И я не смог остановить себя в том, что делал.
Поднимаясь по лестнице, я прислушался к своему дыханию и услышал неприметное тихое жужжание пассивно подсоединённых к мускулам ног усилителей. Моя рука скользила по перилам, и поскольку ступени немного скрипели, я двигался так медленно, что мог почувствовать обычно почти неощутимую разницу в подвижности своих рук: со времени операции моя правая рука была хоть и сильнее, но неповоротливее левой.
Маленькая лестничная площадка наверху, три двери. Первая, которую я открываю, ведёт в чулан, где стоят полки с обувью, рядом обшарпанный чемодан, несколько коробок с разными вещами и в середине помещения – пустая сушилка для белья. Пригоршня прищепок рассыпана на полу, как будто кто-то сдёргивал высохшее бельё в спешке.
За следующей дверью была ванная. Зубной щётки не было, и ряды косметики на выступах выказывали отчётливые прорехи. И здесь следы спешки: опрокинутые тюбики и флаконы, ватные палочки на полу, смятое полотенце валяется прямо в луже.
В инфракрасной области: ничего. Если бы я пришёл сюда сутки назад, я бы увидел не больше. Бриджит не настолько задержалась в этой комнате, чтобы оставить заметные термические следы. Она пришла домой, собралась так скоро, как только возможно, и снова ушла куда-то. Почему? Что её к этому вынудило? Всё указывало на то, что она входила в дом уже с твёрдым намерением тут же его покинуть.
Третья дверь. Она вела в спальню. Окно выходило в сад, на высокую каменную стену, и его можно было задёрнуть тяжёлым занавесом из толстого бархата. Слабого света ночника должно хватить.
Одна дверца платяного шкафа стояла широко раскрытой, другая лишь притворена, и пуловеры, платья и брюки валялись на смятой постели. Тёмные, помеченные старой пылью полосы указывали, где лежал маленький чемодан, который перед тем хранился предположительно на шкафу. И здесь во всём была видна лихорадочная спешка, как будто за Бриджит кто-то гнался. Кто-то, кого она знала и боялась.
Я дотронулся до её платья, оставшегося висеть на плечиках. В этом платье я видел её в прошлую субботу, направляясь к доктору О'Ши. Оно было из тёмно-зелёного бархата, украшенное изящной вышивкой и по краям отделанное жёлтой оторочкой. На вешалке оно казалось старомодным и вульгарным, но на ней оно выглядело неотразимо. Я провёл рукой вдоль рукава, ощутил мягкую ткань. Платье ещё пахло ею, казалось мне. Весь шкаф источал её аромат.
За дверью стоял комод, на нём стопками громоздились журналы, поверх которых ещё стояли корзинки с вязаньем, загораживая зеркало. На стене над комодом висели многочисленные фотографии в рамках, частью зернисто-коричневые, старинные портреты старинных людей, частью выгоревшие, плохо сделанные снимки из недавних времён, – все они группировались вокруг большого цветного снимка в белоснежной раме: свадебной фотографии. На ней была Бриджит в подвенечном платье, а в качестве жениха – тот мужчина с секретера на первом этаже.
Внизу висело ещё одно фото её мужа – в чёрной рамке, с траурной лентой поперёк уголка. Этот снимок казался официальным, мужчина был на нём серьёзным, почти скованным. Итак, он мёртв. Что хотя бы объясняло, почему Бриджит всегда одна.
Мой взгляд упал на начатое вязанье из белой шерсти в одной из корзиночек. Маленькие незаконченные ползунки, как я обнаружил, когда поднял их. Только теперь я заметил, что Бриджит на свадебной фотографии была уже беременна. Я смотрел на ползунки, – у них была не довязана спинка, – и почувствовал, что этот крошечный предмет одежды пытается рассказать мне какую-то историю, которую я не понял. Бриджит была беременна – где же ребёнок?
Я положил незавершённое рукоделие назад и решил уходить. То, что я делал, не имело смысла. И вообще я разнюхивал жизнь этой женщины без всякого на то права, позорным образом воспользовавшись для этого бедой.
