Но едва мои глаза различили оборванные, грязные фигуры, которые, как извержение темноты, возникли из ниоткуда, я понял, что это не были ангелы. Скорее наоборот!
Руки, походившие более на лапы, разрывали и раздирали мою изношенную одежду. Лица с запавшими глазами, перекошенные пасти или маски нищеты уставились на меня — с мольбой напополам с приказом. Все больше этих человекообразных крыс выползало из своих нор, отделялось от теней и толпилось вокруг меня, как хищные волки вокруг своей добычи.
— Смилуйся, месье!
— Господин, сжалься над нами!
— Один соль для слепого!
— Кусочек хлеба для калеки!
— Щедрый дар для хромого, о, достопочтенный!
— Всемогущий, сотворите милостыню, мессир! — Гортанные, хрипящие и запинающиеся выкрики умели быть молящими, льстивыми, подталкивающими и жалостливыми. Но со мной эти частично печальные, частично отвратительные создания попали впросак. Напрасно я надрывал голос, пытаясь объяснить толпе попрошаек, что я сам скорее один из них, чем тот, кто может позволить себе творить благо. Мне так и не удалось перекричать громкие крики мольбы. Возможно, грязные существа с обрубками рук и ног не хотели даже слушать такое послание. Мое сопротивление, которое они встретили, подхлестнуло их не на шутку, превратило их скулеж в требования. Похоже, они намеревались забрать силой то, в чем я отказывал им. Уже затрещал мой дырявый плащ, разрываясь в руках нищих.
И я, который страстно желал избавления в смерти, испугался. О, человек, как неустойчив дух твой, как обманчива твоя жалость к себе, как сильна искра жизни!
Я хотел бежать прочь, но сумел сделать только один шаг. Гнусное существо, похожее больше на паука, нежели на человека, бросилось мне под ноги и сбило наземь. Я упал лицом в жидкую грязь, которую еще не прихватил ночной мороз. Прямо надо мной стояло судьбоносное существо, преградившее в гротескной изворотливости мне путь, хотя у него не было ни ступ, ни ног. Дряхлая голова сидела на иссушенном теле, двигающем непомерно сильными руками и кистями, с тех пор как неизвестная судьба лишила его ног. Он усмехался мне почти беззубой пастью и требовал в качестве платы за проход один соль, а еще лучше — гульден.
— Почему же сразу и не два гульдена и не двадцать? — осклабился я в ответ, сам не зная, откуда у меня взялась такая наглость. Она дорого обошлась мне, когда паук залепил мне болезненный удар по черепушке — или в данном случае это следует назвать пинком? Он наскочил на меня, как всадник на скакуна, а шайка одобрительно возликовала.
— Вот так, Эскарбо, покажи-ка этому франту, кому принадлежит по ночам власть!
— Загоняй-ка лошадку, храбрый Эскарбо!
— Возьмем себе, что он не желает нам отдать, клянусь Гермесом!
— И Меркурием, если есть какая-то разница!
— Сдирайте одежду с этого выскочки!
— Вырывайте зубы из пасти!
— Кожу — с костей! Кости — из тела!
Когда я представил себя четвертованным, в меня вселились невиданные силы. Я вскочил на ноги и сбросил мерзкого паука, которого звали Жучишка-Эскарбо . Изуродованное создание шлепнулось вниз, сломав при падении руку или ногу (если это можно было так называть), и жалобно запищало. Меня это ничуть не тронуло, я, прежде всего, думал о своих костях, коже и зубах. Но едва я встал на ноги, как свора повисла на мне, как репьи — только тяжелые, словно камни. И снова они повалили меня на землю.
Колющие кости и острые ногти впились в мою плоть. Угрожающие крики звучали у меня в ушах. Слюни из вонючих пастей текли на меня. Еще немного — и пинки, толчки и подзатыльники выбили бы из меня дух. Смерть показалась мне не только еще более желанной, как незадолго до того, но близкой и почти неизбежной.
Мои силы быстро иссякли под напором множества рук и ног, которые пинали и удерживали меня на земле. Это было удивительное множество грязных обрубков, специально изобретенных для демонстрации всевозможного уродства. Порой калека вдруг оказывался вовсе не таковым — и словно по волшебству из ниоткуда появлялась недостающая рука или нога, — чтобы нанести мне удар.
