Бруно видел, чего более опасаются монахи: разреши индейцу убить белого, и завтра он это сделает уже по своей воле. Но вот как раз на это Бруно было решительно наплевать. Он уже видел: все эти идущие на них войной землячества поселенцев — всего лишь примитивные устройства с претензией на власть, на деле годные разве что в переплавку. То, что создавал он, было на порядок сложнее и, в отличие от коммун, имело будущее.
Поэтому он первым делом вырезал из стены индейского навеса кусок бамбука, замазал один конец глиной, набил его порохом, сунул в ствол камешек и со всеми предосторожностями произвел первый выстрел. Бамбук треснул, но выдержал. Бруно рассмеялся, взял испытанный образец и отнес его к Херонимо.
— Нарубите бамбука, обтяните его бычьей кожей для верности, и у вас будет ружье на один выстрел.
Монах обмер. Легкость обрезков бамбука позволяла индейцу носить за плечом два-три десятка готовых к выстрелу одноразовых мушкетов. Но главное, их не надо будет перезаряжать! Это давало колоссальное преимущество в бою.
— Думаю, тренировки в стрельбе нужно начать немедленно и во всех редукциях, — остановился в дверях Бруно.
— Только так… — прошептал потрясенный монах.
Едва начались тренировки в стрельбе, Бруно заткнул уши кусочками жеваной коры и углубился в мысли. Этот Кампанелла неплохо начал, но утонул в деталях вроде обычая раздевать горожан перед тем, как назначить, кому с кем спариться. А потому главной идеи истинного автора Кампанелла то ли не понял, то ли не принял, хотя и был к ней: очень близко.
— Я могу повлиять на движение планет, — тихо проговорил Бруно, наслаждаясь возникающим в голове гудением голоса. — А потому я могу изменить мир.
Малoe имеет власть над большим, — в этом и было главное открытие Бруно. Так пылинка опия заставляет видеть цветные сны, так укус мелкой парагвайской мошки заставляет человека раздуться и покраснеть, и — он снова вернулся к этому сравнению — так маленький плевочек из тела мужчины порождает в женщине новую жизнь. И он уже догадывался, как стать этим плевочком во Вселенную.
Олаф рассказывал ему о резонансе. И Бруно уже имел власть заставить всех индейцев во всех редукциях материка топнуть правой ногой ровно в шесть утра. И земля наверняка лопнет. Но Бруно этого не хотел.
Олаф показывал и такое удивительное явление, как прилипание шерстинок к натертой янтарной палочке — на расстоянии! И Бруно вполне мог заставить всех индейцев всех редукций натирать палочки из засохшей смолы до тех пор, пока сюда в Парагвай не притянется вся шерсть со всего мира. Но не это ему было необходимо.
Бруно хотел закончить доводку Вселенских курантов, так и не законченную Господом Богом. И для этого было необходимо сделать самую малость: ковкой и разогревом изменить мир вокруг себя. Потому что, как только он это сделает, сработает обратная связь, и жестко соединенные с судьбой Земли планеты сдвинутся со своих орбит, и мир станет на волосок ближе к идеалу.
Первый этап он выполнил превосходно: сотни тысяч индейцев многих десятков редукций уже были шестеренками — с одинаковым шагом зуба и одинаковым размером. В том, что они со временем притрутся к своему новому положению, часовщик был уверен как никто.
Когда войска подошли к той, самой первой увиденной Амиром редукции, он встал со своим обозом на холме, а потому видел все. Вот только предупредить о том, что святые отцы странным образом изменили тактику обороны, не успел никого. Комунерос, как всегда, с устрашающими криками кинулись рубить ворота, и впервые ворота легко подались и распахнулись.
На той стороне забора, прямо против ворот, стояли индейцы — каждый с чем-то вроде обтянутого кожей посоха в руках и двумя-тремя десятками таких же «посохов» за спиной.
— А-ла-ла-ла-ла! — первыми кинулись на них мамелюки.
