Там я вытащила из шифоньера две ночные сорочки: розовую для себя, салатовую для Натальи. Каюмова, облачившись в ночнушку, стала еще больше похожа на пьяную моль. Причем на моль, ведущую себя абсолютно непристойно. Пока я заводила будильник, она усердно щипала меня за грудь и бедра и весело разглагольствовала на тему лесбиянства.
К счастью, ее пьяное остроумие и буйная энергия иссякли минуты за три.
Наталья сладко зевнула и плюхнулась на тахту.
— Подожди, плед уберу, — проворчала я, ставя будильник на журнальный столик. — Сразу и ляжешь нормально. Только давай договоримся: у стенки сплю я!
Каюмова нехотя приподняла свои тощие бедра, встала, шатаясь, как камыш в ветреную погоду. Я, придержав за высовывающийся уголок подушку, сдернула с тахты красный китайский плед и… завизжала немыслимым, нечеловеческим ультразвуком.
Прямо на моей подушке, заботливо наряженной в цветастую ситцевую наволочку, лежала отрубленная человеческая кисть. Обескровленная и синюшная, с бледными ногтями и полупрозрачными волосками, она зловеще грозила мне оттопыренным указательным пальцем. А на безымянном тускло мерцала серебряная печатка с затейливой монограммой. Я знала это кольцо и знала эту руку. Это была рука Вадима Петровича Бирюкова…
Я визжала, царапая ногтями лицо, до тех пор, пока по батарее не застучали соседи с первого этажа. Мало вероятно, что их обеспокоил шум: обычно таким незатейливым способом они сообщали приятелям с третьего этажа, что тех просят к телефону. Тем не менее грохот подействовал на меня отрезвляюще.
Каюмова же пронзительно икнула и села на пол, прижавшись щекой к шифоньеру.
— Жень, да что же это такое делается? — простонала она, не сводя глаз с осколка кости и серых лохмотьев размозженных мышц. — Что же это такое делается, в конце концов?
Язык меня не слушался. Да если б даже и слушался, я все равно не знала, что сказать. Старая люстра с тремя пластмассовыми плафонами и одной-единственной неперегоревшей лампочкой наполняла комнату мутным желтоватым светом, и в этом свете казалось, что волоски на руке едва заметно шевелятся.
Соседи с новой энергией принялись долбить по батарее — видимо, еще не добудились своих друзей с третьего этажа. Я, судорожно тиская ворот ночнушки, начала пятиться к двери.
— Куда ты? — слабо вякнула Наталья.
Вместо ответа, моя голова неопределенно мотнулась туда-сюда.
— Жень, удирать отсюда надо!
Мне и самой это было ясно. Логика подсказывала, что после моего рассказа с распростертыми объятиями нас примут даже не в одной, а в двух организациях — милиции и дурдоме. Уже всерьез обдумывая оба варианта, я принялась прямо поверх сорочки натягивать джемпер, и тут голос Каюмовой снова возник из тишины:
— Сейчас, сию секунду, в аэропорт надо рвать! К черту квартирную хозяйку! В конце концов, вышлешь деньги переводом. Иначе ей еще тебя хоронить за свой счет придется. Поехали отсюда скорее, Жень. Я боюсь!
«Я боюсь!» Господи! Как часто раньше я сама повторяла эти слова без видимой причины. Боюсь врачей, боюсь вампиров из «жутиков», боюсь тараканов, боюсь покойников… Что за дело мне было теперь до чужих чистеньких покойников, лежащих в аккуратных гробах? Своего мы прекрасно оттранспортировали в пыльном пледе, обули в тапки и закрыли в холодной ванной! В какой там трепет могли повергнуть меня блестящие инструменты дантиста, когда в моей постели лежала рука, отделенная если и не топором, то уж точно кухонным ножом? Прямо-таки смехотворными казались абстрактные вампиры со вставными клыками, если где-то в тумане маячил Человек в сером с толстым слоем бинтов на лице. Тоже маскарад?
Да, но маскарад, имеющий совершенно определенную цель — спрятать настоящее лицо! От этого делалось только страшнее…
— Поехали, — хрипло проговорила я, цепляясь за косяк. — В Шереметьево, во Внуково. Куда угодно, только подальше отсюда!
