Балуев знал также, что его розыскной деятельности шеф не одобрит, поэтому не рискнул взять в наблюдатели людей со стороны. К тому же этим людям надо было что-то объяснять. Единственным человеком, к которому он мог обратиться с подобной просьбой, был его личный шофер. Его-то и послал Геннадий Сергеевич к дому на проспекте Мира, когда высадился у Ботанического.
Гарантия того, что оболтус справится с заданием, равнялась нулю, но ничего лучшего в сложившейся ситуации Балуев придумать не мог. Вернее, не хотел, потому что пришлось бы отказаться от вечера у Светланы, а значит, вновь отдалить ее от себя.
– А вот и наш гость дорогой! – встретила его восторженным восклицанием Светлана Васильевна, взяла за руку и потащила в комнату знакомить с мамой.
Татьяна Витальевна сильно смущалась и не ведала, с какого конца ей влиться в разговор. Балуев пытался острить, выходило неуклюже. Зато Светлана болтала без умолку, и всякий, даже несведущий человек мог бы поклясться, что видит перед собой счастливую женщину.
Она и сама не отдавала себе отчета в том, что с ней происходит.
Получить такой заряд бодрости от одного поцелуя? Почему нет? У нее было много мужчин, но каждый раз выходит по-новому. «Только утро любви хорошо», – написал модный в прошлом веке Надсон. Да, начинается всегда славно: с цветов, с песен, со стихов… Потом все обращается в пошлую, банальную обыденность. Вот и приходится ловить момент. Что остается делать после стольких осечек?
Геннадий блеснул перед чилийской мамой Сикейросами и Риверами. Уж в чем-чем, а в живописи он знает толк. Татьяна Витальевна была окончательно покорена, когда Балуев заговорил по-испански и прочитал из Хименеса:
Я бреду по дороге –
Мертвый, в сонном свете, но наяву;
И мечтаю, мертвец, о жизни,
Безнадежно немой, зову
Тех, кто сделал меня безгласным…
Пусть искусаны до крови
Мои губы, но снова красной
Стала кровь моя от любви.
Перевод С. Гончаренко.
– Ничего себе! – захлопала в ладоши Светлана. – Мама, тебе надо было приехать оттуда, чтобы я получше узнала этого человека!
Потом последовали обычные в таких случаях вопросы: «А где вы учились?», «Откуда знаете язык?», «А почему не занимаетесь любимым делом?».
Если бы знала Татьяна Витальевна, сколько страданий она доставляет Балуеву своими вопросами! Ведь она тоже родилась не для того, чтобы махать пульверизатором из стороны в сторону и ругаться матом на малярских баб.
– Ма, ну что ты привязалась к Гене? – пришла на помощь Света. – Он, между прочим, объездил пол-России в поисках картин для своего шефа. Я тебе рассказывала про Володю Мишкольца, помнишь? Это один из самых крупных коллекционеров в нашей стране. – Она подчеркнула слово «нашей».
Балуев насторожился. Всегда, едва речь заходила о шефе, он становился предельно натянут в разговоре.
– А где он хранит свои картины? – поинтересовалась Татьяна Витальевна.
– В такой криминальной атмосфере это, наверно, очень сложно?
– Ма, ну что за вопросы ты задаешь? Ты хочешь, чтобы Гена назвал тебе адрес?
Мамина наивность ее забавляла.
– Картины хранятся в трехэтажном особняке, который Володя арендует у городских властей, – неожиданно выдал Геннадий Сергеевич. – Особняк находится в центре города, но мало кто догадывается, для чего он предназначен, хотя, кому приспичит, тот, конечно, рано или поздно узнает. Там новейшая система сигнализации и надежная охрана. Короче, предприняты все меры безопасности.
– А зачем это все? – не понимала Татьяна Витальевна. – Ведь художник для того и пишет картины, чтобы их видели, а не держали за семью печатями!
– Мама хочет сказать, что искусство должно принадлежать народу! Тебя, мамуля, воспитали в духе совкового романтизма! Картины чаще всего пишутся ради хлеба насущного, а кто на них будет глазеть – Володя Мишкольц или пролетарий Тяпкин, – это художнику безразлично. Даже первый вариант предпочтительней, потому что Мишкольц знает толк в живописи и на дешевку не позарится.
