Нет у неё абсолютных показаний к искусственным родам, и это не только мое мнение. Здоровая она, как кобыла. Да, были травмы, да, почки, да, печень. Но женщины с таким состоянием внутренних органов по двое - по трое детей рожают. Если хочешь знать, более менее серьезно у неё только рука повреждена: там, по крайней мере, нервы задеты. А все что касается детородной части в полном порядке. Подумаешь, упала пару раз в обморок! Подумаешь, отеки пошли! Корова она мерзкая, твоя девка, вот что я тебе скажу!"
Ему было неприятно, что Олесю называют "кобылой" и "коровой", но зато тепло от слова "твоя". И ещё он теперь знал, что там, внутри Олеси, живет, на самом деле, его девочка. Его маленькая Олеся, которая никогда не убежит ни в какой Лондон...
Алла с ним в палату заходить не стала, просто кивнула на дверь. Он зачем-то пригладил волосы и только потом нажал на ручку. Олеся лежала на кровати, спиной к двери. На ней был розовый махровый халат.
Даже обернулась она не сразу, словно уже знала, кто пришел. Потом все-таки села, придерживая халат на располневшей груди.
- Значит, ты все-таки не сделала аборт? - глупо спросил он.
- А какие, по-твоему, есть варианты? - встречно поинтересовалась она. - Сделала? Точно не уверена? Поживем-увидим?
- Почему?
- Уж во всяком случае, не потому, что хотела сохранить память о тебе. Не обольщайся. Просто опоздала, как опаздывают тысячи баб... Все равно этого ребенка не будет.
Они замолчали. Он смотрел поверх её плеча на розовые шторы, она - на дверной косяк. Потом Олеся тихо и прерывисто вздохнула:
- Уходи, Вадик. Поздно уже. Я отдохнуть хочу... Ну, не смотри на меня так! Я, правда, ничего этого не хотела. Собралась на аборт, а они говорят, уже чуть ли не пятнадцать недель. На большой срок не взяли по показаниям... Я бы, может, и родила, но не получается. Обмороки у меня начались, сознание теряю... Тим, кстати, хотел, чтобы я оставила ребенка.
- Хотел? - насмешливо и зло спросил он.
- Да, хотел, - так же зло ответила она. Потом закрыла лицо руками. Господи, конечно же, не хотел! Ты бы захотел чужого ребенка? Он чуть в обморок не упал, когда я сообщила, что с абортом уже ничего не получится... Правда, потом сказал: ладно, пусть остается. Но я же видела. Видела!
Не отрывая рук от лица, она уперлась локтями в колени:
- Видела... Вам же всем не это нужно, не то... Он сказал, пусть остается, пусть это будет наш ребенок...
Вадим вздрогнул.
- ... Ты бы знал, как он обрадовался, когда мне в первый раз сказали, что я могу нет родить, и что существует угроза для жизни! Нет, завздыхал, конечно, что ему ужасно жаль: и меня, и ребенка этого несчастного, но обрадовался! Я же чувствую, я все очень хорошо чувствую. Свои дети всем нужны: кровь от крови, плоть от плоти. А этот...
- А этот даже тебе не нужен! - резко перебил он. - Ты же решила её убить, девчонку эту маленькую. Ты, а не кто-то другой!
Олеся нехорошо прищурилась:
- А ты её спасти пришел? Ведь правда?.. Да у тебя на лбу все написано: ты уговаривать меня пришел, чтобы я все-таки родила. Родила и тебе её отдала?.. Нет, хороший мой, раньше надо было головой думать. А теперь уходи отсюда, я плохо себя чувствую. Все!..
Алла стояла под дверью. Наверняка, она слышала, по крайней мере, половину разговора. Голос у Олеси всегда был звонкий и сильный.
Спрашивать Алка, хорошая, добрая, верная подружка, ничего не стала, а просто пристально посмотрела в глаза и, кивком головы поманив за собой, пошла в кабинет. Там села за стол и принялась рисовать на тетрадном листке цветочки, загогулинки и глазки с длинными ресничками.
- Алка, помоги мне, - с трудом проговорил он.
- Нет, - сказала она, понимая, о чем её сейчас будут просить.
- Но ты же просто спасешь этого ребенка! Спасешь ему жизнь! Ну, ради нашей дружбы, ради... Она же живая там, эта девочка. Ты сама говоришь, что вес у неё большой, и девчонки, вообще, живучей пацанов.