И мы поехали. Наталья вскочила, рывком сняв через голову ночнушку.
Заметалась по комнате в поисках своих брюк и колготок. Я же передвигалась от полки с бельем до кронштейна с верхней одеждой, как гигантский рак — спиной вперед, и все смотрела на синюшную руку, словно опасаясь, что она вот-вот взовьется в воздух и вцепится мне в волосы.
Окна в доме напротив гасли с неумолимой быстротой, на улице становилось все темнее.
— Значит, так, — бормотала Каюмова, застегивая «молнию» на брюках, — тачку ловим не возле дома, а где-нибудь подальше, на шоссе. Ни в первую, ни во вторую не садимся… Хозяйке черкни записку в пару строк. Замок английский, захлопывается?
— Нет, обычный…
— Жалко. Значит, ключи потом вместе с деньгами вышлешь.
— Так деньги я ей сейчас оставлю, на столе, — клацала зубами я, лихорадочно комкая вещи и засовывая их в сумку. — На билет у меня есть, а в Новосибирске на первое время займем у кого-нибудь…
— Ладно… Помойка у вас тут далеко?
— В каком смысле?
— В прямом. Руку-то куда-то выкинуть надо, а мусоропровода у вас в Люберцах, я так понимаю, днем с огнем не сыщешь?
Мое давнее предложение выбросить Вадима Петровича в канализацию, похоже, прочно запало Каюмовой в душу. У меня же сейчас абсолютно не было желания ни сопротивляться, ни тем более устраивать диспут на морально-нравственные темы.
— Контейнеры за соседним домом. Только ведь найдут ее в два счета. У нас тоже бомжики по помойкам роются.
— Ерунда! Главное, упаковать попрочнее и поотвратительнее… У тебя прокладки есть?
— Есть, — я кивнула еще недоуменнее. — «Олвейз».
— Отлично! Пакет из-под них тащи. Ну и тряпок там каких-нибудь, бумаги туалетной… Замотаем, ни один бомж не полезет, если не слепой, конечно!
Под ванной нашлась еще и пара желтых резиновых перчаток, поэтому нам не пришлось хвататься за мертвую кисть голыми руками. Но все равно, после того как дело было сделано, меня долго и мучительно тошнило в туалете. В прихожую я вывалилась бледная, пошатывающаяся и какая-то заторможенная. Перед глазами плавали разноцветные яркие круги.
— Все, бежим! — выдохнула Наталья, двумя пальцами держа пакет со страшным грузом. Мы выскочили из квартиры, заперли дверь и, перемахивая через две ступеньки, полетели по лестнице.
Как стремительно неслись мы по темным Люберецким закоулкам, как больно и тяжело билась о мое бедро спортивная сумка с вещами! Наконец у ржавых помойных баков Каюмова остановилась и, содрогнувшись от приступа отвращения, зашвырнула отрубленную руку в гору мусора.
— Вот так! — с философским видом заметила она, когда мы, перебежав улицу, уже поднимались по насыпи к шоссе. — Так и растащим нашего разлюбезного Вадима Петровича по всем помойкам города Москвы: тапки в центре, руки в пригороде…
— Заткнись, а! — с чувством попросила я. — Я просто сейчас тебя убью, если ты не замолчишь!
Вряд ли Наталья обиделась или испугалась, но замолчала надолго. Первую фразу она произнесла, только поймав темную «девятку»:
— До Курского вокзала подбросите?
— Садитесь. — Отнюдь не людоедского вида парень открыл заднюю дверцу.
— Нет! — немедленно возразила Каюмова. — Мы передумали!
Тот перевел озадаченный взгляд с нее на меня и резко снялся с тормозов.
Второй автомобилевладелец оказался менее сдержанным и выразительно покрутил пальцем у виска. Зато третий удостоился чести везти нас в Шереметьево — естественно, за соответствующий гонорар.
Запихав сумки в багажник и удобно устроившись на заднем сиденье «тойоты», мы наконец немного расслабились. Правда, это было уже совсем не то расслабление, что пару часов назад в моей люберецкой квартире. Тогда будущее казалось безоблачным и, самое главное, до него было, что называется, рукой подать. Теперь же воспоминание о мертвой руке — отрубленной и обезображенной, сжимало наши сердца холодной, ноющей тревогой.
