Ибо давно решил для себя, что разберусь в этой истории досконально и
напишу, как бы ни тяжела оказалась правда.
- Добротвор - не ребенок, он несет полную ответственность за
поступки. Несет вдвойне еще и потому, что он - Виктор Добротвор, имя его
известно в мире. - После продолжительной паузы Савченко, словно споря с
самим собой, сказал, нет, выдохнул едва слышно: - Не верю, не могу
поверить, в голове не укладывается... Чтоб Виктор Добротвор... Нет!
Разговор с Савченко происходил утром, где-то около десяти. Потом я
отправился к себе в пансион писать первый репортаж для газеты. Промучился,
считай, битых три часа, а смог выдавить две с половиной странички не
слишком интересного текста. "Впрочем, - успокаивал я себя, - о чем писать?
Соревнования не начались, никаких фактов, никакой информации, кроме самых
общих сведений да описания мест соревнований. Не разгонишься". Но скорее
всего не писалось по другой причине: из головы не шел Виктор Добротвор...
Когда в дверь осторожно постучали, я решил, что зачем-то понадобился
хозяйке, миссис Келли, и поспешно вскочил из-за стола, чтобы убрать
верхнюю одежду, брошенную на свободное кресло.
- Войдите!
- Благодарю вас, сир, - важно пробасил Серж Казанкини, вальяжный,
самодовольный и испускающий клубы дыма из верной, короткой, как браунинг,
трубки. - Обыскался тебя в пресс-центре, но увы - и след простыл. Никак
творишь?
- Привет, Серж. Сел вот кое-что записать на память, - пробормотал я,
не решившись признаться, что и впрямь писал: стыдно было за строки, что
чернели на белом листе, вставленном в "Колибри".
- Мы с тобой не конкуренты, - произнес Серж традиционную фразу,
впервые услышанную мной еще в Монреале, когда мы познакомились во время
Олимпиады-76. Она, эта фраза, как печать, скрепляющая наши деловые
отношения, и Серж никогда не позволил усомниться в ее крепости. Если
вспомнить, то я сам снабжал Казанкини информацией: и тогда, на Играх в
Монреале, он мне здорово помог, когда я разбирался с историей гибели
австралийского пловца Крэнстона, и четыре года назад здесь, в
Лейк-Плэсиде, - в деле журналиста Дика Грегори...
- Так точно.
- Послушай, мой друг, если я не ошибаюсь, ты в здешних краях не был
четыре года, не так ли?
- Четыре года и десять месяцев без нескольких дней. А что?
- Тогда извини. - Серж нахмурился, и это уже была не наигранная
суровость, к которой он любил прибегать, когда нужно было начать новую
бутылку, а ему не хотелось в одиночку браться за бокал. - Да, извини,
каждый, конечно, имеет право выбирать себе знакомых по своему разумению.
- Серж, ты начинаешь тянуть волынку, - не слишком вежливо оборвал я
его.
- Не знаю, что означает "тянуть волынку", - еще сильнее набычившись,
жестко отбрил меня Казанкини, - но скажу тебе: в Америке нужно отдавать
себе отчет, с кем имеешь дело, иначе можно вполне попасть впросак.
Особенно ежели ты приехал из страны по имени СССР.
- Да ты можешь в конце концов сказать, в чем дело? - Серж не на шутку
вывел меня из себя, что, впрочем, было делом не столь уж и сложным при
моем отвратительном настроении, что не покидало меня со времени
приземления в аэропорту "Мирабель".
- Я бегал за тобой в пресс-центре, потому что тебя разыскивал
Нью-Йорк.
- Какой Нью-Йорк? - растерялся я. - Мне никто не мог оттуда
звонить...
Тебя разыскивал человек по имени... - Серж сделал глубокомысленную
паузу и впился в меня своими итальянскими черными глазищами, словно хотел
проглотить со всеми ненаписанными репортажами из Лейк-Плэсида, - по имени
Джон Микитюк.
