! И я попытался сообщить его вам. Вы распознаете его, когда вернетесь в Нотр-Дам и серьезнее займетесь отцом Фролло.
У меня появился неприятный привкус во рту, и я сплюнул.
— Что за причина должна у меня быть, чтобы возвращаться в Нотр-Дам?
— Спасение мира, избавление душ от проклятия — не достаточная причина для того?
— Покиньте свой подземный мир и расскажите обо всем прево или епископу. Костер быстро просветит ваш запутанный разум!
— Это, пожалуй, единственное мучение, которому меня еще не подвергали…
Его шрамы подтверждали эти слова, и в тот же момент я испытал сочувствие.
— Арман, если вы не хотите это сделать для мира, тогда сделайте это для Колетты, которой вы многим обязаны.
— Я благодарен за ее уход, но достаточная ли это причина, чтобы требовать взамен мою жизнь?
Едва я сказал это, как показался себе убогим, трусливым червем, который прячется от голодной вороны. Так я явно не расположу к себе красивую Колетту.
— Без Колетты вы бы давно распрощались с жизнью. Она была вашим ангелом-хранителем — с тех пор, как вы переступили порог Нотр-Дама.
Монах-призрак протянул что-то вперед, тряпку. Нет, это были волосы, борода. Когда он поднес ее к лицу Колетты, я узнал нищего Колена — только моложе, без многочисленных шрамов. Как часто за прошедшие недели я выглядел глупцом! Как глупый ребенок, которому выдают правду маленькими дозами, чтобы не перегрузить. Или чтобы не разозлить, потому что еще в нем нуждаются… Монах-призрак, отец Фролло, итальянец Леонардо, даже Колетта — все они играли со мной, двигали и передвигали меня туда сюда, как это им было угодно.
— Это, должно быть, борода, которую я нашел на месте нападения, когда я преследовал нищего и услышал, как кричала женщина, — сказал недовольно я. — Колетта видимо забрала ее снова, когда она якобы случайно упала на меня у толстухи Марго.
Колетта улыбнулась мне, но ее черты лица были напряжены:
— Вы очень умны, месье Арман.
— Нет, я глупец, несказанный чурбан! — выпалил я. — Иначе я бы давно разоблачил этот маскарад!
— Колетта обладает многими талантами, — сказал монах-призрак примирительно. — Она умеет притворяться, как актриса, а как карманная воровка она будет половчее многих, кто зарабатывает себе на пропитание на улицах Парижа этим подозрительным искусством ловкости.
— Мило для нее, — пробормотал я, окончательно решив не отступать от отказа, порожденного моей задетой гордостью.
— Сердитесь на меня, Арман, но не на Колетту. Как я уже сказал, без нее вы бы уже в День Трех волхвов обеднели бы, когда…
— Таковым я был в действительности, — прервал я монаха-призрака. — Когда я проснулся утром возле Нотр-Дама, Колен или Колетта исчезли, а мой кошелек был так же пуст, как и желудок.
— Это была не я, — тихо сказала Колетта. — Другой нищий применил свое искусство опустошения кошельков против вас.
— Ничего об этом не знаю и не хочу говорить, — продолжил монах-призрак. — Не жалуйтесь из-за своих денег, будьте лучше благодарны за вашу жизнь, Арман! Вы бы попали под копыта убийцы Годена, из совпадения ли или потому что нотариус видел вас вместе с Аврилло, если бы Колетта не предупредила вас.
— Это были вы?
Я взглянул в заботливые глаза Колетты и почувствовал себя плохо, дурно. Мое ли грубое поведение стало причиной этой глубокой боли, которую я прочитал в ее глазах? Тут же я понял, насколько эта мысль возникала из тщеславной самооценки.
— Подумайте, не должны ли вы что-нибудь Колетте, Арман! — сказал монах-призрак и следующим махом выложил:
— Жизнь ее отца за вашу.
Когда я вопросительно взглянул на Колетту, она сказала тихим дрожащим голосом:
— Мой отец — Марк Сенен. Когда они схватили его, мне удалось убежать. С тех пор я пытаюсь выяснить, где они держат его. Моя мать умерла рано, как и мои сестры и братья, у меня остался только отец. Если бы я только знала.Сотрясаемая судорогами плача, она упала мне на колени. Я обнял ее и гладил рукой по голове, наслаждаясь ее теплом и ароматом.
Сочувствие и симпатия к Колетте овладели мной, посылая теплые волны по всему телу. В этот момент я бы все сделал для этого беспомощного, нежного, теплого, удивительного существа в моих руках.
Я бы даже вернулся в Нотр-Дам, но это казалось — и я признаю мое облегчение по этому поводу — ненужным. Марк Сенен должен быть заточен где-то, куда поместили сумасшедшего в 1465 году.
Все, что я мог сообщить об этом, я уже прочитал в книге Гренгуара.
Я поведал Колетте и монаху-призраку об этом и добавил:
— К сожалению, Гренгуар не записал, где находится эта темница безумного.
— В Консьержери, — сказал монах-призрак. Колетта повернула к нему залитое слезами лицо.
— Там держат взаперти моего отца? Мы должны его освободить, немедленно!
— Так быстро, как это возможно, но не опрометчиво. Я все подготовлю. Колетта, иди умойся и отдохни немного, это поможет тебе.