Справа и слева проносились рекламные щиты и фонарные столбы с россыпью разноцветных электрических лампочек, а я ждала чего угодно: от мгновенной автоматной очереди до медленно материализующегося из воздуха призрака Человека в сером. Кстати, появление призрака было более вероятным и логичным. Если бы нас (или меня?) хотели убить, то вместо синюшной руки наверняка подложили бы в постель взрывное устройства среднего радиуса действия.
Дядечка за рулем пытался нас веселить, то и дело крутя ручку приемника и пытаясь найти на радиоволнах что-нибудь интересное. Пассажирки, несмотря на все его старания, являли собой образец угрюмости и сумрачности. Пела «Академия», жизнерадостный Фоменко шутил с переменным успехом. Мы же сидели, вжавшись в спинку сиденья, и, вероятно, обе мечтали о том моменте, когда сможем вздохнуть полной грудью. Я даже шепнула об этом на ухо Каюмовой, после чего она немедленно бросила на меня критический взгляд и заверила, что лично я сделать этого не смогу никогда. Шутка прозвучала вяловато и кисловато. Опять надолго повисло молчание.
Перед въездом на платную стоянку Шереметьева водитель «тойоты» сердечно поблагодарил нас за приятную компанию и недвусмысленно протянул раскрытую ладонь. Наталья расплатилась, вполголоса пообещав, что в Новосибирске объест меня ровно на эту сумму. Мы вышли из машины и снова оказались на сыром осеннем ветру. Аэропорт сиял желто-красными огнями, у стеклянных дверей слонялись хищные таксисты.
— Зал прилета, зал улета, — проговорила Каюмова, перекладывая пакет из одной руки в другую. — Звучит как-то несерьезно. Особенно зал улета… Хотя у нас вообще странные вывески делают. В поликлинике никогда не обращала внимания, что на дверях лаборатории пишут? «Забор крови»! Весело, да? Сразу представляешь себе такую окровавленную изгородь а-ля «Байки из склепа».
Лучше бы она привела какой-нибудь комедийный пример! Впрочем, мне сейчас было вообще не до примеров. Подхватив свою сумку и поминутно озираясь по сторонам, я начала целеустремленно продвигаться к зданию аэропорта.
Как ни странно, по дороге на нас никто не напал и не попытался остановить. Вполне благополучно мы вошли в огромный, заполненный народом павильон и остановились возле ближайшего коммерческого киоска. Все сидячие места были заняты. Почтеннейшая публика читала, дремала, ужинала, устроившись в жестких аэропортовских креслах. Какой-то малыш бродил между рядами с пушистой игрушечной пандой и церемонно знакомил с ней всех пассажиров подряд.
Я никогда не представляла, что до такой степени люблю людей! Особенно собранных в хорошо освещенном помещении и волей-неволей становящихся свидетелями всего, что со мной происходит. Вряд ли при таком столпотворении кто-нибудь рискнул бы отвернуть нам с Каюмовой головы.
Все так же, без приключений, мы подошли к кассе, отдали в окошечко паспорта и деньги, взяли билеты.
— Ты знаешь, мне кажется, это на самом деле все! — немного удивленно проговорила Наталья, рассматривая синюю книжицу с белым силуэтом самолета на первой странице. — Через час регистрация, через два с половиной — мы уже в небе, а утром — в Сибири!
— Дожить еще надо до Сибири-то, — с некоторой долей мудрого пессимизма заметила я.
— Теперь уж доживем. Билеты на руках! — Она беззаботно махнула рукой и тут же плавно перешла на сугубо жизненные проблемы. — Пойдем, кстати, в туалет сходим, а то потом поздно будет…
Фраза прозвучала достаточно двусмысленно, однако охоты шутить у меня все еще не было. Как, впрочем, и желания хоть на пять минут оставаться одной, пусть даже в людном, шумном зале аэропорта.
— Пойдем сходим, — согласилась я. И мы бодренько пошагали к двери с заветной буквой "Ж", находящейся сразу за стойкой упаковки багажа.
