»). Цирфус был уязвлен и уязвлен не на шутку, восприняв слова Каммерера как публичное унижение его лично… В конечном итоге пресловутая уязвленность стоила жизни совершенно незнакомому человеку – велосипедисту, возвращавшемуся в тот трагический вечер домой.
На этом я заканчиваю свой рассказ об охотнике в роли дичи. Как видите, завершение истории оказалось даже короче, чем я ожидал. Чем бы нам заняться до прибытия второй скрипки? Предлагаю выйти на террасу, там можно выкурить по сигаре.
Кстати, о сигарах. Вы не слышали о моих злоключениях в Америке в связи с моим давнишним пристрастием к курению сигар? Очень будет странно, если я до сих пор не рассказал вам об этом. Так я не рассказывал? Ну что же, расскажу, только выйдем на свежий воздух.
Мими, как мне противно, когда он курит! О, мой тонкий нюх! Подумайте о нем!
Итак, о любителях сигар в Америке. В свое время, в годы пресловутого «сухого закона» там убедились, что одними только запретами алкоголь, вернее сказать – пьянство, не побороть. Что касается меня, я лично против всякого рода запретов, однако даже тот американский «сухой закон» 20 – 30-х годов я, задним числом, готов приветствовать, поскольку именно ему мы обязаны множеством великолепных фильмов. Что же касается запрета на табак, на курение, к этому там решили подойти куда более утонченно и, я бы даже сказал, не гнушаясь иезуитских методов. Курящего человека в Америке подвергают социальному бойкоту, диффамации… «Что? Вы курите? И вашу книгу согласились издать? Минутку, мой сотовый…»
Заметка на полях: порок курения заменен нынче карманным телефоном или сотовым, как его прозвали. Согласен, в курении мало хорошего, но разве можно сравнить застоявшийся табачный смрад в гостиной после вечеринки со всепроникающим, вездесущим насилием, которое несет в себе сотовый телефон?
Курильщики сигарет, как я убедился, подвергаются куда более умеренной травле. Но тот, кто предпочитает сигары, однозначно причисляется к асоциальным типам. Опасным для общества. Для жизни и здоровья. Как утечка газа из трубопровода, чреватая взрывом колоссальной разрушительной силы.
Я остановился в отеле «Уолдорф-Астория». Вероятно, название звучит весьма солидно. На самом же деле это всего-навсего почерневший от копоти каменный куб, былая слава которого изрядно поблекла, под стать обоям в номерах. Бар, где царит неумолчный гвалт, изукрашен вещицами, в представлении второразрядного дизайнера вполне подходящими для создания интерьера в африканском стиле. Сидя там, я церемонно извлек из кармана сигару – нет-нет, прошу простить, разве можно совать сигары в карман? Я извлек серебряный портсигар, а оттуда – сигару «Регалия элегантес № 1»…
Как и следовало ожидать, ко мне стремительно подплыла светлогривая барменша и, наградив сигару, причем не просто сигару, а роскошную «Регалия элегантес № 1» взглядом, будто это и не сигара вовсе, а, скажем, миниатюрный фаллоимитатор, скривив ротик, пропела: «No cigars, please».
Я тут же ушел из этого бара. Выйдя из отеля, я поинтересовался у чернокожего слуги или швейцара, где в этом отеле я могу спокойно выкурить сигару (о том, что курение в номере категорически запрещено, я знал, да и разве можно не заметить дюжину дублирующих друг друга грозных надписей и пиктограмм для неграмотных, вопящих с входных дверей, шкафчиков и т. д.?). Негр на странном наречии, которое он, вероятно, считал английским языком, отправил меня к восседавшему за стойкой в холле герру. С чарующей улыбкой садиста упомянутый герр проинформировал меня, что во всем Нью-Йорке мне не отыскать ни отеля, ни ресторана, где было бы позволено такое безобразие, как курение сигар.
Окончательно сломленный, я стал расхаживать по Мэдисон-авеню, покуривая сигару на ходу. При виде каждой проезжавшей патрульной полицейской машины я поспешно прятал орудие преступления за спиной.
