По крайней мере ваша воля распорядиться информацией по своему
усмотрению.
Извините, Джон. Мы договорились встретиться в Монреале. Благодарю вас
за звонок. Прощайте.
Да, Серж Казанкини, будь он рядом со мной, потирал бы руки от
удовлетворения: я вел себя, как послушный мальчишка-пятиклассник,
застигнутый учителем за списыванием уроков и беспрекословно соглашавшийся
со всем, что ему твердили...
Не всегда в жизни удается уберечься от неожиданных даже для тебя
самого решений.

7
Не всегда...
Это случилось накануне чемпионата Европы.
Мне прежде не доводилось выступать в Италии, и Рим виделся не одной
лишь счастливой возможностью восстановить престиж, подупавший в глазах
тренеров сборной, да и осмелевших до дерзости соперников после трех
обиднейших проигрышей, в том числе и на чемпионате страны; я спал и видел
себя под стенами древнего Коллизея, где некогда сражался Спартак; я
мысленно бродил по Форуму и опускал разгоряченные ладони в прохладные
струи фонтана Треви, стоял на площади перед собором Святого Павла, словом,
помимо спортивного интереса, предстоявший чемпионат континента обещал
массу неповторимых впечатлений. Масла в огонь подлил и сам Захарий - так
между собой величали мы в сборной генерала Захария Павловича Фирсова,
бессменного председателя Всесоюзной федерации плавания и непременного
руководителя команды в зарубежных поездках. Прямой и длинный - настоящая
коломенская верста, в своем неизменном форменном блайзере члена
руководства ФИНА, уверенный в себе и потому чуть-чуть напыщенный, он
бросил фразу, заставившую кандидатов в сборную, в том числе и меня,
буквально задрожать: "А затем, ребятки, коли золотыми медалями не
поступитесь, обещаю вам Везувий и Помпеи. Помните: "И был последний день
Помпеи для русской кисти первым днем"? Но-но, только при условии отличного
выступления в целом, командой!"
"Я покорю тебя, Рим!" - твердил я себе, когда плыть было уже
невмоготу, а новый тренер (моя постоянная наставница Ольга Федоровна, как
и положено периферийному специалисту, осталась дома), как надсмотрщик (ему
только хлыста для полного сходства не хватало), наотмашь хлестал и хлестал
меня словами. "Вы что, молодой человек, всерьез рассчитываете с такими
результатами попасть на Европу?" Или: "Работать нужно так, чтоб соленый
пот в воде глаза ел!" Или еще похлеще: "Боже, и как там на Украине пловцов
тренируют?" Меня раздирала злость, я взрывался, как перегретый чайник, а
секунды становились все хуже, все безнадежнее, и шансы мои убывали
быстрее, чем шагреневая кожа у скупца. Чего только не делал: пил настойку
лимонника (в те славные времена мы не ведали никаких "ускорителей" - ни
запрещенных, ни официально рекомендованных лабораторией какого-то там
авиационного НИИ и предназначенных для летчиков-высотников), давился
аскорбинкой с витамином С, через день вылеживал часами под ловкими руками
Жоры, массажиста сборной (а Жоре перевалило за 40), до изнеможения парился
и на ночь принимал элениум. Врач составлял картину по тестам и разводил
руками: по показателям я был чуть ли не лучше всех в сборной подготовлен
физически.
Он однажды заикнулся моему наставнику, что нужно бы Романько, в его
же интересах, дать передышку, эдакий незапланированный тайм-аут в
тренинге. Нужно было видеть зверское выражение тренера, услышавшего такую
беспардонную крамолу. "Да ему и спать в воде нужно, он ведь расходует одну
тысячную энергии, а вы - отдых!" - рявкнул он, чем поверг
тихоню-интеллигента, без году неделя в сборной, в такую панику, что, если
не ошибаюсь, врач ни ко мне, ни к кому другому несколько дней подступиться
не решался.
Что и говорить, такая обстановка не способствовала творчеству. Я
видеть не мог своего непрошеного наставника и ежедневно писал длиннейшие
письма-исповеди Ольге Федоровне, изливая душу, и это было единственное,
что еще как-то поддерживало меня на поверхности.
