Она стояла на стульчике и громко отвечала на вопросы девочки, игравшей в сценке "хозяйку куклы". А у стены сидели родители детсадовцев и почти испуганно перешептывались, качая головами. Она слышала. Слышала многое из того, что они говорили. И впервые в жизни ощущала странное, незнакомое волнение.
- Бог ты мой, какая красота!.. Как с картинки! - шептали чужие дяди и тети. - А волосы, волосы!.. Это же надо такой уродиться!.. Не ребенок, а ангел... В прежние времена говорили, что такие долго не живут...
"Темно. Глазные яблоки словно печет изнутри. И ужасно болит затылок. Кошмарная, разламывающая боль... Отчего так темно? Почему холодно?.. Лето. Сейчас лето. Июль. Двенадцатое июля. Вечер. Или уже тринадцатое?.. Господи, Тим!.. Где я? Что происходит? Отчего так темно?"
Женщина сморщилась, с силой надавила сразу всеми пальцами на лоб, помотала головой и осторожно села. Ее тут же затошнило. Пришлось поспешно задержать дыхание и прилечь обратно на холодный пол, чувствуя, как рот заполняется отвратительной кислой слюной.
Глаза постепенно привыкали к темноте, и она начинала различать мрачные сводчатые стены, стеллажи из неструганных досок справа и каменную лестницу слева. Лестница в несколько ступенек вела наверх и заканчивалась низкой дверью с железным кольцом. Опилками здесь не пахло. Зато пахло сумасшествием, путешествием по времени - чем угодно, но не реальностью.
Какой-то подвал. Каменный пол, кое-где поросший мхом. Гниль. Отчетливый запах гнили. Не хватает только скелета в углу и летучих мышей, громко хлопающих перепончатыми крыльями... Все это было бы смешно, если бы не Тим. Если бы не расколотый циферблат часов, не густая, липкая кровь на его лице...
Она вдруг представила это так ясно, что у неё перехватило дыхание.
"Бедный Тим! Несчастный Тим Райдер... Бедная я. Господи, что будет со мной?!"
Блондинка осторожно подняла руку и ощупала затылок. Шишка, ссадина, но голова цела. Похоже, её просто оглушили. Зачем? Для чего? Что она делает здесь, в этом вонючем подвале? Почему её не убили сразу? Чего от неё хотят? Почему убили Тима?
Убили... Только сейчас она отчетливо поняла, что Тима Райдера убили. Ударили лопатой, топором или чем ещё там, по голове. И убили. Теперь его нет. Есть только кровь, запекшаяся на его лысине, и нелепо вывернутые мертвые ноги... Наверное, он все ещё лежит там, в прямоугольнике лунного света. А этот человек? Человек, зажегший в окне свечу? Он тоже там?
Словно в подтверждение её мыслей наверху послышались шаги. Пронзительно заскрипели половицы, что-то с грохотом упало на пол. Она почувствовала, как в животе становится пусто и холодно. От кончиков пальцев к плечам и шее побежали мурашки. Поджав под себя голые оцарапанные ноги, женщина переползла к деревянным стеллажам и забилась в самый угол.
"Вот сейчас откроется дверь", - подумала она с паническим ужасом. "Нет... Сначала лязгнет кольцо, потом дверь откроется, и я увижу того, кто ходил наверху. Он будет со свечой. Здесь темно... Кто это будет? Господи, кто это будет?! За что мне все это?!"
Однако, вскоре звук шагов наверху стих, а дверь так и не отворилась. Ей даже показалось, что она слышала скрип кресла или дивана.
Сердце все ещё колотилось где-то под самой ключицей. Но она заставила себя встать, придерживаясь рукой за неструганные влажные доски. Голова кружилась, но ноги, слава Богу, держали. Сделала несколько неуверенных шагов и тут же упала на четвереньки, замерев как зверь, почуявший опасность - наверху снова заскрипели полы.
Теперь к запаху гнили примешивался запах крови. Ее собственной крови. Разбитые колени невыносимо саднили.
Женщина отползла назад, к стеллажам, нащупала позади себя доску. Пальцы наткнулись на что-то маленькое, округлое и твердое. Сощурившись, она поднесла непонятный предмет близко к глазам. Это оказалась луковка. Обыкновенная, почти мумифицировавшаяся луковка. Шершавая и кисло пахнущая старостью. Наверное, когда-то здесь был самый обычный подвал, в котором хранились овощи и банки с вареньем. Клубничное, смородиновое, малиновое...