Пару дней спустя я неторопливо шел вверх по Шестой авеню, где-то между Пятьдесят шестой и Пятьдесят седьмой улицами или же между Пятьдесят седьмой и Пятьдесят восьмой, и вдруг остолбенел, не веря глазам: сигарная лавка.
Сигарная лавка в Нью-Йорке? Откуда ей здесь взяться?
Она оказалась первоклассным заведением, где продавались самые изысканные сорта сигар, как я мог заметить с улицы: коробки великолепной «суматры», бразильских сигар. Воистину рай для курильщика.
Зайдя в лавку, я спросил у продавца (с внешностью босса коза ностра или бывшего ковбоя), что побудило его торговать сигарами в Нью-Йорке. Тот, разгадав иронию в моих словах, вымученно улыбнулся и сказал, что как никто другой понимает меня. Но даже этот вопрос, как, впрочем, и любой другой, можно решить. Украдкой, будто всучивая мне грязненькое порноиздание, он протянул мне визитную карточку. Это была карточка ресторана на Сто двадцать пятой улице.
– Там, – заверил меня продавец, – вот там вы сможете выкурить сигару.
В знак признательности я прикупил у него несколько штук сигар – все же лучше, чем заплатить штраф.
На станции метро четырнадцать матерей американской революции, скалясь огромными, точно у жеребцов, зубами, попытались не позволить мне выбраться из подземки. Человек сорок членесс «Лиги предотвращения курения сигар», все как одна походившие на Элеонору Рузвельт, умоляюще простирали ко мне руки, не желая допустить меня в средоточие порока. Не меньше сотни пасторов «Антисигарной церкви» извели, наверное, с бочку святой воды, окропляя меня перед сошествием в ад. Непосредственно перед входом в ресторан двухсотглоточный хор, самозабвенно вопя, призывал меня не ввергать Америку в пучину хаоса и беды. Тут же неподалеку опустился вертолет президента «Братства запрета сигар», который принялся изрыгать вслед мне проклятия. Тем не менее я вошел в ресторан.
Я едва успел, потому что тут же из трещин манхэттенского асфальта взвились языки адского пламени…
Вижу, наша скрипачка здесь, так что ставлю точку до следующего раза.
На этом заканчивается одиннадцатый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он завершает рассказ о «Зайце, преследующем охотника», а также о невзгодах, ожидающих любителей сигар в Америке.
Двенадцатый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он после некоторых колебаний соглашается поведать историю «БольшогО семейства»
– А вы, уважаемый доктор Ф., не пробовали записать ваши рассказы? – решил поинтересоваться герр Гальцинг.
Земельный прокурор доктор Ф., улыбнувшись, откинулся в кресле.
– Иногда я подумываю об этом, но всегда говорю себе, что, конечно, писать – дело приятное, а вот хлопоты, связанные с изданием, наверняка куда менее приятны. И потом, разве уже не написаны романы, превзойти которые невозможно? Я как-то называл один такой, в связи с какой-то из дат. Кстати, я не раз приводил повесть Хемингуэя «Старик и море» в качестве примера того, как нелегко бывает донести уже написанную вещь до читателя. Когда-то, несколько лет назад, я был в Помпеях, и когда в толпе зрителей проходил мимо одной из фресок, мне вдруг пришла в голову забавная идея, и я представил себе, как…
Нет, начать следовало бы не так. Помпеи – крупный и важный город древности, насчитывавший несколько тысяч жителей. Если спросите меня о точной цифре, я вам ее, разумеется, не назову, хотя встречал ее в путеводителе. Во всяком случае, город был крупный. И разве в таком крупном городе, horribile dictu, выражаясь по-латыни, не происходили убийства? Разве могли они не произойти? Кто станет утверждать, что за всю историю города Помпеи там не произошло ни единого убийства? Наверняка они происходили, и нередко. И почему убийству не произойти 24 августа 79 года? Либо за день-два до этой даты?
– Эту дату вы в отличие от числа жителей запомнили?