Чем ближе придвигался Рим, тем труднее становилось заставлять себя
дважды в день прыгать в прохладную голубую воду и крутиться от бортика к
бортику, не поднимая головы, чтоб не видеть и не слышать тренера. Он,
однако, не остался в долгу: явился в бассейн с мощным мегафоном, и теперь
его сентенции стали слышны едва ль не в противоположном конце маленького
уютного Ужгорода, где отаборилась наша команда.
Я стал избегать даже ребят.
За два дня до отъезда в Москву мы вышли на старты официальной
международной встречи СССР - ГДР.
Не стоит говорить, что в первый день я едва добрался до финиша, а
результат был таким оглушающе низким, что, без сомнений, вопрос о поездке
в Рим отпал сам собой. Заметно приободрились мои постоянные конкуренты -
Сашка Головченко, талантливый молодой крепыш с мертвой хваткой на
последних метрах дистанции, из которой мне и прежде удавалось вырываться с
невероятнейшим напряжением, и Харис Абдулов, жгучий красавец, молчун, себе
на уме, с мощными просто-таки ногами-пружинами, буквально выталкивавшими
его вперед (Харис родился в ауле под Сочи и в детстве лето напролет пас
коз в горах, вот оттуда и его знаменитый жим). Был еще парнишка из
Ленинграда, но он не шел в счет - совсем зеленый, его время наступит не
раньше, чем через два-три года, да и то, если к тому времени Абдулов с
Головченко сойдут с голубой дорожки.
И выбрался из воды, буквально отполз в сторонку и плюхнулся навзничь
на густую, теплую траву, подставив лицо солнцу. Хоть убей, я не знал,
почему не плыву.
- Олежек, привет, - услышал я, но глаза не открыл: мне никого не
хотелось видеть в ту минуту. Но человек не исчез. - Олежек, это я,
Ласло...
Теперь я узнал: местный парень, тоже пловец-брассист, как и я, но
дальше первого разряда не дошел и бросил спорт. Внутри в нем, однако, жило
неудовлетворенное желание плавать, и он тянулся к нам и проводил время в
бассейне с нами, дисциплинированно являясь на утренние и вечерние занятия.
Мы с ним быстро сошлись, он пригласил однажды к себе домой - его родители,
занимавшие не последнее место в местной административной иерархии, владели
огромным, мне до того не приходилось видеть ничего подобного, особняком в
три этажа с десятком комнат на пятерых. Плюс собственный виноградник и
замшелый подвал с дубовыми бочками, ухоженный сад и огород, куры, свиньи и
овцы, пасшиеся на Верховине у дальнего родственника. Цветной телевизор,
японская стереосистема (видео тогда еще не нашло распространения среди
наших зажиточных граждан), беспредельное поклонение единственному сыну -
надежде и опоре. Не это ли стало причиной, почему парень так рано забросил
спорт: слишком много существовало соблазнов, не требовавших никаких
усилий...
Но Ласло оказался добрым, покладистым и необидчивым. За мной он ходил
по пятам с первого появления сборной в бассейне. Я привык к нему, он стал
моей тенью и был к тому же полезен - был аборигеном и умел самозабвенно
слушать, о чем бы я не болтал.
- Видел, как плыл?
- Видел... - Голос Ласло прозвучал так грустно, что это неожиданно
рассмешило меня: я был зол на весь мир, на себя, в первую очередь,
конечно, а тут человек убит горем... моим горем.
- Концы. Завтра скажу, что болен, и - айда домой. Отдыхать.
- Не выйдешь на старт? - Мое откровение совсем раздавило Ласло.
- Не-е... - Я все еще лежал с закрытыми глазами.
- А как же... тут ходят, чтоб увидеть тебя, как ты плывешь...
- Смотреть не на что, разве тебе не ясно!
- Видел... А может, еще рискнешь?
- Не-е...
- Жаль.