Я перегнулся через кровать, чтобы выключить ночник. От простыней поднимался запах женственности, неожиданный и интенсивный. Я выпрямился и замер, дрожа в темноте, не в силах шевельнуться. Я не видел темноты, я видел лица. Лица, которые я, как мне казалось, забыл. Ничто не способно вызвать воспоминания с такой силой, как запахи.
Мужчины, которые сделали из меня то, что я теперь есть… не знаю, что их побудило оснастить меня – и только меня, это не было частью проекта – одним особенным имплантатом. Под конец у нас там уже каждый делал что хотел. Возможно, они хотели сделать для меня напоследок что-то хорошее. Возможно, во время операции они потешались, обмениваясь грязными шутками, и хлопали себя по ляжкам, надрываясь от смеха. И от зависти.
Благодаря этому экспериментальному имплантату я был единственным мужчиной в истории человечества, который обладал полным контролем над своим половым органом. Независимо от настроения или физического состояния мне достаточно было только запустить один из своих бионических выключателей, чтобы добиться эрекции, такой прочной и такой продолжительной, какую я пожелаю. Хоть на несколько часов, если захочу.
Но они, кажется, забыли по недомыслию, что я вешу 142 кг и силён как экскаватор и что в момент оргазма контроль над всем этим теряется. Женщине, которая была бы со мной в тот момент, могла грозить смертельная опасность.
И пусть я обладаю способностью, которой могли бы позавидовать все мужчины, но мне ещё ни разу не пришлось воспользоваться ею.
10
Но самые большие потери времени жизни влечёт за собой откладывание на потом. Пропускаешь текущий день и тем самым крадёшь у себя настоящее время, потому что полагаешься на будущее. Самое большое препятствие жизни – ожидание, направленное на следующий день. Из-за него ты теряешь день сегодняшний.
Сенека. О краткости жизни
На следующее утро у моей двери раздался звонок. Я проснулся, наморщил лоб и посмотрел на потолок, спрашивая себя, кому это я понадобился. Но не успел я придумать, как позвонили снова, на сей раз уже дольше и настойчивее, и кто-то крикнул:
– Мистер Фицджеральд?
Голос показался мне смутно знакомым, хотя в эту минуту я и не мог припомнить, кому он принадлежит. Я вывалился из кровати и выдернул халат из-под кучи грязного белья. Один рукав был вывернут внутрь, и пока я его вытаскивал, в дверь начали ломиться.
– Полиция! Откройте!
Теперь я узнал и голос. Сержант, который допрашивал нас после смерти Гарольда Ицуми. Райт или вроде того. Я крикнул:
– Да-да, – шумно двинулся к двери и открыл.
Это был он. В пальто, таком же сером, как и его волосы, он стоял, нагнувшись вперёд, и изучал табличку около моего звонка. Позади него ждали двое мрачного вида полицейских в униформе и машина, водителю которой пришлось постараться, чтобы те сто метров от последнего места на нашей улице, где машина ещё могла развернуться, проехать до моего дома задним ходом.
Сержант выпрямился.
– Кто такая Хелен Магилли?
– Женщина, которая жила здесь до меня, – сказал я.
– А я уж подумал, что вы дали мне неправильный адрес.
– У меня руки не дошли сменить табличку.
– М-да, – сказал он. – Бывает. – Он посмотрел на меня таким взглядом, будто сожалел, что приходится быть официальным. – Мистер Фицджеральд, где вы были вчера вечером между девятью и двенадцатью часами?
Они смотрели на меня, все трое. Я подавил в себе всякое шевеление испуга или сознания вины, лихорадочно соображая лишь, какие я мог оставить предательские следы и что сделал неправильно, и сказал:
– Здесь. Дома.
– Полагаю, свидетелей, которые могли бы это подтвердить, нет.
Я отрицательно помотал головой.
– Не знаю, кто бы мог это подтвердить.
– Понимаю. – Он кивнул, чтобы показать мне, как хорошо он это понимает. – Я должен вас просить последовать за нами, мистер Фицджеральд.
Может, я сорвал на двери какую-то заклейку, вламываясь в дом Бриджит. Мой сенсор мог обнаружить только электричество, но не тонкую полоску клейкой ленты. Однако что привело их к мысли, что это был именно я? Мне казалось, что инфракрасную камеру, если бы она была, я бы учуял. Отпечатки пальцев? Но мои отпечатки пальцев не значатся ни в какой картотеке за пределами Соединённых Штатов. Если я в чём-то ошибся, то срочно надо придумать какую-то убедительную отговорку.