– Запомнил, вы ведь помните мою одержимость датами, и так вышло, что на тот же день пришелся день рождения одной личности, жившей в ту же эпоху. 24 августа 79 года нашей эры пепел извергшегося Везувия засыпает город и вместе с ним следы недавно совершенного преступления – убийства. И вот один помешанный на археологии пенсионер-следователь…
– …или земельный прокурор, – негромко произнес герр Гальцинг.
– …вполне возможен и такой вариант, так вот, он тщательно проверяет рассеянные по всему городу следы, все окаменевшие навечно трупы, домашнюю утварь и приходит к выводу о том, что пепел не уничтожил следы преступления, а лишь присыпал их, сохранив в неприкосновенности на века. И наш пенсионер-следователь или – как предположил герр Гальцинг – отставной земельный прокурор, имея в своем распоряжении упомянутые улики, комбинирует, исключает одно, добавляет другое, обращается к письменным источникам, восполняет нехватку одного другим, ищет и отыскивает и в конце концов приходит к выводу, что тысячу девятьсот лет тому назад, 24 августа 79 года нашей эры, некий Гай из ревности заколол некоего Публия.
– То есть наш пенсионер-следователь или отставной земельный прокурор установил, что один из окаменевших трупов стал таковым не из-за вулканического пепла, а угодил в покойники раньше извержения Везувия…
– Именно, и Гай, спасаясь от преследовавших его городских стражников, которые, в свою очередь, тоже спасались бегством, держал в руке нож, лезвие которого точь-в-точь совпадало с раной на теле Публия…
– А почему бы вам не записать эту историю?
– До самого вечера я, пока довольно немилосердно не был выставлен охранниками города-музея, искал останки Гая или Публия, но так ничего и не обнаружил.
– Что вам мешает дать волю фантазии?
– К чему измышлять истории, если сама жизнь избавляет нас от этой необходимости? Я ведь уже рассказал вам целых две, взятых из жизни…
– А сегодня намерены поделиться третьей?
– Вообще-то у меня есть одна, которую я наметил на этот вечер, вот только не знаю даже, стоит ли…
– Такая она длинная?
– Зависит от того, насколько подробно я стану ее пересказывать. Впрочем, дело не в подробностях. Все дело в том, что она затрагивает одно семейство, причем затрагивает прямо, а не косвенно. Даже если прибегнуть к помощи псевдонимов, как я это делаю, вы все равно сможете догадаться, о ком идет речь, поскольку в свое время эта история нашумела, хотя семейству удалось скрыть от общественности истинные мотивы преступления.
Прошло уже немало лет, я тогда был еще совсем зеленым следственным судьей, и мы в то время еще помещались в старом здании на площади Марияхильфе. И каждому из четверых – или же нас было пятеро? – следственных судей вменялось в обязанность по очереди присутствовать на довольно неприятной процедуре судебно-медицинского вскрытия трупа.
– И верно, мало хорошего.
– Да-да. Мне и сегодня временами снятся эпизоды вскрытия, причем во сне все выглядит куда страшнее, чем некогда в реальности. Столько крови видишь, множество расчлененных трупов, и всегда преобладают либо кроваво-красные тона, либо желто-бурые – цвет разложения…
– Вам снятся цветные сны?
– Само собой, – ответил земельный прокурор. – Конечно, есть люди, и таких не так уж и мало, которые не могут, вернее, не наделены способностью видеть цветные сны. У них все в черно-белом изображении. Мои сновидения всегда цветные. То, что мои сновидения сопровождаются и звуками, – вещь обычная, и мне не верится, что кое-кто видит немые сны – может, еще и с титрами, как в немых фильмах? Кстати, о кино… мне в голову нередко приходит мысль, что с возникновения человечества и вплоть до появления кино и фотографии в искусстве главенствовал цвет, и никто не предпринимал попыток воссоздать многокрасочный окружающий мир черно-белым, разве что в офортах и гравюрах. И все же неужели самой природе было угодно дать человеку возможность видеть в снах столь несвойственный природе мир?