Послушно, но все же немного колеблясь, она удалилась. Только нехотя я позволил ей уйти. Ее прикосновение и тепло доставляли мне удовольствие. Я желал дольше держать ее в своих руках и ласкать. Колетта, казалось, обещала любовь и склонность, гораздо больше, чем бурная, но чистая страсть, которой я наслаждался в руках Антуанетты.
— Как я вижу, вы теперь готовы нам помочь, — сказал монах-призрак.
Я попытался больше не думать о Колетте. Мой собеседник был хитрой лисой, он хотел использовать мое примирительное настроение. Поэтому я возразил сухо:
— Теперь, когда вам известно, где находиться отец Колетты, я уже помог вам. Для чего я должен подвергать себя опасности, возвращаясь в Нотр-Дам?
— Сделайте это ради себя, ради вашей души! И возможно, ради меня.
— Радивас? Я не знаю даже вашего имени. Кто вы, чтобы требовать от меня такое?
Монах-призрак печально взглянул на меня и сказал:
— Вы видите перед собой человека, который в большей степени виноват перед вами. Я — ваш отец, Арман.
Глава 6
Логическая машина
Я сидел на краю кровати и, оцепенев, смотрел на него, молча и неподвижно — но лишь внешне. Внутри у меня все бушевало, раздирало мои внутренности, смешало все мои чувства, кровь бешено стучала в моих жилах и в следующий момент застывала, как под порывом ледяного зимнего ветра. Никогда прежде я не испытывал таких противоречивых эмоций, и тут же чувствовал себя опустошенным, сидел, как парализованный, словно тяжелая глыба скалы привалила меня, сковала всякое движение и выдавила жизнь из моего тела. Что я должен сказать, что сделать?
Сперва монах-призрак хотел забрать у меня моего Бога и доказать мне, что Сатана создал мир — с деревьями и кустами, животными и людьми. А теперь он разрушает все, что я придумал себе об отце. То, что он благородный, но свергнутый и преследуемый принц, который не может открыться своему сыну, потому что не хочет подвергать его опасности. То, что он мудрец, ищущий путь познания, которого бы только обременяли жена и ребенок. То, что он богатый купец, новый Жак Кёр, находящийся постоянно в пути к далеким побережьям со своей флотилией кораблей, нагруженных бесценными товарами. И теперь это безобразное подземное существо хочет разрушить все — честь, мудрость и богатство, — заявляя, что он мой отец! С криком ярости и возмущения я вышел из своего оцепенения, вскочил с кровати и бросился на монаха-призрака. Как хищник, который защищает свою добычу, я был готов повалить человека и разодрать на части. Но он был ловок в движении, как и во лжи. Всего лишь один небольшой шаг в сторону — и мой прыжок попал в пустоту. Я споткнулся о табуретку, на которой сидел вначале, и растянулся животом на холодном твердом полу. Я лежал там как крестьянский рохля, который не способен даже толком пнуть другого ногой. От ярости и отчаяния я был готов рыдать, однако я не доставил такой триумф моему мучителю.
Он стоял надо мной и смотрел на меня с сочувствием.
— Я понимаю, что вами движет, Арман. Это явно не лучший момент для воссоединения отца с сыном. Но мне это показалось необходимым.
— Вы понимаете, что мной движет? — спросил я и, покачиваясь поднялся на ноги. У меня было ощущение, что пол дрожит под ногами, в действительности, дрожали мои ноги. — Испытывали ли вы, отец, хоть долю того, что сейчас движет мной? Или вам это безразлично, потому что вы вовсе не мой отец? Если вы монах, то как вы могли зачать детей?
— Это умеют все монахи, большинство из них делают это, и многие даже в том преуспели. Я никогда не называл себя монахом. Моя ответственность гораздо больше, чем у самого простого монастырского брата, и больше чем грех, который я взял на свою душу.
Я схватил его за правую руку и затряс.
— Не говорите загадками, скажите мне, наконец, кто вы на самом деле!
— Это я и сделал.
— Ваше имя! — закричал я. — Назовите мне ваше имя!
Я так сильно встряхнул его, что он потерял равновесие и упал на колени. Тут он посмотрел на меня и затянул монотонную песню хрипящим, слабым голосом, измученным кашлем:
Того Ты упокой навек, Кому послал Ты столько бед,
Кто супа не имел в обед, Охапки сена на ночлег,
Как репа гол, разут, раздет — Того Ты упокой навек!
Того кто его не бил, не сек? Судьба дала по шее, нет,
Еще дает — так тридцать лет. Кто жил похуже всех калек —
Того Ты упокой навек!
Последние звуки перешли в кашель, который окончательно повалил его на пол. Там он вертелся, как червь. Он кашлял кровью, которая выступила на его дрожащем рту, измазала подбородок и образовала под ним розоватую лужу. Я уже было испугался, что с кашлем он выплюнет все свои кишки из нутра. Постепенно он пришел в себя, вытер рукавом лицо и посмотрел на меня снизу вверх.
Он все еще стоял передо мной на коленях, словно ждал, что я прочту ему приговор.
Я отступил на два шага назад, из страха, — я в том признаюсь, что из страха перед правдой.
— Почему вы поете песню об этом висельнике Вийоне?
— Вы же поинтересовались мной, Арман, и я рассказал вам мою историю.
— Вашу историю? — я спросил бесконечно медленно, словно был глух и непонятлив как Квазимодо. — Тогда вы хотите сказать, вы — Франсуа Вийон, висельник, развратник, сочинитель баллад?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85