Туалет, естественно, оказался платным. Толстая дежурная при входе, внимательно изучающая «СПИД-инфо», равнодушно приняла наши гроши и снова погрузилась в чтение. Каюмова на ходу пробурчала что-то о «ненавязчивом сервисе» и юркнула в первую же свободную кабинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
К счастью, ее пьяное остроумие и буйная энергия иссякли минуты за три.
Наталья сладко зевнула и плюхнулась на тахту.
— Подожди, плед уберу, — проворчала я, ставя будильник на журнальный столик. — Сразу и ляжешь нормально. Только давай договоримся: у стенки сплю я!
Каюмова нехотя приподняла свои тощие бедра, встала, шатаясь, как камыш в ветреную погоду. Я, придержав за высовывающийся уголок подушку, сдернула с тахты красный китайский плед и… завизжала немыслимым, нечеловеческим ультразвуком.
Прямо на моей подушке, заботливо наряженной в цветастую ситцевую наволочку, лежала отрубленная человеческая кисть. Обескровленная и синюшная, с бледными ногтями и полупрозрачными волосками, она зловеще грозила мне оттопыренным указательным пальцем. А на безымянном тускло мерцала серебряная печатка с затейливой монограммой. Я знала это кольцо и знала эту руку. Это была рука Вадима Петровича Бирюкова…
Я визжала, царапая ногтями лицо, до тех пор, пока по батарее не застучали соседи с первого этажа. Мало вероятно, что их обеспокоил шум: обычно таким незатейливым способом они сообщали приятелям с третьего этажа, что тех просят к телефону. Тем не менее грохот подействовал на меня отрезвляюще.
Каюмова же пронзительно икнула и села на пол, прижавшись щекой к шифоньеру.
— Жень, да что же это такое делается? — простонала она, не сводя глаз с осколка кости и серых лохмотьев размозженных мышц. — Что же это такое делается, в конце концов?
Язык меня не слушался. Да если б даже и слушался, я все равно не знала, что сказать. Старая люстра с тремя пластмассовыми плафонами и одной-единственной неперегоревшей лампочкой наполняла комнату мутным желтоватым светом, и в этом свете казалось, что волоски на руке едва заметно шевелятся.
Соседи с новой энергией принялись долбить по батарее — видимо, еще не добудились своих друзей с третьего этажа. Я, судорожно тиская ворот ночнушки, начала пятиться к двери.
— Куда ты? — слабо вякнула Наталья.
Вместо ответа, моя голова неопределенно мотнулась туда-сюда.
— Жень, удирать отсюда надо!
Мне и самой это было ясно. Логика подсказывала, что после моего рассказа с распростертыми объятиями нас примут даже не в одной, а в двух организациях — милиции и дурдоме. Уже всерьез обдумывая оба варианта, я принялась прямо поверх сорочки натягивать джемпер, и тут голос Каюмовой снова возник из тишины:
— Сейчас, сию секунду, в аэропорт надо рвать! К черту квартирную хозяйку! В конце концов, вышлешь деньги переводом. Иначе ей еще тебя хоронить за свой счет придется. Поехали отсюда скорее, Жень. Я боюсь!
«Я боюсь!» Господи! Как часто раньше я сама повторяла эти слова без видимой причины. Боюсь врачей, боюсь вампиров из «жутиков», боюсь тараканов, боюсь покойников… Что за дело мне было теперь до чужих чистеньких покойников, лежащих в аккуратных гробах? Своего мы прекрасно оттранспортировали в пыльном пледе, обули в тапки и закрыли в холодной ванной! В какой там трепет могли повергнуть меня блестящие инструменты дантиста, когда в моей постели лежала рука, отделенная если и не топором, то уж точно кухонным ножом? Прямо-таки смехотворными казались абстрактные вампиры со вставными клыками, если где-то в тумане маячил Человек в сером с толстым слоем бинтов на лице. Тоже маскарад?
Да, но маскарад, имеющий совершенно определенную цель — спрятать настоящее лицо! От этого делалось только страшнее…
— Поехали, — хрипло проговорила я, цепляясь за косяк. — В Шереметьево, во Внуково. Куда угодно, только подальше отсюда!
И мы поехали. Наталья вскочила, рывком сняв через голову ночнушку.