Когда моя боль заглушила все остальное, когда удушающие тиски на моем горле уже грозили лишить меня дыхания, что было бы почти милосердным, давление бесчисленных тел заметно спало. Неужели оборванцы затеяли новую игру, чтобы продлить мои страдания и свое удовольствие?
Но они отступили от меня назад, как от прокаженного, с ужасом и страхом на своих издевательских рожах — как ворох опавшей листвы, который вмиг разметает налетевший порыв ветра.
Это и был черный ветер, ночная тень, врезавшаяся в нищенский сброд — странно неподвижная фигура, которая ничего не делала. Она неподвижно стояла рядом и, вытянув руку в повелительном жесте, указывала в темноту. Но этого оказалось достаточно.
Попрошайки и живодеры побледнели, перекрестились и воззвали к Господу, чьи заветы они только что так безудержно нарушали. Почти с облегчением они последовали немому приказу ночного незнакомца в черном и пустились наутек с таким неудержимым страхом, что спотыкались о свои существующие и несуществующие ноги. Только спустя несколько мгновений, после того как я уже видел себя бездыханным куском мяса, плывущим в Сене, последний из моих мучителей исчез в узких и мрачных переулках.
Теперь лишь человек в черном стоял возле меня, наполовину сливаясь с тенью, закутанный в темный балахон, низко опущенный капюшон которого скрывал лицо в мрачном проеме. Я лежал на земле — бессильный, как побитый пес, который смиренно смотрит на своего хозяина.
Странным образом я не ощущал облегчения, не говоря уже о радости моего удивительного спасения. Банда мошенников была ужасна. Но застывшая фигура казалась ужасом из ужасов, едва ли не еще большей угрозой? Освобожденный от удушающих рук, я вдохнул воздух через нос — дышать всей грудью я не мог. Слишком сомнительным мне показалось то, что эта жуткая ночь в самом сердце Парижа приготовила для меня теперь.
Человек в черном подошел ко мне, и мне показалось, что вдруг подул ледяной ветер с острова Сите. Но яблони на берегу стояли, не шелохнувшись, и рябь не появилась на воде. Облака заволокли небо.
Ужас охватил мной, и я почувствовал, как у меня зашевелились волосы на затылке.
Жутко, почти беззвучно возле моего уха раздался монотонный шепот.
— Подберите свои вещи, ночь будет холодной.
Кому он говорит это?! Смущенный заботой, которую человек в черном проявил к моему здоровью, я последовал его совету. Или — его приказу? Я ползал по берегу реки и бросал робкие взгляды на таинственного незнакомца в надежде рассмотреть его лицо под капюшоном. Но напрасно — либо он так ловко держался в тени, либо у него вовсе не было лица.
Был ли это один из демонов, которые, как всякий знает, рыщут по земле в ночь накануне Дня Трех волхвов? В эту последнюю святочную ночь и на следующий день могут происходить чудеса, вода наделяется целебными свойствами, а животные могут разговаривать на человеческом языке. Но и демоны приходят к человеку, потонувшие колокола звучат из подземных глубин, а дьявол со своим войском выходит на ловлю человеческих душ. Разве не так?
— Такой оборванный и побитый, вы никогда не найдете себе достойное место службы, — заключил демон. Для этого ему не понадобилось много ума: плащ, разорванный попрошайками, придавал мне вид пугала огородного. Мой желудок заурчал в подтверждение его слов, словно загнанная в угол бездомная собака.
— И, без сомнения, вы голодны. Наешьтесь досыта и приведите свою одежду в порядок, тогда вам подвернется хорошая должность.
После этих слов маленький кожаный мешочек упал передо мной с легким звоном на помятую прибрежную траву. Я догадался, каким было его содержимое, но не осмелился тут же прикоснуться к нему.
— Ступайте завтра во Дворец правосудия. Там соберутся высокие мужи, чтобы присутствовать на мистерии в Большой зале. Спросите отца Клода Фролло, архидьякона из Нотр-Дама. Он ищет толкового писца. Подайте себя ловко, и вам обеспечен постоянный заработок, Арман Сове!