– Вероятно, – заговорил герр Гальцинг, – это реликт, атавизм тех времен, когда человеческий глаз еще не мог различать цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
На этом я заканчиваю свой рассказ об охотнике в роли дичи. Как видите, завершение истории оказалось даже короче, чем я ожидал. Чем бы нам заняться до прибытия второй скрипки? Предлагаю выйти на террасу, там можно выкурить по сигаре.
Кстати, о сигарах. Вы не слышали о моих злоключениях в Америке в связи с моим давнишним пристрастием к курению сигар? Очень будет странно, если я до сих пор не рассказал вам об этом. Так я не рассказывал? Ну что же, расскажу, только выйдем на свежий воздух.
Мими, как мне противно, когда он курит! О, мой тонкий нюх! Подумайте о нем!
Итак, о любителях сигар в Америке. В свое время, в годы пресловутого «сухого закона» там убедились, что одними только запретами алкоголь, вернее сказать – пьянство, не побороть. Что касается меня, я лично против всякого рода запретов, однако даже тот американский «сухой закон» 20 – 30-х годов я, задним числом, готов приветствовать, поскольку именно ему мы обязаны множеством великолепных фильмов. Что же касается запрета на табак, на курение, к этому там решили подойти куда более утонченно и, я бы даже сказал, не гнушаясь иезуитских методов. Курящего человека в Америке подвергают социальному бойкоту, диффамации… «Что? Вы курите? И вашу книгу согласились издать? Минутку, мой сотовый…»
Заметка на полях: порок курения заменен нынче карманным телефоном или сотовым, как его прозвали. Согласен, в курении мало хорошего, но разве можно сравнить застоявшийся табачный смрад в гостиной после вечеринки со всепроникающим, вездесущим насилием, которое несет в себе сотовый телефон?
Курильщики сигарет, как я убедился, подвергаются куда более умеренной травле. Но тот, кто предпочитает сигары, однозначно причисляется к асоциальным типам. Опасным для общества. Для жизни и здоровья. Как утечка газа из трубопровода, чреватая взрывом колоссальной разрушительной силы.
Я остановился в отеле «Уолдорф-Астория». Вероятно, название звучит весьма солидно. На самом же деле это всего-навсего почерневший от копоти каменный куб, былая слава которого изрядно поблекла, под стать обоям в номерах. Бар, где царит неумолчный гвалт, изукрашен вещицами, в представлении второразрядного дизайнера вполне подходящими для создания интерьера в африканском стиле. Сидя там, я церемонно извлек из кармана сигару – нет-нет, прошу простить, разве можно совать сигары в карман? Я извлек серебряный портсигар, а оттуда – сигару «Регалия элегантес № 1»…
Как и следовало ожидать, ко мне стремительно подплыла светлогривая барменша и, наградив сигару, причем не просто сигару, а роскошную «Регалия элегантес № 1» взглядом, будто это и не сигара вовсе, а, скажем, миниатюрный фаллоимитатор, скривив ротик, пропела: «No cigars, please».
Я тут же ушел из этого бара. Выйдя из отеля, я поинтересовался у чернокожего слуги или швейцара, где в этом отеле я могу спокойно выкурить сигару (о том, что курение в номере категорически запрещено, я знал, да и разве можно не заметить дюжину дублирующих друг друга грозных надписей и пиктограмм для неграмотных, вопящих с входных дверей, шкафчиков и т. д.?). Негр на странном наречии, которое он, вероятно, считал английским языком, отправил меня к восседавшему за стойкой в холле герру. С чарующей улыбкой садиста упомянутый герр проинформировал меня, что во всем Нью-Йорке мне не отыскать ни отеля, ни ресторана, где было бы позволено такое безобразие, как курение сигар.
Окончательно сломленный, я стал расхаживать по Мэдисон-авеню, покуривая сигару на ходу. При виде каждой проезжавшей патрульной полицейской машины я поспешно прятал орудие преступления за спиной.