– Надо же, какие мы аристократы! – еще больше возмутилась Татьяна Витальевна. – А я разве не была пролетарием Тяпкиным? Откуда вдруг такое пренебрежение?
– Что-то новенькое, мамочка! Ты раньше никогда не кичилась своим пролетарским периодом жизни. Видно, заграничная жизнь настолько скучна, что даже завод вспоминаешь с любовью?
– Завод нас кормил и одевал – это во-первых, а во-вторых, люди, которые там работают, куда проще и добрей ваших нуворишей.
– Вот только этого не надо, ма! Люди везде всякие попадаются. Не идеализируй, пожалуйста, то время. Тут и без тебя достаточно восхвалителей.
– Я не восхваляю, – вздохнула мать, – но и не терплю, когда возводят напраслину. А насчет совкового романтизма хочу напомнить, что Третьяковская галерея появилась задолго до революции.
– Здорово она нас кроет. Гена? – подмигнула Светлана Балуеву, хотя тот не принимал участия в споре. – Ма, такие, как Третьяков, рождаются раз в сто лет!
– Не правда. Я тебе могу еще с десяток имен назвать. И все прошлого столетия, а вот нынешних – ни одного! Отчего бы вашему хваленому Мишкольцу не создать свою галерею, как некогда сделал Третьяков? Цены бы ей не было здесь, в провинции. Ведь у нас все лучшее только в столицах!
Светлана хмыкнула, а Геннадий вдруг поддержал:
– Замечательная идея, Татьяна Витальевна. Я об этом уже думал, да только не решаюсь предложить Володе. И потом, неизвестно, как к этому отнесутся власти, ведь Третьяковка сейчас не частный музей. И насчет пролетариев я тоже с вами согласен. Не выношу, когда людей сортируют по какому-либо признаку.
– Ну, вот! Получается, вы оба хорошие, одна я плохая! – по-детски надула губы Светлана. – Как знаете, а я с детства ненавижу пролетариев, так называемую рабочую косточку. От них несет тухлятиной!..
Он ушел уже ближе к полуночи. Несколько раз порывался, но Светлана его не отпускала. «Я соскучилась», – шептала на ухо Геннадию и сильно сжимала кисть его руки под столом. Он только не понимал, почему она раньше не скучала, до приезда мамы. Или семейное благополучие матери так подстегнуло ее, призвало действовать?
Он боялся, что выглядит в глазах Татьяны Витальевны докучливым, засидевшимся гостем, однако на прощание она протянула ему свою белую, холеную – будто не было двадцати лет малярки! – руку для поцелуя.
– Приезжайте к нам зимой со Светланочкой. У нас будет лето. Луис очень обрадуется, он любит гостей.
Когда за ним закрылись двери, она сказала дочери:
– Я тебя понимаю. Такие на дороге не валяются. Но, Святая дева Мария, у него трое детей!
– Мама, прекрати, и без тебя тошно!..
Высвеченные фонарями островки деревьев поражали ядовито-зеленым оттенком. Ветер усиливался. По асфальту метались, как щупальца кальмара, тени от ветвей.
Геннадий прибавил шаг, чтобы поскорей пересечь этот зачумленный двор, выйти к Ботаническому саду и поймать там какую-нибудь машину, чтобы вернуться на проспект Мира, к заждавшемуся оболтусу, который наверняка уже видит не первый сон.
У ворот Ботанического сада стояла белая «Волга», а рядом, в тени деревьев, курил человек высокого роста. Балуев решил обойти машину по другой стороне улицы, белые «Волги» с недавних пор стали для него плохой приметой. Не успел он сделать и пяти шагов, как из подворотни вынырнул «мерседес» и перекрыл ему путь.
– Ай-ай-ай, Геннадий Сергеевич, что у вас за привычка пренебрегать личным транспортом? – услышал он у себя за спиной.
Обернулся. Долговязый, что дымил на воротах Ботанического сада, был в трех шагах от него. Хлопнули дверцы «мерседеса». Двое здоровенных амбалов вышли на тротуар. Один, скрестив руки на груди, подпер своей шварценеггерской спиной стену ближайшего дома, другой в развязной позе уселся на бампер автомобиля.
