Туфель был белый, лаковый. Рядом с шелковой нитяной строчкой поблескивало золотое сердечко с хвостиком - такое, какое рисуют на пиковых тузах. Наверное, носок был узковат, потому что сквозь тонкие капроновые колготки бугристо выступали уставшие и синие вены.
- С Данилевичем твоим тыщу лет уже не пересекались. Да и где? Я ведь в стационаре сейчас работаю, - Алла, согнув пальцы, рассматривала свои розовые ногти на свет. - И платят больше, и работа интереснее. Я ведь на микропедиатрии специализировалась... Хотела пойти в Центр семьи и брака, но потом передумала и, в общем, не жалею... Аксенов тоже куда-то запропал: развелся, говорят. Васю тут как-то встретила - посидели, поболтали, кофе выпили... Вот такие дела!.. У тебя-то что интересного, кроме предполагаемой женитьбы?
- Да, ничего. Все как-то так... Работа, работа, работа. Шеф чего-то там воду мутит: оклад повышать не хочет. Я ему привожу цифры, сколько в среднем программист моего уровня по Москве получает - он мне начинает про какие-то объективные возможности компании...
- Ага! И субъективные желания самого начальника. - она понимающе кивнула.
Они беседовали, как, действительно, хорошие, давние друзья, понимающие друг друга с полувзгляда, и Олеся отчего-то чувствовала себя лишней. Нет, о её существовании не забывали, но как-то так получалось, что говорили о бесконечных "Данилевичах - Аксеновых - Ласкаревых", о прежних веселых попойках "а-ля МЭИ и первый мединститут". Даже предстоящую женитьбу Вадима вспоминали в контексте: "А ты чего, Алка, правда, до сих пор не замужем, что ли?.. Да, ладно-ладно тебе кокетничать. Хотела бы - давно выскочила. Сколько народу вечно за тобой ухаживало".
Олеся вяло ковырялась вилкой в салате, время от времени подносила к губам фужер с вином и досадливо думала о том, что вот такие вот "старые подружки", наверное, ещё хуже, чем бывшие любовницы. Любовницы злятся за то, что "единственного и неповторимого" у них отняли, а подружки продолжают считать, что "единственный и неповторимый" - до сих пор их, и только их. Жена, мол, может быть сколь угодно красивой, но студенческое прошлое и воспоминания о бесшабашной молодости всегда будут тянуть к себе с неодолимой силой.
В конце концов, она встала, объяснила, что ей нужно на пару минут выйти и направилась в дамскую комнату. Там достала из сумочки пудреницу, небрежно провела пуховкой на скулам и лбу.
В зеркале отразилась открывающаяся дверь. Красный декольтированный костюм. Русые, слегка осветленные на концах волосы. Алла...
Тоже подошла к умывальнику, включила воду, смочила пальцы, брызнула себе на лицо. Взглянула на Олесю немного виновато:
- Вы обиделись?
- Почему? Вовсе нет.
- Обиделись. Я бы тоже на вашем месте обиделась. Мы вели себя бестактно. Извините... Я очень рада за Вадима. И за вас. Вы - самая красивая девушка из всех, что у него были, и он очень дорожит вами. Остается только надеяться, что у вас все будет хорошо.
- Что вы хотите этим сказать? - напряглась Олеся, уловив в последней фразе какой-то нехороший подтекст.
- Ничего. Вы достаточно близки. Наверняка, откровенны друг с другом. Он вам все рассказывает...
- Да, разумеется. Мы очень много времени проводим вместе. Я часто бываю у него на работе и...
- И все же, Олеся, вы ничего о нем не знаете, - неожиданно закончила Алла и, резко развернувшись на каблуках, вышла из дамской комнаты.
Конечно же, она вернулась за свой столик, к своему угрюмому кудрявому блондину. Конечно же, они, наконец, остались наедине. И все же настроение у Олеси было изрядно подпорчено.
"Вы ничего о нем не знаете", "ничего о нем не знаете", - холодными молоточками стучало в висках. И вино, прежде такое терпкое и нежное, теперь казалось прокисшим...