- А ты представляешь, что чувствует сильно недоношенный ребенок, когда его заставляют жить, заставляют дышать? Ты представляешь, как ему больно?.. Ты хоть понимаешь, что её максимум можно дотянуть до двадцать пятой недели, а нормальный младенец появляется на свет сороканедельным?
Вадим не хотел ничего слышать, он понимал только одно: его личную, собственную, маленькую Олесю, для которой он всегда будет достаточно хорош, хотят убить.
- Уходи, Вадим, - попросила Алла. И он ушел.
А через два дня она позвонила снова и сообщила, что в пятницу Олеся рожает. И еще, что можно, конечно, попробовать спасти девочку, но при условии, что он очень хорошо подумал. Ребенок - не фотография, не открытка на память, не локон, хранящийся в шкатулочке... Вадим сказал, что подумал.
Тогда Алла выдвинула ряд требований. По пунктам. Словно они были записаны у неё на бумажке. Во-первых, он бросает пить. Категорически. Во-вторых, он меняет квартиру, работу, друзей - все! Никто не должен удивиться тому, что у него откуда-то вдруг взялся ребенок. И, в-третьих, он женится. Фиктивно - не фиктивно, какая разница?
Нужна женщина, добрая, опытная, умеющая ухаживать за детьми, с симпатией относящаяся к нему самому. Эта женщина поможет вырастить малышку, потому что девочка потребует более чем серьезного ухода, и, кроме того, на неё будут оформлены все документы. Формально женщина станет матерью ребенка Кузнецовой, и тоже должна быть готова полностью порвать со своим прошлым...
- Лиля, ты сможешь? - спросил он, уже уверенно говоря "ты". - Мне казалось, что ты хорошо ко мне относишься. И ребенок... У тебя будет свой собственный ребенок. Ради этого ведь можно пойти на жертвы, правда?.. Тем более, ты не местная: какие уж особые контакты тебе рвать?
"Какие жертвы?" - думала она. - "При чем тут, вообще, жертвы? Это же... Это..." Слово счастье к данной ситуации не совсем подходило, и Лиля долго мучалась, подбирая определение тому чувству, которое тепло и нежно обволакивало её сердце.
- Если ты хочешь, если согласишься, - продолжал Вадим, - ты можешь стать мне настоящей женой. Ты симпатичная, ты мне нравишься. Но, главное, конечно, девочка...
Она зарделась:
- Я... Я, в общем, не имею ничего против. Ты мне, действительно, не безразличен. Тем более, помочь выжить ребенку... А про детей ты все правильно сказал: я родить не могу. Только ведь есть одно "но". Ты про все мои болячки, наверняка, слышал? Где гарантия, что я года через три-четыре не стану полным инвалидом, или, ещё того хуже, не умру? Останется малышка опять одна: без мамки, без няньки?
- Это ничего. Главное ведь, первые два года. Даже год и...
Не договорив, Вадим осекся, судорожно и виновато закашлялся, замотал головой. Прядь волос упала ему на лоб, и Лиля заметила в темной шевелюре несколько тонких седых ниточек. Через силу улыбнулась, пообещала:
- Ну, уж год я тебе гарантирую. - И добавила. - Все. Можешь не расстраиваться. Я выйду за тебя замуж и заявление об увольнении подам сегодня же...
Потом была странная свадьба. Вадим - без шапки, в расстегнутой куртке, под которой виднелся строгий серый костюм. Какой-то невзрачный друг-свидетель, свидетельница для Лили. Свадебные розы, розовые и безликие, Бокарев держал бутонами вниз. Они болтались в его руках, как ненужный веник.
Лиле на секунду стало обидно за цветы, вовсе не виноватые в том, что свадьба такая нелепая. И ещё она подумала, что точно так же как эти розы выглядела бы сейчас её мама, решительно отказывающаяся понимать, почему ей нельзя приехать на бракосочетание единственной дочери. Мама бы, наверное, пришла в своем любимом бордовом платье с люрексом, прическа её густо пахла бы лаком, и она улыбалась бы неуверенно и призывала к всеобщему веселью, точно не зная, но чувствуя, что что-то здесь не так.
Свидетелей спешно представили невесте, невесту - свидетелям. Все вчетвером зашли в ЗАГС. Кроме них в холле никого не было. Только длинноглазые русалки на металлической решетке, румяные молодец с девицей на мозаичной стене и уборщица с ведром и шваброй.