Заметалась по комнате в поисках своих брюк и колготок. Я же передвигалась от полки с бельем до кронштейна с верхней одеждой, как гигантский рак — спиной вперед, и все смотрела на синюшную руку, словно опасаясь, что она вот-вот взовьется в воздух и вцепится мне в волосы.
Окна в доме напротив гасли с неумолимой быстротой, на улице становилось все темнее.
— Значит, так, — бормотала Каюмова, застегивая «молнию» на брюках, — тачку ловим не возле дома, а где-нибудь подальше, на шоссе. Ни в первую, ни во вторую не садимся… Хозяйке черкни записку в пару строк. Замок английский, захлопывается?
— Нет, обычный…
— Жалко. Значит, ключи потом вместе с деньгами вышлешь.
— Так деньги я ей сейчас оставлю, на столе, — клацала зубами я, лихорадочно комкая вещи и засовывая их в сумку. — На билет у меня есть, а в Новосибирске на первое время займем у кого-нибудь…
— Ладно… Помойка у вас тут далеко?
— В каком смысле?
— В прямом. Руку-то куда-то выкинуть надо, а мусоропровода у вас в Люберцах, я так понимаю, днем с огнем не сыщешь?
Мое давнее предложение выбросить Вадима Петровича в канализацию, похоже, прочно запало Каюмовой в душу. У меня же сейчас абсолютно не было желания ни сопротивляться, ни тем более устраивать диспут на морально-нравственные темы.
— Контейнеры за соседним домом. Только ведь найдут ее в два счета. У нас тоже бомжики по помойкам роются.
— Ерунда! Главное, упаковать попрочнее и поотвратительнее… У тебя прокладки есть?
— Есть, — я кивнула еще недоуменнее. — «Олвейз».
— Отлично! Пакет из-под них тащи. Ну и тряпок там каких-нибудь, бумаги туалетной… Замотаем, ни один бомж не полезет, если не слепой, конечно!
Под ванной нашлась еще и пара желтых резиновых перчаток, поэтому нам не пришлось хвататься за мертвую кисть голыми руками. Но все равно, после того как дело было сделано, меня долго и мучительно тошнило в туалете. В прихожую я вывалилась бледная, пошатывающаяся и какая-то заторможенная. Перед глазами плавали разноцветные яркие круги.
— Все, бежим! — выдохнула Наталья, двумя пальцами держа пакет со страшным грузом. Мы выскочили из квартиры, заперли дверь и, перемахивая через две ступеньки, полетели по лестнице.
Как стремительно неслись мы по темным Люберецким закоулкам, как больно и тяжело билась о мое бедро спортивная сумка с вещами! Наконец у ржавых помойных баков Каюмова остановилась и, содрогнувшись от приступа отвращения, зашвырнула отрубленную руку в гору мусора.
— Вот так! — с философским видом заметила она, когда мы, перебежав улицу, уже поднимались по насыпи к шоссе. — Так и растащим нашего разлюбезного Вадима Петровича по всем помойкам города Москвы: тапки в центре, руки в пригороде…
— Заткнись, а! — с чувством попросила я. — Я просто сейчас тебя убью, если ты не замолчишь!
Вряд ли Наталья обиделась или испугалась, но замолчала надолго. Первую фразу она произнесла, только поймав темную «девятку»:
— До Курского вокзала подбросите?
— Садитесь. — Отнюдь не людоедского вида парень открыл заднюю дверцу.
— Нет! — немедленно возразила Каюмова. — Мы передумали!
Тот перевел озадаченный взгляд с нее на меня и резко снялся с тормозов.
Второй автомобилевладелец оказался менее сдержанным и выразительно покрутил пальцем у виска. Зато третий удостоился чести везти нас в Шереметьево — естественно, за соответствующий гонорар.
Запихав сумки в багажник и удобно устроившись на заднем сиденье «тойоты», мы наконец немного расслабились. Правда, это было уже совсем не то расслабление, что пару часов назад в моей люберецкой квартире. Тогда будущее казалось безоблачным и, самое главное, до него было, что называется, рукой подать. Теперь же воспоминание о мертвой руке — отрубленной и обезображенной, сжимало наши сердца холодной, ноющей тревогой.
