Я затолкал набивку матраца назад, насколько это было возможно. Если прикрыть сверху одеялом, то хотя бы в выходные этот матрац ещё можно было использовать до того, как я перетяну его заново.
Я ещё раз прошёл к двери, тщательно осмотрел замок. Ни малейшего следа взлома. Можно было подумать, что у взломщиков есть свой ключ.
А может, он у них и есть.
Кое-что пришло мне в голову. Во время третьего обхода, включив все электронные органы чувств на полную мощность, я удостоверился, что они не установили ни жучков, ни скрытых камер или чего-нибудь в этом роде. Обретя уверенность, какую могли дать уже не актуальные, но в своё время самые передовые военные разведывательные технологии, я отважился взглянуть на свой мобильный телефон.
Он был, о чудо, на своём месте, в тайнике, нетронутый. Следовательно, не такими уж и всезнающими они были. Я бы, наверное, ухмыльнулся, если бы не был в полубессознательном состоянии от усталости и голода. Внутренний голос подсказывал мне, что нужно оставить всё как есть, и я оставил всё как есть, влез в свою разорённую постель и провалился в сон без сновидений.
15
Где нет опасности, там не стяжать и славы. Таким же образом поступает и судьба. Она выбирает себе в противники храбрейших, а остальных презрительно обходит стороной. Отважным она бросает вызов и выводит против них все свои силы.
Сенека. О провидении
Утром всё выглядело по-другому. Хуже, чем вчера. Жильё, в котором хозяйничали чужие, больше не дом тебе. Я беспокойно ходил по комнатам, в бледном свете дня казавшимся жутко пустыми.
Хоть я и говорил себе, что это не так, я чувствовал себя под наблюдением в собственных стенах, загнанным, затравленным. И голод – в том, что осталось от моего кишечника, – постепенно становился нестерпимым, делал меня раздражительным. Прочь отсюда, вон. Напялив на себя старую, самую неприглядную куртку, я бежал на волю.
И если в доме у меня было чувство, что за мной наблюдают, то снаружи оно стало уверенностью. Мои соглядатаи, мужчины с мобильными телефонами, были тут как тут. В конце улицы в бессмысленном бездействии стояли двое и смотрели в мою сторону так же неприкрыто, как и невыразительно. Дальше по ходу ещё двое. Никакой маскировки больше. Они хотели, чтобы я их видел.
И я их видел, чёрт возьми! На автобусной остановке стояли двое, скрестив руки, терпеливо, как индейцы, в ожидании чего угодно, только не следующего автобуса. На выезде из города двое сидели в тёмном джипе со всевозможной наблюдательной аппаратурой на приборной панели – может, с камерами или приборами инфракрасного видения. Точнее я не хотел вглядываться.
И они шли за мной, парами. Один постоянно прижимал к уху телефон и говорил – наверное, передавал остальным боевые сводки о моих перемещениях.
Что всё это значило? С каждым шагом мой гнев разрастался. Так бы и схватил одного из этих типов, да хоть бы и двух, и вышиб из них мозги – так, что родная мать не узнала бы, молотил бы до тех пор, пока они не принялись бы криком кричать имя своего заказчика.
Приходилось из последних сил держать себя в руках. Наверное, по мне это было видно, потому что через некоторое время они заметно увеличили дистанцию между мной и ими.
Первым пунктом у меня, естественно, была почта. Без малейшей искры надежды, только ради галочки я вошёл внутрь. Билли Трант только помотал головой, едва завидев меня. Пакета нет. Между тем, их должно было поступить уже два, не считая обещанной Рейли специальной посылки.
– Хотите, пройдите в подсобку и посмотрите сами, – предложил мне Билли и криво и щербато улыбнулся. – Ничего нет. – В другое время он бы пошутил по этому поводу, но сейчас и ему было не до шуток. И это показывало мне, что он понимает: в том, что здесь разворачивается, нет ничего весёлого.
– Спасибо, – отмахнулся я и повернулся на каблуках. Без продолжительной беседы на эту безрадостную тему я как раз легко мог обойтись. Кроме того, я не хотел подвергать бедного юношу опасности стать мишенью моей внезапной агрессии в какой-то необдуманный момент. Или мишенью моих преследователей.
Я поймал себя на том, что двигаюсь вверх по Мейн-стрит, как я делал всегда, чтобы потом оценить прошедший день: видел Бриджит – один балл. Не видел Бриджит – ноль баллов.
Но теперь это больше не понадобится. Отныне каждый день будет тянуть лишь на ноль баллов.
Я остановился на краю тротуара и раздумывал. И вверх и вниз по улице стояли соглядатаи и ждали результата моих раздумий. Я старался не смотреть в их сторону. Но это нервировало, и я всё больше и больше казался сам себе дичью, которую загоняют до изнеможения.