Она поняла, что сейчас разрыдается. От того, что все так ужасно, так несправедливо и жестоко. Почему она? Почему именно она?! Почему все это должно было произойти именно с ней?!
Варенье... Набор детской посуды: глубокая тарелочка, мелкая тарелочка, чашка и розеточка под варенье. На каждом предмете - зайчик и медвежонок... Мама... Если бы здесь была мама... Если бы она знала!
"Я не хочу умирать", - прошептала она одними губами. - "Я не умру. Я не могу умереть. Я обязательно выберусь. Со мной не может произойти ничего плохого. Я молодая, я красивая, мне ещё так мало лет".
Тупо и упрямо, как гнилой зуб, заныл затылок. Блондинка прижалась лицом к шершавым доскам и беззвучно заплакала...
Это была суббота. Да, точно суббота. Поздний вечер. И сладкий аромат черемухи в воздухе. Естественно, холод собачий. Девчонки вырядились в какие-то плащи и куртки. А Олеся надела пушистый белый кардиган, черную водолазку и кремовую гофрированную юбку до щиколоток.
- Замерзнешь! - мрачно предупреждала Ленка Жданова. - В общагу вернешься синяя, как цыпленок.
- Она-то как раз и не замерзнет! - отзывалась Ксенька. - Это ты домой на метро потащишься, а ей стоит руку поднять - двадцать иномарок в ряд остановятся.
- Во! Двадцать как раз хватит. - Ленка удовлетворенно кивала. - Все и поместимся.
Это был её пятый курс. Последний год в институте. Последняя весна перед госэкзаменами. Конфликты исчерпаны, ссоры забыты. Да, честно говоря, Олеся почти ни с кем и не ссорилась.
Первое время на неё смотрели странно, как на существо с другой планеты. Но она была слишком красива для того, чтобы её воспринимали как реальную, земную соперницу девчонки. И, как ни странно, слишком хороша для того, чтобы просто так, "на удачу" подкатывали парни.
Олесе недавно исполнился двадцать один год, и у неё до сих пор никого не было. Однако, она абсолютно не печалилась по этому поводу. Просто знала: день настанет, он придет. И это будет Он. Самый сильный, самый умный, самый прекрасный на свете...
Была суббота. Поздний вечер. И сладкий аромат черемухи в воздухе... Что же потом? Три последних сигареты в Ксенькиной пачке. Чей-то обиженный вопль: "Вот, значит, так, да? Меня "с хвоста"?!" Олесе, собственно, было все равно: тогда она ещё не курила. Потом Ленка Жданова... Да, точно Ленка Жданова пожала плечами: "Крику-то крику! Вон киоск на той стороне улицы: скинуться да купить!"
Чуть впереди - низенькие серые воротца подземного перехода. Но, Боже ты мой, как неохота до них тащиться!.. Полупустынная улица, с изредка пролетающими мимо автомобилями. Короткий шелест шин. В сверкающих темных дверцах на секунду длинным бликом отражается свет фонарей...
Она сначала почувствовала, а потом уже поняла. Именно почувствовала, а не услышала... Стремительная волна невыносимо плотного воздуха. Всепоглощающий, звериный ужас. Уже потом - резанувший по глазам росчерк фар. (Как глупо, как странно они метнулись в сторону! Словно перо, выводящее последнюю, хитрую закорючку на росписи).
Визг Ксеньки. Неожиданно низкий, утробный крик Галочки. Так обычно кричат мужики в кабинете у стоматолога. Сама Олеся не успела ни взвизгнуть, ни закричать. Откуда-то изнутри к горлу вдруг прихлынула кровь. Тело нелепой дугой взвилось в воздухе. И первым реальным ощущением стал удар об асфальт.
"Мамочки! Больно как!" - подумала она отчего-то с обидой. И с обидой же посмотрела на окровавленный рукав ещё недавно белоснежного кардигана. Потом её затошнило. Холодное небо крутанулось перед глазами. Захотелось перевернуться на бок, но сил вдруг не стало.
Две белых тумбочки в холле первого учебного корпуса. Две банки с красными гвоздиками. Две фотографии с черной траурной лентой. На фотографиях - улыбающиеся девушки. Лист ватмана формата А1. Черной тушью выведено: "Студентки выпускного курса... Трагически погибли". И так далее...
