На веревках, как флаги расцвечивания, раскачивались под
порывами ветерка рубашки, майки, носки. На здании в отдалении, несмотря на
дневной свет, красным неоном светилась многометровая надпись "Мицубиси".
Еще дальше, смахивая на парижскую, широко расставила свои опоры местная
Эйфелева башня, утыканная разномастными антеннами.
Первым делом я принял душ, смывая с себя почти суточную усталость и
пот. Вылетев из Москвы в 18:40, спустя двенадцать часов мы приземлились в
токийском аэропорту "Нарита", и меня тут же повезли на вокзал, где мы с
другом моего друга Анатолия Власенко, работником торгпредства, приятным,
стройным, седоголовым, успели перекусить в ресторане и под сенью мощного
кондишна отдышаться от липкой, почти сорокаградусной жары. Тут и подоспела
посадка на экспресс. В вагоне, похожем на нашу электричку, отделанном
преимущественно светлыми красками и материалами, было даже прохладно, а
когда "монстр" понесся через японскую равнину к Кобе со скоростью 250
километров в час, стало и вовсе холодно и довелось даже одеть пиджак.
Быстро сменив дорожный костюм на джинсы, кроссовки и легкую белую
безрукавку, захватив необходимые документы, я сбежал вниз по лестнице. За
стойкой уже хозяйничал парень, у которого я спрашивал, как разыскать
"Мизуками", но теперь он был облачен в строгий темный костюм. Он
приветливо улыбнулся и на плане-схеме местного метрополитена показал, как
добраться до Острова и найти пресс-центр Универсиады. Еще посоветовал
выбрать из двух линий метрополитена частную, что хоть и стоит дороже на
полдоллара, но зато сократит путь по меньшей мере на пятнадцать -
семнадцать минут. Поблагодарив юношу, я вышел из отеля и сразу окунулся,
как в омут, в парной, остро нашпигованный отработанными газами автомобилей
студенистый воздух. Свернув налево, где находилась станция частного метро,
я купил билет до Санномии, где мне следовало пересесть на поезд-автомат,
связывавший Кобе с Маринатауном, то есть морским городом, выстроенным
японцами несколько лет назад на трехстах гектарах, отвоеванных у моря.
Этот "культурный город в море", как называли его многочисленные рекламы,
виделся создателям прототипом поселений ХХI века.
Спускаясь по лестнице в неглубокий тоннель-станцию, я обратил
внимание, что отделка - сплошь металл, покрытый пластмассой светло-серого
цвета, так рационально отштампованный, без острых углов и потаенных
закоулков, что не требует никакого ручного труда, а достаточно пустить
автомат-мойщик, и один человек справится с вместительным помещением
станции за несколько рабочих часов.
"Двадцать лет назад токийское метро выглядело куда мрачнее и
непригляднее, - отметил я про себя.
Японцы почему-то выстраивались в очереди друг другу строго в затылок,
на определенном расстоянии одна очередь от другой. Не слишком понимая, что
это должно означать, все же решил не лезть в чужой монастырь со своим
уставом и пристроился в хвост очереди за юной матерью с двумя детишками -
старшая, лет трех, крутилась возле ее ног, чувствуя себя вполне независимо
и самостоятельно, а вторая, совсем крошка, уложив головку на материнское
плечо, глазами-бусинками с любопытством разглядывала меня.
Лишь когда бесшумно подкатил поезд, ярко освещенный и почти сплошь
состоящий из стекла, так, во всяком случае, мне показалось, я понял,
почему японцы придерживались определенных мест, - как раз напротив очереди
открывались двери. Без толкотни все быстро разместились в вагоне.
Я с любопытством рассматривал окружающих меня людей. Японцы стали
выглядеть более по-европейски, чем двадцать лет назад. Одеты легко,
удобно, спокойны, как спокойны и дети: малышка, самостоятельно юркнувшая в
вагон, также беспрепятственно - без окриков и вскриков "Да куда ты
запропастилась?!" - изучала вагон, смело выглядывала из открытой двери на
станциях. На европейцев - в вагоне, помимо меня, находилось еще трое или
четверо "белолицых" - уже не взирали как на диво.