Пару дней спустя я неторопливо шел вверх по Шестой авеню, где-то между Пятьдесят шестой и Пятьдесят седьмой улицами или же между Пятьдесят седьмой и Пятьдесят восьмой, и вдруг остолбенел, не веря глазам: сигарная лавка.
Сигарная лавка в Нью-Йорке? Откуда ей здесь взяться?
Она оказалась первоклассным заведением, где продавались самые изысканные сорта сигар, как я мог заметить с улицы: коробки великолепной «суматры», бразильских сигар. Воистину рай для курильщика.
Зайдя в лавку, я спросил у продавца (с внешностью босса коза ностра или бывшего ковбоя), что побудило его торговать сигарами в Нью-Йорке. Тот, разгадав иронию в моих словах, вымученно улыбнулся и сказал, что как никто другой понимает меня. Но даже этот вопрос, как, впрочем, и любой другой, можно решить. Украдкой, будто всучивая мне грязненькое порноиздание, он протянул мне визитную карточку. Это была карточка ресторана на Сто двадцать пятой улице.
– Там, – заверил меня продавец, – вот там вы сможете выкурить сигару.
В знак признательности я прикупил у него несколько штук сигар – все же лучше, чем заплатить штраф.
На станции метро четырнадцать матерей американской революции, скалясь огромными, точно у жеребцов, зубами, попытались не позволить мне выбраться из подземки. Человек сорок членесс «Лиги предотвращения курения сигар», все как одна походившие на Элеонору Рузвельт, умоляюще простирали ко мне руки, не желая допустить меня в средоточие порока. Не меньше сотни пасторов «Антисигарной церкви» извели, наверное, с бочку святой воды, окропляя меня перед сошествием в ад. Непосредственно перед входом в ресторан двухсотглоточный хор, самозабвенно вопя, призывал меня не ввергать Америку в пучину хаоса и беды. Тут же неподалеку опустился вертолет президента «Братства запрета сигар», который принялся изрыгать вслед мне проклятия. Тем не менее я вошел в ресторан.
Я едва успел, потому что тут же из трещин манхэттенского асфальта взвились языки адского пламени…
Вижу, наша скрипачка здесь, так что ставлю точку до следующего раза.
На этом заканчивается одиннадцатый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он завершает рассказ о «Зайце, преследующем охотника», а также о невзгодах, ожидающих любителей сигар в Америке.
Двенадцатый четверг земельного прокурора д-ра Ф., когда он после некоторых колебаний соглашается поведать историю «БольшогО семейства»
– А вы, уважаемый доктор Ф., не пробовали записать ваши рассказы? – решил поинтересоваться герр Гальцинг.
Земельный прокурор доктор Ф., улыбнувшись, откинулся в кресле.
– Иногда я подумываю об этом, но всегда говорю себе, что, конечно, писать – дело приятное, а вот хлопоты, связанные с изданием, наверняка куда менее приятны. И потом, разве уже не написаны романы, превзойти которые невозможно? Я как-то называл один такой, в связи с какой-то из дат. Кстати, я не раз приводил повесть Хемингуэя «Старик и море» в качестве примера того, как нелегко бывает донести уже написанную вещь до читателя. Когда-то, несколько лет назад, я был в Помпеях, и когда в толпе зрителей проходил мимо одной из фресок, мне вдруг пришла в голову забавная идея, и я представил себе, как…
Нет, начать следовало бы не так. Помпеи – крупный и важный город древности, насчитывавший несколько тысяч жителей. Если спросите меня о точной цифре, я вам ее, разумеется, не назову, хотя встречал ее в путеводителе. Во всяком случае, город был крупный. И разве в таком крупном городе, horribile dictu, выражаясь по-латыни, не происходили убийства? Разве могли они не произойти? Кто станет утверждать, что за всю историю города Помпеи там не произошло ни единого убийства? Наверняка они происходили, и нередко. И почему убийству не произойти 24 августа 79 года? Либо за день-два до этой даты?
– Эту дату вы в отличие от числа жителей запомнили?