Справа и слева проносились рекламные щиты и фонарные столбы с россыпью разноцветных электрических лампочек, а я ждала чего угодно: от мгновенной автоматной очереди до медленно материализующегося из воздуха призрака Человека в сером. Кстати, появление призрака было более вероятным и логичным. Если бы нас (или меня?) хотели убить, то вместо синюшной руки наверняка подложили бы в постель взрывное устройства среднего радиуса действия.
Дядечка за рулем пытался нас веселить, то и дело крутя ручку приемника и пытаясь найти на радиоволнах что-нибудь интересное. Пассажирки, несмотря на все его старания, являли собой образец угрюмости и сумрачности. Пела «Академия», жизнерадостный Фоменко шутил с переменным успехом. Мы же сидели, вжавшись в спинку сиденья, и, вероятно, обе мечтали о том моменте, когда сможем вздохнуть полной грудью. Я даже шепнула об этом на ухо Каюмовой, после чего она немедленно бросила на меня критический взгляд и заверила, что лично я сделать этого не смогу никогда. Шутка прозвучала вяловато и кисловато. Опять надолго повисло молчание.
Перед въездом на платную стоянку Шереметьева водитель «тойоты» сердечно поблагодарил нас за приятную компанию и недвусмысленно протянул раскрытую ладонь. Наталья расплатилась, вполголоса пообещав, что в Новосибирске объест меня ровно на эту сумму. Мы вышли из машины и снова оказались на сыром осеннем ветру. Аэропорт сиял желто-красными огнями, у стеклянных дверей слонялись хищные таксисты.
— Зал прилета, зал улета, — проговорила Каюмова, перекладывая пакет из одной руки в другую. — Звучит как-то несерьезно. Особенно зал улета… Хотя у нас вообще странные вывески делают. В поликлинике никогда не обращала внимания, что на дверях лаборатории пишут? «Забор крови»! Весело, да? Сразу представляешь себе такую окровавленную изгородь а-ля «Байки из склепа».
Лучше бы она привела какой-нибудь комедийный пример! Впрочем, мне сейчас было вообще не до примеров. Подхватив свою сумку и поминутно озираясь по сторонам, я начала целеустремленно продвигаться к зданию аэропорта.
Как ни странно, по дороге на нас никто не напал и не попытался остановить. Вполне благополучно мы вошли в огромный, заполненный народом павильон и остановились возле ближайшего коммерческого киоска. Все сидячие места были заняты. Почтеннейшая публика читала, дремала, ужинала, устроившись в жестких аэропортовских креслах. Какой-то малыш бродил между рядами с пушистой игрушечной пандой и церемонно знакомил с ней всех пассажиров подряд.
Я никогда не представляла, что до такой степени люблю людей! Особенно собранных в хорошо освещенном помещении и волей-неволей становящихся свидетелями всего, что со мной происходит. Вряд ли при таком столпотворении кто-нибудь рискнул бы отвернуть нам с Каюмовой головы.
Все так же, без приключений, мы подошли к кассе, отдали в окошечко паспорта и деньги, взяли билеты.
— Ты знаешь, мне кажется, это на самом деле все! — немного удивленно проговорила Наталья, рассматривая синюю книжицу с белым силуэтом самолета на первой странице. — Через час регистрация, через два с половиной — мы уже в небе, а утром — в Сибири!
— Дожить еще надо до Сибири-то, — с некоторой долей мудрого пессимизма заметила я.
— Теперь уж доживем. Билеты на руках! — Она беззаботно махнула рукой и тут же плавно перешла на сугубо жизненные проблемы. — Пойдем, кстати, в туалет сходим, а то потом поздно будет…
Фраза прозвучала достаточно двусмысленно, однако охоты шутить у меня все еще не было. Как, впрочем, и желания хоть на пять минут оставаться одной, пусть даже в людном, шумном зале аэропорта.
— Пойдем сходим, — согласилась я. И мы бодренько пошагали к двери с заветной буквой "Ж", находящейся сразу за стойкой упаковки багажа.
Туалет, естественно, оказался платным. Толстая дежурная при входе, внимательно изучающая «СПИД-инфо», равнодушно приняла наши гроши и снова погрузилась в чтение. Каюмова на ходу пробурчала что-то о «ненавязчивом сервисе» и юркнула в первую же свободную кабинку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56