Ей было больно. Очень больно. Один ноготь надломился едва ли не на середине. По пальцам текла кровь. Но она продолжала копать - тупо, механически остервенело. Светлые волосы, мокрые от пота, прилипали к лицу. Женщина отфыркивалась, резко мотала головой и продолжала копать. Ей не хотелось думать о том, что за слоем туго, но все-таки поддающейся земли вполне может оказаться каменная кладка. Не хотелось представлять, сколько (при самом лучшем раскладе!) килограммов этой земли придется перекидать на пол, чтобы протиснуть в образовавшуюся щель свое измученное, дрожащее тело.
Она копала, затылком чувствуя, что этот человек - человек со свечой, все ещё в доме, что дверь в любую секунду может с противным визгом отвориться. Она не хотела думать об этом. Ей нельзя было об этом думать.
Зато блондинка думала о Тиме. О том, что его, на самом деле, нет. О том, что этот факт все совершенно меняет. Все ставит с ног на голову. Или с головы на ноги? Да, именно "с головы на ноги", потому что все, наконец, становится на свои места. Все будет так, как и должно было быть. Все!
Его смерть. Его нелепая и страшная смерть. Кровь на лице... Ее обломанные ногти. Кровь на руках. Его кровь на её руках... Боже, какая страшная банальность! Какая жуткая банальность. Но ведь это, действительно, так? Потому что она... Потому что ей... Нет, она, конечно, потрясена, она скорбит о гибели Тима. Но гадкая, скользкая мыслишка ужом вьется в мозгу: "Когда все закончится, когда она выберется отсюда, когда отшелестят траурные венки и ленты из черного крепа, когда она до конца поверит в то, что его нет, тогда... Тогда ей станет намного легче. Намного легче, чем вчера, позавчера или месяц тому назад".
Послышался ли смутный шорох за спиной? Действительно ли, легкий камушек со стуком упал на пол? Блондинка вздрогнула и обернулась. Нет. По-прежнему никого. Но в подвале будто бы стало светлее? Или это только кажется?.. Который час? Сколько сейчас может быть времени? Неужели уже рассветает?
Она провела тыльной стороной ладони по лбу, отводя прилипшую прядь. Лоб тут же сделался влажным. "Наверное, измазала кровью", - подумала она отстраненно - "Скоро встанет солнце... Сколько у меня ещё есть времени в запасе? Сколько ещё есть времени до того, как он за мной придет?"
Денег не хватало катастрофически. Ни на ремонт, ни на новую мебель, ни даже на еду. Вадим влез в какой-то конфликт с начальством, с работы теперь возвращался рано, много курил, ходил мрачнее тучи и денег домой приносил меньше, чем какой-нибудь престарелый вахтер из НИИ.
В Олесином агентстве, предоставляющем иностранным группам и туристам-одиночкам переводчиков с европейских языков, платили, конечно, неплохо, но вот работы на всех числящихся в штате бывших студенток иняза часто не хватало. Последний раз она работала со старой француженкой, ностальгирующей по Родине своих предков, аж в июле. И с тех пор, до сентября - ничего!
Вообще-то, она понимала, почему так происходит, почему не дают контрактов, хотя и английский, и французский у неё едва ли не лучшие в группе. Просто ушла в отпуск веселая и белозубая диспетчер Дашенька, всегда подсовывавшая ей выгодные договоры. И вот уже полтора месяца сидящая на её месте Вика Короткова только ехидно отвечала на Олесины вопросы о работе:
- Нет, для тебя ничего нет. Клиент желает видеть скромную, обаятельную деловую девушку, умеющую вести себя тактично и не лезть на передний план.
В такие моменты она почти ненавидела свои густые светлые волосы, свои куколько-синие глаза, свою фигуру и свои ноги. А заодно и идиотов-клиентов, подчас забывающих при взгляде на неё не только традиционное и неизменно корявое русское "здрав-ствуй-те", но и свои родные англо-франко-итальянские слова.
Однако, спорить с Коротковой было нельзя, Дашенька грозилась подумать о декрете, и кто знает, будет ли, вообще, работа, если эта мымра останется на её месте ещё на три года. Поэтому Олеся только прикусывала губу и уходила ни с чем.