Посохи пыхнули синими пороховыми дымами, и первая шеренга мамелюков со стонами повалилась наземь. Стоящие по сторонам от Амира негры ахнули, а он непонимающе раскрыл рот. Ничего подобного он еще не видел. И тогда индейцы отбросили использованное оружие, достали из-за спин точно такие же «посохи» и, ничего не перезаряжая, ткнули фитилями в прорези. И первые ряды снова повалились, а мамелюки в нерешительности остановили атаку. И лишь когда индейцы сделали третий залп, мамелюки дрогнули и побежали.
Амир вытер мокрый лоб. Он уже понимал, сколько работы предстоит ему этой ночью. Однако индейцы, вместо того чтобы закрыться изнутри, впервые за всю историю редукций двинулись вперед — прямо на растерянных, ничего не понимающих комунерос. Индейцев было так много и они стреляли так быстро, что вся масса войска дрогнула и, бренча так и не использованным оружием, бросилась отступать — по той же самой дороге, по которой и пришла.
Вместо того чтобы — строго по заданию — уйти в лес и выстраивать для Папы столь полюбившееся ему идеальное общество, Томазо метался по побережью, словно пес, которому прижгли под хвостом. Здесь творилось черт знает что! И каждый день он видел, что Орден просто не успевает ничего ни выяснить, ни предпринять.
Голландский флот занимал один порт за другим, а наемные войска голландских купцов беззастенчиво уничтожали сахарные заводы, лишая католический мир главного — средств к продолжению войны. Армада Вест-Индской компании в полсотни судов числом бороздила океан, перехватывая суда Ордена и осаждая прибрежные крепости. Хуже того, евангелисты начали налаживать контакты с индейскими вождями, беззастенчиво признавая касиков равной себе стороной! Это меняло все основы войны.
Как рассказал агент, дело было настолько плохо, что португальскому королю пришлось вложить в Коммерческую Бразильскую Компанию все деньги, изъятые Инквизицией у разного рода еретиков. Только так удалось построить флот в шестьдесят судов, способный противостоять врагу. Однако пока все двигалось к поражению.
А потом из леса принесли довольно странную весть. Как утверждал очевидец, редукции стоят, как стояли, а вооруженные огнестрельным оружием до зубов индейцы гоняют комунерос буквально по всем лесам.
— Ну-ка, повтори, — попросил Томазо очевидца, — кто кого гоняет?
— Краснокожие — наших, — сердито буркнул тот.
— Но откуда у них столько оружия?! — вскипел Томазо.
Уж он-то знал, что в редукциях держат мушкеты только для охраны!
— Я не знаю, сеньор, — отодвинулся на всякий случай очевидец, — но дыры их ружья оставляют в груди человека — ого-го! С кулак!
И когда стали поговаривать, что огромная индейская армия под руководством святых отцов Ордена движется в столицу Парагвая, Томазо понял, что пора выезжать в Асунсьон.
Бруно следил за становлением нового механизма с ревнивым вниманием. Индейцы, оставившие в редукциях только нелюбимых жен да тягостную работу на монахов, были счастливы и смерти почти не боялись. В считанные недели они составили собой идеальный механизм для сколь угодно долгой войны. Их отряды входили в города и первым делом сжигали евангелистские молельные дома и мечети, охотно помогали братьям расправиться с чужими священниками и старейшинами общин, и наступил миг, когда совет редукций постановил двигаться на Асунсьон.
— С комунерос нужно покончить раз и навсегда, — мгновенно согласились братья.
— Материк должен быть католическим — весь.
— И еще редукции… нам нужны новые редукции.
Они уже думали о будущем, и в проекте государство Ордена расстилалось от океана до океана. И Бруно слушал, поглядывал на карту и признавал, что это вполне реально. Собственно, уже теперь он мог унифицировать по единому образцу и чилийские редукции, и бразильские. Ну а регулярное поступление свежего материала в виде детей из кочевых племен позволяло вообще не думать о боевых потерях.
— Пожалуй, с этими солдатиками можно и Индию у англичан отобрать, и Месопотамию… — как-то мечтательно отметил брат Херонимо. — А там и Турцию подмять, и Кавказ.