– В чём я подозреваюсь? – спросил я.
– С вами хочет поговорить инспектор. – Сержант Райт пренебрежительно махнул рукой. – Не беспокойтесь, не так всё страшно. Оденьтесь, мы вас отвезём.
– О'кей. Один момент.
Я хотел прикрыть дверь, но сержант быстро сказал:
– Пожалуйста, оставьте открытой. Так, чтобы я мог видеть заднюю дверь. – Он устало улыбнулся: – Только проформа.
Итак, я оставил дверь открытой, пошёл в спальню и оделся в первые попавшиеся вещи. Мой вчерашний тёмный свитер я забросил в дальний угол шкафа, выбрал вместо него клетчатую рубашку лесоруба и, прежде чем выйти, удостоверился, что не забыл в карманах джинсов мой инструмент взломщика. Потом тщательно запер дом, сел на заднее сиденье машины, следуя немым указаниям полицейских, усевшихся справа и слева от меня, сержант сел впереди, и машина тронулась.
– А вы случайно не знаете, о чём инспектор хочет со мной говорить? – сделал я попытку, когда мы выехали из моей узенькой улочки, но Райт даже головы не повернул.
– Это он сам вам скажет.
Я старался дышать спокойно и говорил себе, что в случае необходимости подполковник Рейли прибегнет к связям на дипломатическом уровне, чтобы вызволить меня из любой неприятности. И хотя это было то, чего я всячески стремился избежать, но если уж мне придётся выбирать между комнатой в армейском опорном пункте в Америке и тюремной камерой в Ирландии, я всё-таки выберу опорный пункт.
Однако, к моему удивлению, машина не свернула на Шепель-стрит, а остановилась перед домом доктора О'Ши. Меня попросили выйти и провели мимо суетящихся людей в пластиковых перчатках и с фотоаппаратами. Из дверей дома нам навстречу шли мужчины с мрачными лицами и полными ящиками документов. Инспектор Пайнбрук ждал в кабинете, скрестив руки на краю письменного стола, но лишь когда я увидел обведенные мелом очертания на полу рядом с картотекой, до меня стало доходить, что произошло.
– Доктор О'Ши?.. – Мой голос не был похож на мой голос. Он был такой, будто меня кто-то душил.
Левая бровь Пайнбрука поползла вверх.
– Да, – кивнул он. – Дело худо.
В середине мелового очертания расплылось большое тёмно-бурое пятно, на стене рядом виднелись мелкие тёмно-коричневые пятна и размазанный книзу грязный след, дающий простор самой мрачной фантазии.
Я что-то сказал, но не помню, что именно.
– Одна из его помощниц обнаружила его сегодня утром, около семи, – сказал Пайнбрук. – Мёртвого. Застреленного. Несколькими пулями, как и американца в отеле. Почерк тот же. Кажется, даже тип оружия тот же.
Я слушал лишь вполуха.
– И когда это произошло? Вчера вечером, судя по тому, о чём меня спрашивал сержант, так?
– Наш врач считает, что между девятью и одиннадцатью часами вечера.
Я кивнул и сказал не раздумывая:
– В девять часов он мне ещё звонил.
– Я знаю, – сказал инспектор удовлетворённо. – Вы даже были последним, кому он звонил. – Он поднял кончиками пальцев трубку, нажал на кнопку повтора набора и показал на дисплей: – Ваш номер. Это навело меня на мысль пригласить вас сюда. – Он осторожно положил трубку и обстоятельно вытер с пальцев остатки пудры, которую, видимо, использовали для того, чтобы сохранить на аппарате отпечатки. – Могу я вас спросить, по какому поводу он вам звонил?
Меня бросило в жар. Сказать правду я, естественно, не мог ни при каких обстоятельствах.