- Что же в этом ты узрел необычного? Известный боксер, почему я не
могу быть с ним знаком? - сказал я как можно беспечнее, хотя у самого
сердце екнуло: Джон не разыскивал бы меня без веских на то причин. Но
почему он очутился и Нью-Йорке, ведь, помнится, он и словом не обмолвился
при нашей встрече, что собирается в Штаты. Хотя... для него, профессионала
ВФБ - Всемирной Федерации бокса, - национальная принадлежность ровным
счетом ничего не значила.
- Слушай-ка, парень, - сказал Серж, и я был искренне удивлен и его
тоном, и главное - этим словечком "парень", столь распространенным в
Штатах в обращении между полицейскими и ворами. Во всяком случае я был в
этом уверен, потому что именно так обращались к преступнику или
подозреваемому доброжелательные и добродушные американские полицейские во
всех заокеанских кинодетективах, виденных мной. - Я не американец и
никогда им не стану. Для этого нужно родиться здесь, а не во Франции,
можешь мне поверить. А местные нравы и неписаные законы изучил за годы
проживания здесь совсем неплохо. Кстати, во время Игр в Лос-Анджелесе, где
я действительно был только спортивным журналистом и никем другим, мне
довелось перепробовать немало тем из местной жизни. Одна из них принесла
мне премию Ришелье - за лучший политический репортаж о гангстерах и
наркотиках. Если меня мафия не отправила на тот свет, то лишь потому, что
я иностранец и писал для французских газет, те, естественно, не читают ни
следователи Управления по борьбе с наркотиками, ни федеральные судьи,
принимающие такие дела к рассмотрению. Мне кажется, руководству мафии мои
публикации пришлись по душе - как-никак реклама их всемогущества. Так вот,
Олег, - теперь я не сомневался, что Казанкини действительно глубоко
взволнован и не пытается даже скрывать это, - человек, разыскивавший тебя,
имеет самое прямое отношение к мафии и наркотикам...
- Час от часу не легче! - вырвалось у меня. В голове все
перепуталось. Еще секунду назад четкая однозначная информация и выводы
относительно Джона Микитюка превратилась в огромную аморфную массу,
затопившую подобно раскаленной лаве мой мозг, лихорадочно пытавшийся
выбраться из сжигающей черноты.
- Вот видишь, - сказал Серж, не догадываясь, что мы думаем о разных
вещах.
- Я познакомился с Джоном два дня назад в Монреале. Прекрасный боксер
и...
- Боксер он, что и говорить, от бога, - согласился Серж Казанкини. -
Но здесь нет просто хороших и плохих боксеров, есть люди N, люди NN, люди
R и так далее. Мафия давно и прочно держит бокс в своих руках, и тут
никакой новости нет.
- Ты уверен, что Микитюк - один из людей N или R?
- Даю голову на отсечение! - жарко выпалил Казанкини.
Я молчал, не зная, что сказать. Мне меньше всего хотелось, чтобы Серж
- да, да, мой друг, славный честный толстяк из "Франс Пресс", человек,
руководствующийся в жизни довольно устаревшими с точки зрения современной
морали такими понятиями, как совесть и порядочность, - чтобы он узнал эту
историю с Виктором Добротвором. Мне было горько за Виктора, и все тут!
Впрочем, с другой стороны, я был уверен, как в себе, что Серж
Казанкини, даже получи он приказ от заведующего корреспондентской сетью
агентства, даже от самого директора - человека, власть которого можно
сравнить лишь с властью президента Франции, никогда не написал бы пасквиль
или вообще не коснулся этой темы, если я попросил бы его. "Но, - сказал я
сам себе, - Серж ведь может получить полную информацию из газет - здешних
газет, так не будет ли мое молчание выглядеть, как секрет Полишинеля?"
Я коротко поведал Сержу Казанкини о происшествии и моей оценке
случившегося.
- Я видел телевизионную передачу, - подтвердил мои предположения
Серж. - Но я на твоем месте не спешил бы с категорическими выводами. Люди,
познавшие славу и деньги, хотят еще больше славы и еще больше денег. Таков
непреложный закон жизни. Не спорь, не спорь со мной! - вскричал Казанкини.