Олеся так часто видела это в своих лихорадочных полуобмороках-полуснах, что почти поверила. Она знала, что зацепило её и Галочку. Водитель оказался нормальным - не сбежал, не затаился - наоборот, едва не сшибая светофоры, повез их на собственной машине в больницу. Но Галочка умерла. Прямо там, на заднем сидении, обитом нежной ворсистой тканью.
Олеся узнала об этом, когда лежала на столе в свете бестеневой лампы, а медсестра срезала с неё остатки одежды и смывала кровь ватными тампонами. Тогда она поняла, что тоже умрет, и ждала этого момента с тупой покорностью.
Разрыв печени. Повреждена правая почка. Перелом большой берцовой кости. Множественные переломы запястья. Практически раздроблена кисть...
Лицо, правда, почти не пострадало. Так, несколько глубоких царапин и ссадин. Потом на неё приходили посмотреть, как на "Мону Лизу" - в порядке обязательного ознакомления с прекрасным. Олеся лежала и беззвучно плакала. Она чувствовала, что скоро умрет.
Мама примчалась из Перми на второй же день. Давно планируемая поездка в Москву обернулась ночевками на скрипучих стульях в длинном больничном коридоре. Комендант институтского общежития любезно предложил занять пока койку дочери, но мать лишь собрала туалетные принадлежности из тумбочки и кое-какие вещи.
А Олеся думала о том, что черное трикотажное платье совсем новое, что его жалко и стоит оно не мало. Что мама и так потратится на похороны, что похоронить её, Олесю, можно будет и в чем-нибудь другом (какая разница?). Так пусть уж мать оставит платье себе: рост у них приблизительно одинаковый. Фигуры, конечно, разные. Но ведь можно расставить платье в швах, а талию подчеркнуть пояском?
Женщину с только что прооперированной язвой желудка привезли в палату в четверг вечером. Перегрузили с каталки на кровать, задернули шторы и ушли. Мама взглянула на неё с неудовольствием: от новой соседки слишком веяло смертью - это могло только усугубить Олесину депрессию. Однако, женщина довольно быстро очнулась от наркоза, еле слышно представилась:
- Меня Наталья Максимовна зовут... А вас?
Улыбнулась матери, ободряюще (ободряюще!) кивнула Олесе. Как выяснилось, ей недавно исполнилось пятьдесят два года, у неё был шикарный аквариум со скаляриями и гурами, муж - бывший преподаватель автодорожного института, и сын Вадим.
Сын Вадим пришел с трехлитровым термосом куриного бульона в пятницу утром. Одной рукой придерживая на груди белый халат, сел на стул рядом с кроватью, взял пальцы Натальи Максимовны в свою ладонь...
Когда он ушел, Олеся попросила у матери зеркало и крем. Обычный, питательный и тональный ("чтобы не выглядеть, как бледная поганка").
- Что, раздумала умирать? - спросил во время обхода приятно удивленный доктор.
- Раздумала, - ответила она со спокойной улыбкой.
Тогда мать почти испуганно молчала. ("Только бы не сглазить, не спугнуть!"). Это уже потом, когда напоминанием о больнице осталась только необходимость принимать лекарства да периодическая ноющая боль в покрытой шрамами руке, она начала бурчать:
- И почему ты у меня такая дурочка? Ну, почему, а? Стоило до двадцати одного года нос от парней воротить, чтобы потом вот так? И ведь, главное, на что позарилась? На физиономию смазливую? Нищий программист! Гол, как сокол! Одни сплошные амбиции, да еще, наверное, бывших любовниц хоровод!
- Но ведь бывших же? - уточняла Олеся.
- Еще не хватало, чтобы нынешних!.. Поди, понимает, какой камень драгоценный ему достался?!
- Ой, мама, брось! - сердито отмахивалась она. - "Камень, камень!"... И, кстати, он не нищий: у него, слава Богу, своя собственная, отдельная квартира в Люблино.
- О! - радовалась мать. - Не иначе, как Наталья Максимовна сыночка отселила, чтобы девок своих в квартиру не водил... Ох, Олеська-Олеська! Ничего-то ты ещё в жизни не понимаешь. С такой внешностью, как у тебя... Эх, да что там говорить!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53