Голос говорил так тихо, что даже плеск Сены грозил заглушить его. Мое имя было едва различимо, и черный человек исчез, прежде чем его слова полностью замерли. Это был самый настоящий демон, но явно расположенный ко мне. Если он — не привидение, то откуда черный человек знал мое имя, откуда у него взялся мой кошелек?
Мой — потому что брошенный кошелек, несомненно, был подарком моей возлюбленной Антуанетты к давно прошедшему Рождеству. С благоговением мои пальцы нащупали дорогой бархат, который нежные руки Антуанетты прикрепили к коже кошелька, и на очень краткий миг нежных воспоминаний я снова оказался в объятиях мягких рук возлюбленной.
Мои мысли вернулись в грубую, холодную реальность, когда пальцы нащупали под бархатом и кожей что-то твердое, и поспешно я развязал тесьму, чтобы вытряхнуть содержимое кошелька себе в руки. Облака расступились немного, и свет звезд на небе заставил сверкать бледную медь. Среди солей приятно поблескивало серебро трех турских грошей. Черный демон ночи Трех волхвов оказался действительно благодетелем! Опасаясь возвращения нищих, я быстро спрятал неожиданное денежное благословение в кошелек, запрятал под фуфайкой и рубашкой и постарался побыстрее убраться восвояси из этого нелюдимого места.
На постоялых дворах на острове Сены, как и во всех кабаках города, необузданно праздновали ночь Трех волхвоа Чревоугодие сегодня было не только разрешено, но и стало неукоснительным требованием. Штраф получал тот, кто слишком мало ел! — до тех пор, пока у него хватало денег, чтобы наполнить свой желудок, как у счастливца-меня. «У оленя» — так называлась ближайшая таверна, чья покосившаяся на ветру обветшалая вывеска изображала животное, давшее название.
Охваченный радостью предвкушения, я нажал на ручку скрипучей двери и неуверенно зашагал в упоении полного счастья в плотном чаду из винного и пивного перегара, пота и запаха жаркого.
Я нашел свободный стол поблизости и жестом позвал простодушную девушку, которая с однозначным видом предлагала все, что бы я ни пожелал. Я лишь поверхностно погладил дородные, тестообразные шары, которые буквально выпадали из ее корсета.
Но это не та плоть, ради которой я оказался здесь, — по крайней мере, сейчас этого не хотелось. Я заказал кружку бургундского вина и буханку белого хлеба, четвертушку бри и большую порцию ягненка, которого поворачивал на вертеле мальчишка, ягненка, набитого душистой начинкой: яблоками, грушами, луком и салом (я учуял эти запахи).
— Сперва жирный куриный суп для господина? — спросила полнокровная девица, и я жадно кивнул в ответ.
Спустя считанные минуты суп стоял передо мной — такой горячий, что еще дымился. К нему в придачу я получил хлеб, сыр и вино, которое девица налила из глиняного кувшина в захватанный оловянный кубок. Только я хотел схватить бургундское, как волосатая лапа, похожая на медвежью, крепко пригвоздила мою узкую руку к истертому столу.
— А может ли знатный господин это оплатить?
Вопрос исходил вперемешку с ядреным запахом лука и чеснока из сальной пасти дородного трактирщика. Его почти заплывшие от сала свиные глазки изучали меня недоверчиво, а крепкий захват медвежьих клещей постепенно причинял мне боль. Я прекрасно понимал его колебания — надо ли подавать на стол такому оборванному, измазанному парню столь роскошную трапезу. Я высвободил свою руку из-под веса мяса и костей и показал свинячим глазкам свой приоткрытый кошелек. Они засияли, а жирный рот улыбнулся — приветливо и со знанием дела.
— Только самое лучшее для мессира! — приказал он девице и пошел обратно к своей стойке.
Дряхлая фигура преградила ему путь и указала истощенной рукой на меня.
— Возьмите только деньги, кум Шабер, и велите оплатить ими ваши похороны, если после этой ночи от вас еще останется хоть что-то, что проделает путь на кладбище Невинно убиенных младенцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85