Теперь о декрете думала она сама. А так же о том, что они будут есть, когда ребенок родится, и единственным кормильцем останется Вадим. О колясках, кроватках и памперсах вопрос пока даже и не поднимался! Мама по телефону все чаще тяжко вздыхала и, уже смирившись с участью, которую выбрала для себя дочь, устало говорила:
"Ну что ж, я помогу, чем смогу. Подгузники, шапочки, пеленки можешь даже не готовить - все привезу... Кроватка?.. Тоже новую не покупайте, вам ещё на свадьбу тратиться. Вон у Нинки на балконе от последней внучки стоит-пылится. Дам ей пару ведер картошки - и кроватка ваша".
Палютина, гинекологиня из консультации, зудела насчет того, что беременность тяжелая: такие серьезные травмы всего год назад, да ещё и угроза выкидыша! В общем, ужас, ужас, ужас!
В тот день докторша опять разохалась над последними анализами, прямо сказала, что неплохо бы лечь в стационар "на сохранение". В общем, окончателько испортила Олесе настроение. В агентство идти не хотелось, но хотя бы отметиться там полагалось: дура-Короткова не должна была окончательно забывать о её существовании.
В офисе "Арбата" было тихо и прохладно. Сентябрьское солнце, не греющее, а именно, пекущее, основательно нажарило сквозь шерстяной костюм Олесины плечи и спину. Поэтому она облегченно вздохнула, когда, закрыв за собою тяжелую дубовую дверь, вошла, наконец, в помещение.
За время её почти двухнедельного отсутствия ничего здесь не изменилось. Так же спокойно, респектабельно, изыскано и безлюдно. В приоткрытую дверь кабинета она увидела, как что-то печатает за своим компьютером девочка-референт в неизменной белой блузке и строгой юбке, клавиши сухо пощелкивают, экран подмигивает голубыми искорками.
"Нет людей, нет деловой суеты, значит, - нет и контрактов", - мысленно отметила Олеся. Однако, все равно прошла в зал для посетителей.
Короткова сидела сегодня не за своим столом, выполненным "под мрамор" и формой напоминающим недоделанный вопросительный знак, а в глубоком белом кресле у окна. Вика читала "Игру в бисер", и выражение лица у неё при этом было озадаченное и напряженное.
Услышав звук Олесиных шагов, она лишь на секунду подняла голову и снова уткнулась в книгу. Причем на её бесцветной физиономии с аккуратно нарисованными глазами, бровями и ртом, не отразилось ни радости, ни огорчения, ни даже привычной готовности к "бою". И в этот момент белая дверь со сдержано поблескивающей табличкой "Директор" отворилась. Из кабинета с цветочным горшком в руках вышла Даша.
- Дашка, Дашенька, ты вернулась?! - Олеся легко вскочила с кресла и подбежала к "мраморному" столу.
- Да, - важно отозвалась та, придирчиво рассматривая на свет растение. - Как тебе венгерская кудрявая травка? Здорово, правда? Это сейчас она ещё лысая, потому что маленькая, а через пару недель такие побеги пустит!.. Я одну уже сейчас у Филатова в кабинете пристроила.
У венгерской травки, действительно, пока был весьма непрезентабельный вид. Круглые, зеленые, похожие на крошечные диванные подушки листики тонкими пальчиками черенков вцеплялись в основной стебель, тоже бледно-зеленый и чрезвычайно худой. Всего таких стеблей-плетей из горшка торчало пять или шесть. И весь цветок, в общем, до смешного напоминал голову лысеющего мужчины с последними размазанными по ней волосами.
- Кстати, я очень тебе рада. И ещё у меня для тебя есть хорошие новости, - точно таким же тоном добавила Даша. - Пойдем, поговорим в комнату отдыха. Заодно и кофейку выпьем.
Олеся обернулась и мстительной радостью заметила, как неизменный куцый хвост на Викиной голове обиженно мотнулся в сторону. Когда той что-то не нравилось, она обычно вот так, нервно дергала шеей. Сейчас ей было обидно от того, что двое разговаривающих в комнате слишком явно намекали на нежелательность её присутствия и собирались уединиться то ли для своих секретных разговоров, то ли для того, чтобы её, Вику, пообсуждать. Впрочем, очень скоро она снова преисполнилась спокойного величия человека, читающего Гессе и упивающегося осознанием этого факта...
Белый электрический чайник закипел за пару минут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53