Я припомнил слова, буквально ошарашившие меня в Токио. Я спросил
Тониного друга что-то насчет местных нравов и обычаев: как одеваться -
официально или по погоде. Он рассмеялся и ответил: "Мы, европейцы, ну, и
американцы в том числе, люди третьего сорта. Да, именно третьего. Первый
сорт, то есть именно люди, - это японцы, второй сорт - китайцы. Ну, а мы -
третьего. Соответственно и отношение: если вы явитесь на прием, где будет,
скажем, наследный принц, в тапочках и в шортах, и вообще даже без майки,
никто не обратит на вас внимания... Что, мол, с них возьмешь! Вот так-то!
Замечу, что эта мысль исподволь, но упорно вдалбливается в юные головы -
Япония, Япония превыше всего... Хотя - это я вам говорю однозначно - они
никогда не подадут и виду, что относятся к вам, как к третьесортному.
Вежливость - норма местной жизни..."
Японец преклонного возраста мягко отстранился, пропуская меня к двери
на Санномии, хотя точно такое же движение первым сделал я.
Указатели надежно вывели меня к выходу из метро - именно к тому, что
вел к наземной станции экспресса на Остров, хотя поначалу я слегка
растерялся в тысячных толпах, входящих и выходящих из пребывающих по
нескольким линиям поездов, в лабиринте подземных магазинов, блистающих
роскошными витринами универмагов, видеосалонов и кафе, наполненных
ароматами готовящейся еды, табака и духов, звуками музыки и неумолчным
прибоем голосов.
Лишь на площади я вздохнул свободно, хотя здесь было по-прежнему
душно, даже соленое дыхание моря не освежало воздух.
Я купил жесткую картонку - билет в автомате, затем сунул картонку в
прорезь автомата-контролера, и он пропустил меня через стальной турникет.
Поднявшись на второй этаж на коротком эскалаторе, я попал к составу из
четырех вагонов с открытыми дверями, куда и поспешил вскочить. После
трекратного объявления по-японски створки дверей бесшумно соединились и
поезд двинулся в путь.
Эстакада была проложена на высоте минимум пятого этажа, и улицы Кобе,
примыкающие к порту, поплыли внизу. Вскоре под ногами заплескались
мутноватые волны залива; раздвигая тупым носом воду, продымил под нами
буксир с красной трубой. Потом пошли дома, выстроенные на искусственной
почве, завезенной сюда из трех скрытых начисто гор в окрестностях Кобе (на
их месте разместились теперь жилые кварталы): разностильные и разновысокие
- от сорока этажей суперсовременного отеля "Портопия", формой
напоминающего трубу исполинского океанского лайнера (издали Остров
смотрится, как корабль, устремленный в просторы моря), до вычурных, в
викторианском стиле коттеджей - они были аккуратно расставлены из конца в
конец Острова.
На моей станции, опять же не встретив ни единого человека,
обслуживавшего поезд, я спустился вниз, предварительно втолкнув билет в
магнитный зев контрольного устройства, убедившегося в законности моего
проезда и раскрывшего стальную дверцу-решетку.
В пресс-центре, куда я попал пару минут спустя, приятно холодил
свежий воздух. Полицейский на входе, увидев карточку с предварительной
аккредитацией, вежливо отступил в сторону, пропуская вовнутрь помещения с
очень высоким потолком.
Ряды столов с пишущими машинками, где сидели одинокие репортеры,
выдававшие на-гора первые репортажи с еще не открывшейся Универсиады. Из
бара слева - там за столиками народу было погуще - доносились приглушенные
звуки музыки. Оглядевшись, я обнаружил искомое: вдоль стены тянулись
кабинки с надписями мировых агентств и местных изданий. Я легко нашел
"Йомиури", нажал на ручку и... нос к носу столкнулся с тем, кого
приготовился долго разыскивать.