Бруно согласился. Ему уже рассказали, что и в Турции, и в Месопотамии, — стоит отъехать от города на два дня пути, — живут, по сути, те же дикари-земледельцы, что и здесь. Крести в правильной вере, огораживай частоколом или глинобитной стеной — и готова редукция! А как только Бруно прогонит их всех через общие обеды за общими столами и назначение выбранных святыми отцами жен, с ними вполне можно будет и брать в обучение чужих детей, и даже штурмовать столицы.
Вселенские куранты, в котором каждому народу будет определено свое место, в едином на всю планету механизме уже проглядывались.
Уже перед самым Асунсьоном индейцы нанесли по армии комунерос такой сокрушительный удар, что обоз оторвался от войск, и Амир со своими неграми был вынужден уходить прямо в лес.
— Быстрее! — орал он. — Еще быстрее!
И нагруженные медицинским скарбом и четырьмя ранеными офицерами рабы прибавляли ходу. Однако оторваться от индейцев не удавалось. Знающие лес как свои пять пальцев, привычные к здешнему климату и укусам парагвайской мошкары, бесстрашные, как дети, а теперь еще и с настоящим оружием в руках, индейцы могли дать фору любому белому или черному чужаку.
А когда через несколько часов улюлюканье сзади как по команде прекратилось и Амир огляделся, присел на огромный поваленный ствол и с ужасом признал, что понятия не имеет, как отсюда выбираться.
— Амир, — тронул его за рукав Ахумба, тот самый паренек, которому он когда-то вправил плечо, — смотри, индейцы.
— Где? — подскочил Амир.
Он ничего не видел.
— Вон там… — показал пальцем Ахумба, — прямо на тебя смотрит.
Амир проследил за направлением пальца и обмер. Из кустов на него смотрело разукрашенное красной и черной глиной лицо.
— Людоеды…
Теперь было понятно, почему крещеные индейцы прекратили преследование. И Амир понятия не имел, в чьи руки лучше попасть.
— Амир, — ткнул он себя кулаком в грудь.
Людоед молчал и смотрел.
И тогда Амир, почти ни на что не надеясь, снял пояс вместе с хорошим марокканским кинжалом, показал, как замечательно он выходит из ножен, и легко, аккуратно бросил все это вперед.
— Бери. Это тебе. Подарок.
И вот тогда из леса начали выходить все. Они просто раздвигали ветки, и серые от ужаса негры, и зеленый, наверное, от еще большего ужаса Амир видели, что окружены так плотно, как бывает окружена рыба, попавшая в сеть.
Томазо торопился, но за армией индейцев не поспевал. Когда он входил в очередной поселок, там все уже было сделано — ни еретических евангелистских священников, ни старейшин землячеств. А когда он все-таки нагнал один из отрядов, то понял, что Орден победил.
Решительные, бодрые, веселые туземцы двигались по разбитой и грязной от вечных проливных дождей дороге под звуки флейт и барабанов с такой энергией, с такой внутренней силой, что сразу становилось ясно, кто здесь хозяин.
— Эй, брат! — окликнул Томазо едущего на муле монаха. — Какая редукция?
— Санта-Анна…
Томазо удивился. Он неплохо изучил карту, а потому знал: Санта-Анна отсюда черт знает где!
— И как долго сюда шли? — поинтересовался он.
Монах рассмеялся:
— Две недели, брат! Думаю, до Сальвадора месяцев за восемь дойдем!
Томазо сглотнул. Такой скорости не могла достигнуть ни одна армия Европы ни в одной известной ему военной операции.
Он хорошо знал возможности наемных голландских и английских отрядов. Он лично внедрял в управление кастильских комунерос агентов Ордена, а потому знал все их слабые места.
Но этим… этим воинам он, пожалуй, не сумел бы противопоставить ничего.
Их невозможно было купить за золото — они просто не знали, что такое деньги. Их невозможно было запугать — они, словно дети, были свято убеждены, что все попадут в рай. Они охотно подчинялись монахам, а главное, они им верили, они их даже любили! Ибо то, что обычно ждало их за частоколами редукций, было намного страшнее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58