И меня мучил голод. Боже мой, как меня терзал голод! Мой живот был пропастью, большой, гноящейся раной, сплошной болью. У меня вдруг возникло чувство, что больше я не смогу выдержать ни часа. Ноги будто сами собой направились в сторону супермаркета. Почти полтора десятка лет питания из баночек и дисциплины еды разом были забыты. Древние инстинкты возобладали. Пища! – приказывали они, и я подчинился. Охотиться! – говорили они, и я отправился на охоту.
Вскоре я уже толкал перед собой пустую тележку для покупок среди полок супермаркета, но я бы и под присягой не смог вспомнить, какой дорогой я туда пришёл и сколько времени уже нахожусь там. Я обходил ряды жестянок, стеклянных баночек и картонных коробочек и не знал, что мне делать. Кроме пряностей и тому подобного, я никогда здесь ничего не покупал. Мой последний приём пищи, которую бесстрастный посторонний наблюдатель мог бы обозначить этим словом, состоялся в апреле 1990 года; теперь я не мог определить по упаковке, какой продукт содержится внутри. Что же мне купить? Что из всего этого я мог бы съесть?
Официальный ответ был простой и короткий: ничего. Что бы я ни проглотил, кроме моей специальной пищи, оно в лучшем случае без последствий проскочит через мой рудиментарный кишечник, а в худшем случае вызовет колики, судороги и другие пищеварительные недуги, от которых я могу погибнуть.
Но сегодня я был готов биться хоть головой о стенку. Главное, чтобы я мог снова наполнить желудок, неважно чем. Мясом, может быть, подумал я, проходя мимо прилавка мясника. Протеины. Разве не считается, что они усваиваются легко? Мне смутно вспомнилось, что у травоядных животных кишечник длинный, а у плотоядных, наоборот, короткий, – или всё наоборот? Но этот кроваво-красный кусок мяса на витрине, на хромированном подносе, так и смотрел на меня, так и улыбался мне, пел сиреной, вызывал слюноотделение.
– Вот это, – сказал я мужчине за прилавком, и он с готовностью выложил этот кусок на разделочную доску, повертел своим тесаком и спросил, сколько.
– Все, – сказал мой рот помимо воли, прежде чем я успел что-нибудь подумать.
Теперь он приподнял бровь, этот мужчина с тесаком, а женщина рядом с ним бросила на меня недоуменный взгляд. Мясо положили на весы.
– Но это будет стоить тридцать шесть евро?! – В тоне слышались сомнения, как будто то, что я хотел, было верным и всем известным признаком психической невменяемости.
Мой язык и мой желудок явно вступили между собой в тайный сговор.
– О'кей, – услышал я собственный голос и вслед за тем подтверждение: – Я беру.
– Ну хорошо.
Я не дыша смотрел, как красное мясо (добыча! пища! ) упаковывалось в слоёную бумагу, принял её в обе руки и с глубоким чувственным удовлетворением уложил в тележку.
Что ещё? Теперь я уже попробовал крови. И почувствовал охотничий азарт. Я подкрался к полке с напитками и выхватил с неё бутылку апельсинового сока, великолепного золотого цвета, с предвкушением райского наслаждения. Витамины. Разумеется, витамины мне тоже нужны. По дороге к кассе я завладел ещё баночкой мёда, хотя не мог бы сказать, что именно прельстило меня в нём. Может, то, что он стоял такой беззащитный и обещал сладость.
Денег у меня как раз хватило. Несколько монет даже осталось, когда я со своим пакетом пробирался к выходу, где ждали они, мои преследователи. Я бросил в их сторону взгляд, который, будь я суперменом с прожигающим взором, испепелил бы их в кучку золы, и повернул в сторону порта.
Повсюду люди. Туристы выходят из автобусов. Гуляющие прохожие перед киосками сувениров крутят стенды-вертушки с открытками, ощупывают пуловеры, разглядывают керамику. Причалы оживлены, работы идут полным ходом, перед окошечками лодочных экскурсий – длинные очереди. Я ищу какое-нибудь укрытие, куда бы забиться и глотать свою добычу, где никто бы меня не увидел и не отнял её у меня. Я схожу с ума от голода. Это голод не нескольких дней, а двадцати лет, смертельная, безрассудная, бездонная алчность к пище. Прижав к груди пластиковый пакет с мясом, апельсиновым соком и мёдом, я иду дальше, вдоль набережной, мимо рыбной фабрики, до транспортного круга, а оттуда всё дальше в сторону Вентри. Go west, young man.