Женщина, вышедшая из-за дубовых дверей, сообщила, что нужно немного подождать: регистрируется внеплановая пара, и их время передвинули на десять минут. Лиле была удивительна и эта "внеплановая пара", которой приспичило зарегистрироваться посреди недели, и эти дурацкие русалки (просто не ЗАГС, а бассейн какой-то!), и то, что Вадим казался, в общем, спокойным. Сама она уже совершенно издергалась и даже шнурки на ботинках не смогла развязать с первого раза.
Когда ей, наконец, удалось вылезти из ботинок и переобуться в туфли, Бокарев уже отошел к окну. Теперь он, избавленный от цветов, стоял, заложив руки за спину, и покачивался с носков на пятки.
Она вдруг с внезапно нахлынувшей обидой и злостью подумала, что выходит за него замуж прежде всего потому, что это надо ему! По крайней мере, он так думает. Так неужели трудно было опуститься перед ней на корточки и помочь развязать эти несчастные шнурки? Сделать это если не для нее, то хотя бы для свидетелей, да, в конце концов, для этой тетки с пластмассовым ведром! Почему она в день собственной свадьбы должна чувствовать себя несчастной, нелюбимой, ненужной, пусть даже это, на самом деле, так?
Через пару минут из-за дверей снова вышла женщина с голубой лентой через плечо и протянула им паспорта. Лиля подумала было, что это уже все, что Вадим договорился, чтобы все прошло без лишних церемоний и даже без росписей свидетелей, но женщина только продемонстрировала им проставленные фиолетовые штампы и официально-приказным тоном вымолвила:
- Кольца, пожалуйста!
- Колец не будет, - спокойно ответил Вадим.
- И фотографий тоже? - уточнила женщина, взглянув на него крайне неодобрительно.
- И фотографий тоже, - сказал он и спрятал свой паспорт в карман. Лиля даже покраснела от унижения, одновременно и досадуя на собственную глупость (ведь знала же на что шла!) и понимая, что такого все-таки не заслужила. На кончиках её подкрашенных ресниц задрожали слезы.
- Не плачьте, невеста, - произнесла служащая ЗАГСа все так же официально и равнодушно. - Лучше запоминайте. После того как скажут, что для регистрации брака приглашаются Лилия Муратова и Вадим Бокарев, вы вместе со свидетелями проходите в зал и останавливаетесь ровно на середине ковра под третьей люстрой. Под третьей, запомните! Свидетели тут же делают два шага назад, а жених с невестой остаются стоять на месте. Что делать дальше, вам объяснят.
Свидетельница негромко прыснула и что-то живо зашептала на ухо свидетелю. Лиля нервно поежилась.
- Под третьей люстрой! - вежливо объяснила свидетельница специально для нее. - И чтобы свидетели отошли! Такое ощущение, что эта люстра должна вам на головы свалиться... Смешно, правда?
Она не нашлась, что сказать. Повисла неловкая пауза, как после неудачного анекдота.
Потом заиграла музыка, кажется, из "Ласкового и нежного зверя", двери открылись и где-то там, в глубине тяжеловесно и помпезно оформленной комнаты, из-за стола поднялась грузная женщина с химической завивкой.
Они остановились под третьей люстрой, как и было приказано, выслушали официальное напутствие и с одинаковым бесцветным равнодушием ответили "да, добровольно". Лиля боковым зрением видела свое отражение в зеркале на стене. Свое кремовое платье, острые коленки и пальцы, высунувшиеся из "дырочек" на туфлях, как змеи из норы.
- Молодожены, поздравьте друг друга! - с фальшивым оживлением предложила женщина. И Лиля ещё в зеркале увидела, как Вадим поворачивает голову. И она обернулась тоже, и подняла к нему лицо... Она ожидала что, в лучшем случае, все получится неловко и некрасиво, а в худшем - он просто скажет, что поздравления ни к чему, так же, как кольца, и фотографии. Но он только осторожно, словно боясь сделать больно, обнял её за плечи, наклонился. Глаза его, пронзительно синие, смотрели куда-то сквозь нее, так, будто она стала прозрачной. И Лиля холодеющим затылком почувствовала, что там, за её спиной, стоит никому, кроме Вадима, не видимая, божественно прекрасная Олеся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53