– Раны, которые он зашил мне позавчера вечером, – вспомнил я подходящую отговорку. Я показал свою правую руку, немного задрал рукав, чтобы было видно повязку на предплечье. – Он хотел знать, как они заживают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Поднимаясь по лестнице, я прислушался к своему дыханию и услышал неприметное тихое жужжание пассивно подсоединённых к мускулам ног усилителей. Моя рука скользила по перилам, и поскольку ступени немного скрипели, я двигался так медленно, что мог почувствовать обычно почти неощутимую разницу в подвижности своих рук: со времени операции моя правая рука была хоть и сильнее, но неповоротливее левой.
Маленькая лестничная площадка наверху, три двери. Первая, которую я открываю, ведёт в чулан, где стоят полки с обувью, рядом обшарпанный чемодан, несколько коробок с разными вещами и в середине помещения – пустая сушилка для белья. Пригоршня прищепок рассыпана на полу, как будто кто-то сдёргивал высохшее бельё в спешке.
За следующей дверью была ванная. Зубной щётки не было, и ряды косметики на выступах выказывали отчётливые прорехи. И здесь следы спешки: опрокинутые тюбики и флаконы, ватные палочки на полу, смятое полотенце валяется прямо в луже.
В инфракрасной области: ничего. Если бы я пришёл сюда сутки назад, я бы увидел не больше. Бриджит не настолько задержалась в этой комнате, чтобы оставить заметные термические следы. Она пришла домой, собралась так скоро, как только возможно, и снова ушла куда-то. Почему? Что её к этому вынудило? Всё указывало на то, что она входила в дом уже с твёрдым намерением тут же его покинуть.
Третья дверь. Она вела в спальню. Окно выходило в сад, на высокую каменную стену, и его можно было задёрнуть тяжёлым занавесом из толстого бархата. Слабого света ночника должно хватить.
Одна дверца платяного шкафа стояла широко раскрытой, другая лишь притворена, и пуловеры, платья и брюки валялись на смятой постели. Тёмные, помеченные старой пылью полосы указывали, где лежал маленький чемодан, который перед тем хранился предположительно на шкафу. И здесь во всём была видна лихорадочная спешка, как будто за Бриджит кто-то гнался. Кто-то, кого она знала и боялась.
Я дотронулся до её платья, оставшегося висеть на плечиках. В этом платье я видел её в прошлую субботу, направляясь к доктору О'Ши. Оно было из тёмно-зелёного бархата, украшенное изящной вышивкой и по краям отделанное жёлтой оторочкой. На вешалке оно казалось старомодным и вульгарным, но на ней оно выглядело неотразимо. Я провёл рукой вдоль рукава, ощутил мягкую ткань. Платье ещё пахло ею, казалось мне. Весь шкаф источал её аромат.
За дверью стоял комод, на нём стопками громоздились журналы, поверх которых ещё стояли корзинки с вязаньем, загораживая зеркало. На стене над комодом висели многочисленные фотографии в рамках, частью зернисто-коричневые, старинные портреты старинных людей, частью выгоревшие, плохо сделанные снимки из недавних времён, – все они группировались вокруг большого цветного снимка в белоснежной раме: свадебной фотографии. На ней была Бриджит в подвенечном платье, а в качестве жениха – тот мужчина с секретера на первом этаже.
Внизу висело ещё одно фото её мужа – в чёрной рамке, с траурной лентой поперёк уголка. Этот снимок казался официальным, мужчина был на нём серьёзным, почти скованным. Итак, он мёртв. Что хотя бы объясняло, почему Бриджит всегда одна.
Мой взгляд упал на начатое вязанье из белой шерсти в одной из корзиночек. Маленькие незаконченные ползунки, как я обнаружил, когда поднял их. Только теперь я заметил, что Бриджит на свадебной фотографии была уже беременна. Я смотрел на ползунки, – у них была не довязана спинка, – и почувствовал, что этот крошечный предмет одежды пытается рассказать мне какую-то историю, которую я не понял. Бриджит была беременна – где же ребёнок?
Я положил незавершённое рукоделие назад и решил уходить. То, что я делал, не имело смысла. И вообще я разнюхивал жизнь этой женщины без всякого на то права, позорным образом воспользовавшись для этого бедой.