- Яша! - вскричал я.
- Олег! - заорал невысокий, черноволосый японец в белой рубашке с
короткими рукавами, при галстуке.
Это был Яшао Сузуки, сорокалетний бывший московский корреспондент
токийской газеты "Йомиури", по спортивному подтянутый и легкий на ногу,
заядлый теннисист, попортивший мне в свое время немало крови на корте в
Лужниках, потому что я долго не мог найти к нему подход, - он левша, и его
неожиданные крученые подачи были столь резки, что я не успевал поначалу
даже проводить мяч глазами. Правда, со временем мы приноровились друг к
другу, и я нащупал слабые места в обороне Сузуки, и мы стали играть с
переменным успехом. Впрочем, это случалось не так часто, потому что Сузуки
жил в Москве до конца 1981-го, а потом его перевели в Нью-Йорк, где с ним
и познакомился в интерпрессклубе Серж Казанкини. Он-то мне и проговорился
как-то о Сузуки и был страшно удивлен, что и я знаком с Яшей (так он сам
просил себя называть), и сообщил также, что японец в начале января
возвратился домой. В Токио я позвонил в редакцию "Йомиури", и мне любезно
сообщили, что заместитель заведующего международным отделом находится в
Кобе, где возглавляет бригаду газетчиков на Универсиаде.
И вот мы обнимаем друг друга.
- Олег, ты в Японии, подумать только! - восклицал Сузуки, буквально
ошалевший от встречи. - Не сообщил ничего!
- Куда, на деревню бабушке? Ты ведь после Москвы словно растворился.
А может, тебе просто не с руки встречаться с советским журналистом? Так ты
скажи прямо. - Я, конечно, разыгрывал Яшу, потому как знал, что уж в
чем-чем, а в настороженности или предубежденности к нашей стране и ее
людям его не заподозрить. Яша гордился своим приличным русским, выученным
самостоятельно. Его старший сын - мы с ним однажды сразились на корте -
владеет русским лучше, чем отец: пока они жили в Москве, он ходил в
советскую школу.
- Олег! Как ты можешь...
- Могу, могу! А как иначе относиться к друзьям, исчезающим бесследно?
- Да, да... - согласно закивал головой Яша. - У тебя есть проблемы?
- Мне нужно получить аккредитацию.
- Это в другом здании. Пойдем проведу.
Пока мы переходили в технический корпус прессцентра (он располагался
в подтрибунном помещении велотрека), Сузуки успел выложить новости: дома
все в порядке, сыновья учатся - старший в университете Васеда, младший еще
ходит в школу и увлекается каратэ, отца перерос на голову (акселерация
нигде так явственно, так наглядно не видна, как в Японии, где народ
традиционно был ниже среднего, по нашим понятиям, роста, а теперь
180-сантиметровые парни не редкость, есть и повыше). Сам же Яша после
Москвы, оказывается, успел поработать в Таиланде и только после этого
попал в Штаты. Америка не пришлась ему по душе, он - я это почувствовал -
остался руссофилом, качество, редко встречающееся в Японии.
- В Москву не собираешься?
- Хочу, - признался Яша, и в его голосе прозвучала плохо скрытая
тоска. - В Лужниках по-прежнему играешь в теннис?
- Иногда. Но редко.
- Здесь сыграем?
- В этом пекле? Ты ведь меня разгромишь, это нечестно.
- Мы сыграем вечером, когда спадет жара. Здесь, на Острове, есть
корты у моря, там свежо. Ну?
- Ракетку дашь?
- На выбор.
- Тогда условились. Как только акклиматизируюсь.
Процесс аккредитации занял ровно столько времени, сколько
понадобилось для того, чтобы нажать кнопки компьютера и получить исходные
данные моего документа, а затем извлечь упакованную в пластмассу мою
картонку из металлического пенала, продеть в прорези тонкую цепочку, и вот
уже ладанка, дающая право беспрепятственно проходить в ложу прессы
состязаний Универсиады-85, легла на мою грудь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41