Разумеется, они стояли и здесь, на выезде из городка, и, разумеется, они шли за мной на некотором отдалении. Будучи не в состоянии выразить им все мои негативные чувства, я просто шёл дальше, и постепенно мне становилось ясно, что я непроизвольно придерживаюсь своего воскресного прогулочного маршрута из лучших времён. Через полмили пляж по левую руку снова придвинулся к дороге, отделённый от неё лишь узкой полоской кустарника, которую я пересёк. Проеденные ржавчиной обломки старых рыбацких лодок, которые Бриджит с таким увлечением фотографировала, всё ещё лежали на месте, безразличные ко всем человеческим тревогам, следуя собственному расписанию распада. Я топал по гальке и камням, пока не облюбовал себе большой валун, на который можно было сесть.
Затем я положил свой пакет на колени, достал бутылку с соком и баночку с мёдом и осторожно поставил то и другое на землю между камнями. Руки у меня дрожали, когда я разворачивал пакет с мясом. Оно было холодное на ощупь и мягкое, а запах, когда я развернул бумагу, был и отвратительный, и вместе с тем притягательный. Я насторожённо огляделся. Никого не было видно, хоть я и не сомневался, что мои преследователи где-то сидят с биноклями или подзорными трубами. А как же иначе. В этот волнующий до дрожи момент важно было лишь то, чтобы никто не помешал мне вонзиться зубами в этот вожделенный кусок мяса.
Оно оказало сопротивление. Я забыл, какое жёсткое это сырое мясо. Я рвал его и тянул и, наконец, откусил маленький кусочек и жевал его с трясущимся наслаждением, разом взмокнув от пота. Зубам было больно, и неудивительно, ведь они годами не испытывали никакой нагрузки, если не считать жевательной резинки, и отвыкли перемалывать пищу. Как прекрасно! Я жевал, не беспокоясь о том, что слюна бежит у меня по подбородку, только жевал и жевал и, наконец, проглотил, исполненный первобытного удовлетворения.
Время остановилось. Часы протекли или месяцы, я не мог бы сказать. И мясо, этот колеблющийся, как студень, тяжёлый кусок убоины в моих руках не уменьшился, его было для меня, естественно, слишком много. Я разжёвывал отдельные волокна и перемалывал зубами мелкие кусочки, моя нижняя челюсть болела от непривычной нагрузки, но я рвал и жевал, как в угаре.
В какой-то момент я опустил мясо, потянулся к бутылке с апельсиновым соком, отвинтил крышку и сделал большой глоток. Этот глоток омыл мою глотку прохладно и интенсивно, как чистый нектар богов, но, разумеется, мне не следовало этого делать. Пища богов не подходит для смертных и не проходит для них даром. Я отставил бутылку, вытер рот тыльной стороной кисти и озадаченно смотрел на след крови на руке, уже чувствуя, как мои искалеченные внутренности начинают дрожать и судорожно сжиматься.
Боже мой, как же меня рвало! Ни разу в худшие ночи моей дикой молодости – а иные из них были поистине легендарными, – я так не накачивался. Неистовая сила ярилась в моём коротеньком кишечнике как стальной кулак титанического бойца, который намеревался беспощадно вышибить из меня каждую отдельную недозволенно принятую молекулу еды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Я ещё раз прошёл к двери, тщательно осмотрел замок. Ни малейшего следа взлома. Можно было подумать, что у взломщиков есть свой ключ.
А может, он у них и есть.
Кое-что пришло мне в голову. Во время третьего обхода, включив все электронные органы чувств на полную мощность, я удостоверился, что они не установили ни жучков, ни скрытых камер или чего-нибудь в этом роде. Обретя уверенность, какую могли дать уже не актуальные, но в своё время самые передовые военные разведывательные технологии, я отважился взглянуть на свой мобильный телефон.
Он был, о чудо, на своём месте, в тайнике, нетронутый. Следовательно, не такими уж и всезнающими они были. Я бы, наверное, ухмыльнулся, если бы не был в полубессознательном состоянии от усталости и голода. Внутренний голос подсказывал мне, что нужно оставить всё как есть, и я оставил всё как есть, влез в свою разорённую постель и провалился в сон без сновидений.
15
Где нет опасности, там не стяжать и славы. Таким же образом поступает и судьба. Она выбирает себе в противники храбрейших, а остальных презрительно обходит стороной. Отважным она бросает вызов и выводит против них все свои силы.
Сенека. О провидении
Утром всё выглядело по-другому. Хуже, чем вчера. Жильё, в котором хозяйничали чужие, больше не дом тебе. Я беспокойно ходил по комнатам, в бледном свете дня казавшимся жутко пустыми.
Хоть я и говорил себе, что это не так, я чувствовал себя под наблюдением в собственных стенах, загнанным, затравленным. И голод – в том, что осталось от моего кишечника, – постепенно становился нестерпимым, делал меня раздражительным. Прочь отсюда, вон. Напялив на себя старую, самую неприглядную куртку, я бежал на волю.