Я перегнулся через кровать, чтобы выключить ночник. От простыней поднимался запах женственности, неожиданный и интенсивный. Я выпрямился и замер, дрожа в темноте, не в силах шевельнуться. Я не видел темноты, я видел лица. Лица, которые я, как мне казалось, забыл. Ничто не способно вызвать воспоминания с такой силой, как запахи.
Мужчины, которые сделали из меня то, что я теперь есть… не знаю, что их побудило оснастить меня – и только меня, это не было частью проекта – одним особенным имплантатом. Под конец у нас там уже каждый делал что хотел. Возможно, они хотели сделать для меня напоследок что-то хорошее. Возможно, во время операции они потешались, обмениваясь грязными шутками, и хлопали себя по ляжкам, надрываясь от смеха. И от зависти.
Благодаря этому экспериментальному имплантату я был единственным мужчиной в истории человечества, который обладал полным контролем над своим половым органом. Независимо от настроения или физического состояния мне достаточно было только запустить один из своих бионических выключателей, чтобы добиться эрекции, такой прочной и такой продолжительной, какую я пожелаю. Хоть на несколько часов, если захочу.
Но они, кажется, забыли по недомыслию, что я вешу 142 кг и силён как экскаватор и что в момент оргазма контроль над всем этим теряется. Женщине, которая была бы со мной в тот момент, могла грозить смертельная опасность.
И пусть я обладаю способностью, которой могли бы позавидовать все мужчины, но мне ещё ни разу не пришлось воспользоваться ею.
10
Но самые большие потери времени жизни влечёт за собой откладывание на потом. Пропускаешь текущий день и тем самым крадёшь у себя настоящее время, потому что полагаешься на будущее. Самое большое препятствие жизни – ожидание, направленное на следующий день. Из-за него ты теряешь день сегодняшний.
Сенека. О краткости жизни
На следующее утро у моей двери раздался звонок. Я проснулся, наморщил лоб и посмотрел на потолок, спрашивая себя, кому это я понадобился. Но не успел я придумать, как позвонили снова, на сей раз уже дольше и настойчивее, и кто-то крикнул:
– Мистер Фицджеральд?
Голос показался мне смутно знакомым, хотя в эту минуту я и не мог припомнить, кому он принадлежит. Я вывалился из кровати и выдернул халат из-под кучи грязного белья. Один рукав был вывернут внутрь, и пока я его вытаскивал, в дверь начали ломиться.
– Полиция! Откройте!
Теперь я узнал и голос. Сержант, который допрашивал нас после смерти Гарольда Ицуми. Райт или вроде того. Я крикнул:
– Да-да, – шумно двинулся к двери и открыл.
Это был он. В пальто, таком же сером, как и его волосы, он стоял, нагнувшись вперёд, и изучал табличку около моего звонка. Позади него ждали двое мрачного вида полицейских в униформе и машина, водителю которой пришлось постараться, чтобы те сто метров от последнего места на нашей улице, где машина ещё могла развернуться, проехать до моего дома задним ходом.
Сержант выпрямился.
– Кто такая Хелен Магилли?
– Женщина, которая жила здесь до меня, – сказал я.
– А я уж подумал, что вы дали мне неправильный адрес.
– У меня руки не дошли сменить табличку.
– М-да, – сказал он. – Бывает. – Он посмотрел на меня таким взглядом, будто сожалел, что приходится быть официальным. – Мистер Фицджеральд, где вы были вчера вечером между девятью и двенадцатью часами?
Они смотрели на меня, все трое. Я подавил в себе всякое шевеление испуга или сознания вины, лихорадочно соображая лишь, какие я мог оставить предательские следы и что сделал неправильно, и сказал:
– Здесь. Дома.
– Полагаю, свидетелей, которые могли бы это подтвердить, нет.
Я отрицательно помотал головой.
– Не знаю, кто бы мог это подтвердить.
– Понимаю. – Он кивнул, чтобы показать мне, как хорошо он это понимает. – Я должен вас просить последовать за нами, мистер Фицджеральд.
Может, я сорвал на двери какую-то заклейку, вламываясь в дом Бриджит. Мой сенсор мог обнаружить только электричество, но не тонкую полоску клейкой ленты. Однако что привело их к мысли, что это был именно я? Мне казалось, что инфракрасную камеру, если бы она была, я бы учуял. Отпечатки пальцев? Но мои отпечатки пальцев не значатся ни в какой картотеке за пределами Соединённых Штатов. Если я в чём-то ошибся, то срочно надо придумать какую-то убедительную отговорку.