– Запомнил, вы ведь помните мою одержимость датами, и так вышло, что на тот же день пришелся день рождения одной личности, жившей в ту же эпоху. 24 августа 79 года нашей эры пепел извергшегося Везувия засыпает город и вместе с ним следы недавно совершенного преступления – убийства. И вот один помешанный на археологии пенсионер-следователь…
– …или земельный прокурор, – негромко произнес герр Гальцинг.
– …вполне возможен и такой вариант, так вот, он тщательно проверяет рассеянные по всему городу следы, все окаменевшие навечно трупы, домашнюю утварь и приходит к выводу о том, что пепел не уничтожил следы преступления, а лишь присыпал их, сохранив в неприкосновенности на века. И наш пенсионер-следователь или – как предположил герр Гальцинг – отставной земельный прокурор, имея в своем распоряжении упомянутые улики, комбинирует, исключает одно, добавляет другое, обращается к письменным источникам, восполняет нехватку одного другим, ищет и отыскивает и в конце концов приходит к выводу, что тысячу девятьсот лет тому назад, 24 августа 79 года нашей эры, некий Гай из ревности заколол некоего Публия.
– То есть наш пенсионер-следователь или отставной земельный прокурор установил, что один из окаменевших трупов стал таковым не из-за вулканического пепла, а угодил в покойники раньше извержения Везувия…
– Именно, и Гай, спасаясь от преследовавших его городских стражников, которые, в свою очередь, тоже спасались бегством, держал в руке нож, лезвие которого точь-в-точь совпадало с раной на теле Публия…
– А почему бы вам не записать эту историю?
– До самого вечера я, пока довольно немилосердно не был выставлен охранниками города-музея, искал останки Гая или Публия, но так ничего и не обнаружил.
– Что вам мешает дать волю фантазии?
– К чему измышлять истории, если сама жизнь избавляет нас от этой необходимости? Я ведь уже рассказал вам целых две, взятых из жизни…
– А сегодня намерены поделиться третьей?
– Вообще-то у меня есть одна, которую я наметил на этот вечер, вот только не знаю даже, стоит ли…
– Такая она длинная?
– Зависит от того, насколько подробно я стану ее пересказывать. Впрочем, дело не в подробностях. Все дело в том, что она затрагивает одно семейство, причем затрагивает прямо, а не косвенно. Даже если прибегнуть к помощи псевдонимов, как я это делаю, вы все равно сможете догадаться, о ком идет речь, поскольку в свое время эта история нашумела, хотя семейству удалось скрыть от общественности истинные мотивы преступления.
Прошло уже немало лет, я тогда был еще совсем зеленым следственным судьей, и мы в то время еще помещались в старом здании на площади Марияхильфе. И каждому из четверых – или же нас было пятеро? – следственных судей вменялось в обязанность по очереди присутствовать на довольно неприятной процедуре судебно-медицинского вскрытия трупа.
– И верно, мало хорошего.
– Да-да. Мне и сегодня временами снятся эпизоды вскрытия, причем во сне все выглядит куда страшнее, чем некогда в реальности. Столько крови видишь, множество расчлененных трупов, и всегда преобладают либо кроваво-красные тона, либо желто-бурые – цвет разложения…
– Вам снятся цветные сны?
– Само собой, – ответил земельный прокурор. – Конечно, есть люди, и таких не так уж и мало, которые не могут, вернее, не наделены способностью видеть цветные сны. У них все в черно-белом изображении. Мои сновидения всегда цветные. То, что мои сновидения сопровождаются и звуками, – вещь обычная, и мне не верится, что кое-кто видит немые сны – может, еще и с титрами, как в немых фильмах? Кстати, о кино… мне в голову нередко приходит мысль, что с возникновения человечества и вплоть до появления кино и фотографии в искусстве главенствовал цвет, и никто не предпринимал попыток воссоздать многокрасочный окружающий мир черно-белым, разве что в офортах и гравюрах. И все же неужели самой природе было угодно дать человеку возможность видеть в снах столь несвойственный природе мир?
– Вероятно, – заговорил герр Гальцинг, – это реликт, атавизм тех времен, когда человеческий глаз еще не мог различать цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57