Балуев заметил на голове у долговязого марлевую повязку и усмехнулся:
– Мне кажется, вы не долечились…
Третью ночь Светлана спала в гостиной на диванчике. Место, едва ли приспособленное для приятных сновидений, сегодня было просто невыносимо. Душила непонятная тревога. Пугал утренний разговор с Криворотым. С подобными типами нельзя откровенничать. И тысячу раз прав Геннадий, что не идет с ним на сближение. Добром это никогда не кончится.
Она встала, прошлась несколько раз по комнате. Решила подняться в спальню к матери. Там горел ночник.
Мама читала Хименеса. Гость оставил неизгладимое впечатление. Маме тоже не спится.
– Ма, я побуду с тобой?
Прямо как в детстве, когда ждала ее со второй смены и не ложилась спать, пока не наговорится.
Татьяна Витальевна отложила книгу и внимательно посмотрела на дочь.
– Может, расскажешь мне что-нибудь из своей жизни? Я ведь вижу, много скрываешь от меня.
Светлана присела на край кровати, виновато понурив голову, и пролепетала:
– Мне есть у кого учиться по этой части. По-моему, я уже вполне взрослая, ма, чтобы отвечать за свои поступки, не прибегая к чьим-то советам.
– Конечно-конечно, – вздохнула мать, – ты всегда была самостоятельной девочкой.
– Настолько самостоятельной, что твой отъезд вышиб у меня почву из-под ног и я наделала много глупостей. Твое счастье вскружило мне голову, и я любой ценой хотела быть счастлива. Нельзя сказать, что я не преуспела на этом пути. У меня появились деньги, я купила квартиру, машину. Ты об этом и мечтать не могла в своей малярке. Я же добилась всего очень быстро, за два-три года. Не могу сказать, что моя работа мне не доставляет радости. Доставляет, и я не капризничаю, как Балуев, которому все опостылело. Я не очень верю ему. Это поза. Наконец, я жила с любимым человеком и при этом была свободна. Что еще нужно женщине для полного счастья? Но я даже не попробовала его на вкус!
Света крепко сжала кулаки – признак сдерживания слез.
Мать обняла ее за плечи. Прижала к груди. Слезы хлынули сами собой, так естественно и так нелепо.
– А Дима Стародубцев, наверно, был связан с мафией? – предположила Татьяна Витальевна.
– Наверно, – с долей сомнения в голосе произнесла Света и уткнулась лицом в материнские колени…
Долговязый протянул свое удостоверение.
– Следователь Беспалый, – признался он.
– Мне наплевать, кто вы, – презрительно бросил Геннадий, даже не взглянув на документ.
– Дело ваше, – пожал плечами тот, – но вам все равно придется поехать с нами.
– И не подумаю, – хмыкнул Балуев, несмотря на то, что амбалы начали потихоньку приближаться к не-му.
– Не советую вам упрямиться, Геннадий Сергеевич. Я знаю, что вы располагаете ценными сведениями по интересующему меня делу, и хочу только, чтобы вы поделились ими со мной. – Пал Палыч доброжелательно улыбался, но Геннадий испытывал огромное желание плюнуть ему в лицо.
Амбалы между тем приблизились вплотную.
– По-моему, вы злоупотребляете своими ничтожными полномочиями, – бросил Балуев следователю и полез во внутренний карман пиджака за сигаретами.
В ту же секунду амбалы набросились на него, скрутили ему руки и обшарили с ног до головы.
– Это вам дорого будет стоить, ребята, – спокойным голосом заметил Геннадий. – Вы плохо себе представляете последствия, – обратился он к Беспалому. – У вас возникнут серьезные проблемы.
– У него ничего нет, – констатировал один из парней, надевая на Балуева наручники.
– На чем предпочитаете ехать, Геннадий Сергеевич? – расшаркался перед ним заметно заволновавшийся следователь. – На «Волге» или «мерседесе»?
– На автобусе. За вашим катафалком. Амбалы прыснули, и вовсе не к месту, какпоказалось Беспалому…
Татьяна Витальевна долго не отходила от окна. Ее не привлекали звезды на прояснившемся небе и фонари с ядовитыми островками высвеченной зелени. Она должна была собраться с мыслями, и поэтому перед ней стоял лишь черный квадрат в белой раме. Светлана пересела в кресло и занялась маникюром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70