– В чём я подозреваюсь? – спросил я.
– С вами хочет поговорить инспектор. – Сержант Райт пренебрежительно махнул рукой. – Не беспокойтесь, не так всё страшно. Оденьтесь, мы вас отвезём.
– О'кей. Один момент.
Я хотел прикрыть дверь, но сержант быстро сказал:
– Пожалуйста, оставьте открытой. Так, чтобы я мог видеть заднюю дверь. – Он устало улыбнулся: – Только проформа.
Итак, я оставил дверь открытой, пошёл в спальню и оделся в первые попавшиеся вещи. Мой вчерашний тёмный свитер я забросил в дальний угол шкафа, выбрал вместо него клетчатую рубашку лесоруба и, прежде чем выйти, удостоверился, что не забыл в карманах джинсов мой инструмент взломщика. Потом тщательно запер дом, сел на заднее сиденье машины, следуя немым указаниям полицейских, усевшихся справа и слева от меня, сержант сел впереди, и машина тронулась.
– А вы случайно не знаете, о чём инспектор хочет со мной говорить? – сделал я попытку, когда мы выехали из моей узенькой улочки, но Райт даже головы не повернул.
– Это он сам вам скажет.
Я старался дышать спокойно и говорил себе, что в случае необходимости подполковник Рейли прибегнет к связям на дипломатическом уровне, чтобы вызволить меня из любой неприятности. И хотя это было то, чего я всячески стремился избежать, но если уж мне придётся выбирать между комнатой в армейском опорном пункте в Америке и тюремной камерой в Ирландии, я всё-таки выберу опорный пункт.
Однако, к моему удивлению, машина не свернула на Шепель-стрит, а остановилась перед домом доктора О'Ши. Меня попросили выйти и провели мимо суетящихся людей в пластиковых перчатках и с фотоаппаратами. Из дверей дома нам навстречу шли мужчины с мрачными лицами и полными ящиками документов. Инспектор Пайнбрук ждал в кабинете, скрестив руки на краю письменного стола, но лишь когда я увидел обведенные мелом очертания на полу рядом с картотекой, до меня стало доходить, что произошло.
– Доктор О'Ши?.. – Мой голос не был похож на мой голос. Он был такой, будто меня кто-то душил.
Левая бровь Пайнбрука поползла вверх.
– Да, – кивнул он. – Дело худо.
В середине мелового очертания расплылось большое тёмно-бурое пятно, на стене рядом виднелись мелкие тёмно-коричневые пятна и размазанный книзу грязный след, дающий простор самой мрачной фантазии.
Я что-то сказал, но не помню, что именно.
– Одна из его помощниц обнаружила его сегодня утром, около семи, – сказал Пайнбрук. – Мёртвого. Застреленного. Несколькими пулями, как и американца в отеле. Почерк тот же. Кажется, даже тип оружия тот же.
Я слушал лишь вполуха.
– И когда это произошло? Вчера вечером, судя по тому, о чём меня спрашивал сержант, так?
– Наш врач считает, что между девятью и одиннадцатью часами вечера.
Я кивнул и сказал не раздумывая:
– В девять часов он мне ещё звонил.
– Я знаю, – сказал инспектор удовлетворённо. – Вы даже были последним, кому он звонил. – Он поднял кончиками пальцев трубку, нажал на кнопку повтора набора и показал на дисплей: – Ваш номер. Это навело меня на мысль пригласить вас сюда. – Он осторожно положил трубку и обстоятельно вытер с пальцев остатки пудры, которую, видимо, использовали для того, чтобы сохранить на аппарате отпечатки. – Могу я вас спросить, по какому поводу он вам звонил?
Меня бросило в жар. Сказать правду я, естественно, не мог ни при каких обстоятельствах.
– Раны, которые он зашил мне позавчера вечером, – вспомнил я подходящую отговорку. Я показал свою правую руку, немного задрал рукав, чтобы было видно повязку на предплечье. – Он хотел знать, как они заживают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45