- Ласло, а, Ласло, что если нам нынче куда-нибудь закатиться и
поплясать под скрипочку цыгана Миши? - Я открыл глаза, приподнялся на
локтях. - Знакомые девушки у тебя, надеюсь, есть?
- С этим без проблем. А что? - У Ласло плохое настроение долго не
гостило. - Не век же вкалывать человеку? Я понял его перемену и не осудил:
показаться в ресторане в обществе чемпиона и рекордсмена, знакомые от
зависти завянут... Мне же было все равно.
Я понимал, что совершаю непоправимую ошибку, и тот же мой нынешний
наставник будет прав, тысячу раз прав, когда скажет, что Романько - не
спортсмен, ему место на трибуне среди зрителей. Многолетний опыт
тренировок и самоограничений, мое второе "я", действовавшее и рассуждавшее
примитивнее с точки зрения обычной человеческой логики (ведь Николай
Михайлович Амосов однажды высказал твердое убеждение, что поступками
человека руководят две силы: желание получать удовольствия и желание
всячески избегать неприятностей), требовало еще сильнее зажать
прекраснодушную слабость в железных тисках дисциплины и плавать, плавать и
плавать.
Но я уже доплавался, как говорится, до ручки: последние два года
работал как заведенный, отказывая себе буквально во всем. Мне нужно,
непременно нужно было доказать себе самому, а потом уже ей, наставнику,
что я - еще не выжатый лимон. И чем хуже складывалось мое положение в
бассейне и дома, тем упрямее принуждал себя на тренировках. "Однако и на
старуху бывает проруха, - признался я сам себе. - И пора факты
воспринимать такими, какими они есть в действительности..."
А вслух произнес:
- Ласло, будь добр, подойди к старшему тренеру и скажи, что ты хочешь
пригласить... нет, твои родители просили - так будет лучше - пригласить
меня в гости. Ну, скажем, на день рождения, именины, годовщину свадьбы,
праздник урожая, - словом, придумай, но получи разрешение не
присутствовать мне на ужине и чуток задержаться после отбоя. Ты понял: не
ты, родители приглашают! - Я знал, о чем толковал: старший, бывший
пловец-марафонец, заслуженный мастер спорта, уважаемый в нашем мире
человек, был до крайности падок на лесть и... внимание "больших людей".
Отец же Ласло, как я говорил, был одним из городских начальников,
занимавшихся к тому же устройством сборной с наибольшим комфортом, и
весьма преуспел в этом, и старший был от него без ума.
- Понял, Олег, - довольно осклабился Ласло. - Когда зайти за тобой?
- К семи... Только, гляди, чтоб кадры поблизости не крутились. Не
хватало еще и в этом засветиться... Пусть лучше ждут у ресторана, о'кей?
- О'кей, мистер Романько! Ай лав ю!
В своем темно-вишневом олимпийском блайзере, в новенькой рубашенции,
купленной зимой в Париже и ни разу не одетой, в серых намертво отглаженных
брюках и светлых мокасинах я выглядел никак не хуже сына нефтяного шейха
из Объединенных Арабских Эмиратов. Мне не хватало лишь белого "кадиллака"
с открытым спортивным верхом и оруженосца.
"Впрочем, с оруженосцем проблем не будет, - едко усмехнулся я,
рассматривая себя в старинном пожелтевшем зеркале в отдельном номере на
третьем этаже некогда блестящей, а теперь захиревшей гостиницы. - А ведь и
впрямь наставник прав: выжатый лимон, цвет сохранился..."
Настроение и без того плачевное - мысли об очередной неудаче в
бассейне буквально глодали душу - готово было упасть до отметки
"катастрофа". Я не любил раздвоенности, а она теперь достигла предела. Я
уже взялся за темно-синий галстук, подаренный фирмой, обеспечивавшей нас
плавательными принадлежностями, а также одаривавшей разными мелочами,
вроде этого галстука, снабженных фирменными знаками, взялся, чтобы
развязать его и плюнуть на глупую затею с рестораном, когда в дверь, робко
постучав, проскользнул Ласло.
Он, кажется, опешил от моего блистательного вида.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41