- Я наперед знаю, что ты мне возразишь: вы - другие, вы - самые честные,
вы - самые лучшие. Согласен, заранее согласен, что у вас иной устрой
общества и потому многое у вас - не станем сейчас рассматривать с точки
зрения абсолютности тех или иных положений! - не так, как у нас, на
Западе. Но ты должен согласиться: нельзя жить в обществе и быть свободным
от него - так, кажется, сказал кто-то из великих. Мы все живем в одном
человеческом сообществе, и у нас есть общие для всех - писаные и неписаные
- законы...
- Ты ударился в философию, и я никак не возьму в толк, что ты хочешь
сказать? Пожалуйста, попроще и пояснее, ведь я - бывший спортсмен, а как
ты сам изволил выразиться однажды, нет ничего проще мыслительного аппарата
спортсмена: куда, как и зачем - вот три определяющих его поведение...
- Я вижу, ты и впрямь мало что почерпнул с тех пор, как оставил свое
ныряние! - Серж выпустил пар и уже спокойнее сказал: - Я просто хотел
предостеречь тебя от поспешных и необдуманных действий. И еще - если ты,
да, да, если ты согласишься на это! - располагай мною, как хочешь.
- Мы ведь с тобой не конкуренты, Серж!
- Тогда через два-три дня ты будешь знать о Микитюке больше, чем
записано в тайных анналах федерального ведомства по налогам, а уж оно -
о-ля-ля - знает о каждом все!
- Хвалилась синица море зажечь... Каким образом? Не станешь же ты
шпионить за ним? - Я прикинулся простачком - уж очень мне не терпелось
подзадорить моего друга, завести его, что, впрочем, было не так и сложно.
- Ты недооцениваешь мои связи! - взорвался Серж и, выпятив грудь, как
галльский петух, бросал на меня убийственные взгляды. - Думаешь, я свои
репортажи о мафии списывал из местных газет? О ля-ля! У меня были
собственные источники информации! Заметь, ни единый факт не был
опровергнут, а это кое-что да значит, смею тебя уверить. Я потребую, -
Серж встал из кресла, ему не хватало разве что треуголки и большого пальца
правой руки, засунутого за лацкан сюртука для полного сходства, - чтобы
мне доставили исчерпывающую информацию о твоем дружке. И как можно скорее!

Вечером, когда за окном разлился серебристо-голубой свет луны и тени
вековых сосен, росших на берегу озера, вытянулись в четкий, почти
физически ощутимый частокол, а тишина затопила округу, как весеннее
половодье затапливает пойму реки, я устроился у телевизора, отдыхая после
довольно-таки напряженного трудового дня. В блокноте у меня было по
меньшей мере два стоящих факта, первородность их не вызывала сомнений, а
это наполняло душу репортера если не лихой гордостью, то по меньшей мере
ощущением, что ты не напрасно жуешь жесткий журналистский хлеб. Первый
факт поначалу вызвал у меня немалые колебания, ибо показался
фантастическим на фоне событий нынешнего года. Если антисоветская муть,
поднятая накануне Игр в Лос-Анджелесе, давно улеглась, то шовинистический
бум, рожденный эйфорией неисчислимых, невиданных за последних полвека
побед американцев на Играх, девятым валом накатывался со страниц
многочисленных газет и журналов, с экранов кино и телевизоров. Наряду с
широкой распродажей наборов одежды "Тайгера", японских автомобилей и
гонконгских часов, домов, рубашек, парфюмерных наборов, "освященных"
именами чемпионов и чемпионок, беззастенчиво продавались и американские
"ценности" - свобода личности, "величайшие" преимущества как в
экономической, так и культурной жизни и еще многое другое, что в иных
странах, даже близких Америке по духу, еще и нынче остается пусть
формальным, но символом добропорядочности и национального характера. И не
было упущено ни единого случая подчеркнуть, что именно эти ценности
помогли американцам снова занять свое место самой великой нации в мире.
Америка, казалось, освободилась от летаргического сна и не желала слышать
ни о ком и ни о чем другом, как лишь об американском!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41