И если в доме у меня было чувство, что за мной наблюдают, то снаружи оно стало уверенностью. Мои соглядатаи, мужчины с мобильными телефонами, были тут как тут. В конце улицы в бессмысленном бездействии стояли двое и смотрели в мою сторону так же неприкрыто, как и невыразительно. Дальше по ходу ещё двое. Никакой маскировки больше. Они хотели, чтобы я их видел.
И я их видел, чёрт возьми! На автобусной остановке стояли двое, скрестив руки, терпеливо, как индейцы, в ожидании чего угодно, только не следующего автобуса. На выезде из города двое сидели в тёмном джипе со всевозможной наблюдательной аппаратурой на приборной панели – может, с камерами или приборами инфракрасного видения. Точнее я не хотел вглядываться.
И они шли за мной, парами. Один постоянно прижимал к уху телефон и говорил – наверное, передавал остальным боевые сводки о моих перемещениях.
Что всё это значило? С каждым шагом мой гнев разрастался. Так бы и схватил одного из этих типов, да хоть бы и двух, и вышиб из них мозги – так, что родная мать не узнала бы, молотил бы до тех пор, пока они не принялись бы криком кричать имя своего заказчика.
Приходилось из последних сил держать себя в руках. Наверное, по мне это было видно, потому что через некоторое время они заметно увеличили дистанцию между мной и ими.
Первым пунктом у меня, естественно, была почта. Без малейшей искры надежды, только ради галочки я вошёл внутрь. Билли Трант только помотал головой, едва завидев меня. Пакета нет. Между тем, их должно было поступить уже два, не считая обещанной Рейли специальной посылки.
– Хотите, пройдите в подсобку и посмотрите сами, – предложил мне Билли и криво и щербато улыбнулся. – Ничего нет. – В другое время он бы пошутил по этому поводу, но сейчас и ему было не до шуток. И это показывало мне, что он понимает: в том, что здесь разворачивается, нет ничего весёлого.
– Спасибо, – отмахнулся я и повернулся на каблуках. Без продолжительной беседы на эту безрадостную тему я как раз легко мог обойтись. Кроме того, я не хотел подвергать бедного юношу опасности стать мишенью моей внезапной агрессии в какой-то необдуманный момент. Или мишенью моих преследователей.
Я поймал себя на том, что двигаюсь вверх по Мейн-стрит, как я делал всегда, чтобы потом оценить прошедший день: видел Бриджит – один балл. Не видел Бриджит – ноль баллов.
Но теперь это больше не понадобится. Отныне каждый день будет тянуть лишь на ноль баллов.
Я остановился на краю тротуара и раздумывал. И вверх и вниз по улице стояли соглядатаи и ждали результата моих раздумий. Я старался не смотреть в их сторону. Но это нервировало, и я всё больше и больше казался сам себе дичью, которую загоняют до изнеможения.
И меня мучил голод. Боже мой, как меня терзал голод! Мой живот был пропастью, большой, гноящейся раной, сплошной болью. У меня вдруг возникло чувство, что больше я не смогу выдержать ни часа. Ноги будто сами собой направились в сторону супермаркета. Почти полтора десятка лет питания из баночек и дисциплины еды разом были забыты. Древние инстинкты возобладали. Пища! – приказывали они, и я подчинился. Охотиться! – говорили они, и я отправился на охоту.
Вскоре я уже толкал перед собой пустую тележку для покупок среди полок супермаркета, но я бы и под присягой не смог вспомнить, какой дорогой я туда пришёл и сколько времени уже нахожусь там. Я обходил ряды жестянок, стеклянных баночек и картонных коробочек и не знал, что мне делать. Кроме пряностей и тому подобного, я никогда здесь ничего не покупал. Мой последний приём пищи, которую бесстрастный посторонний наблюдатель мог бы обозначить этим словом, состоялся в апреле 1990 года; теперь я не мог определить по упаковке, какой продукт содержится внутри. Что же мне купить? Что из всего этого я мог бы съесть?
Официальный ответ был простой и короткий: ничего. Что бы я ни проглотил, кроме моей специальной пищи, оно в лучшем случае без последствий проскочит через мой рудиментарный кишечник, а в худшем случае вызовет колики, судороги и другие пищеварительные недуги, от которых я могу погибнуть.
Но сегодня я был готов биться хоть головой о стенку. Главное, чтобы я мог снова наполнить желудок, неважно чем. Мясом, может быть, подумал я, проходя мимо прилавка мясника. Протеины. Разве не считается, что они усваиваются легко? Мне смутно вспомнилось, что у травоядных животных кишечник длинный, а у плотоядных, наоборот, короткий, – или всё наоборот? Но этот кроваво-красный кусок мяса на витрине, на хромированном подносе, так и смотрел на меня, так и улыбался мне, пел сиреной, вызывал слюноотделение.
– Вот это, – сказал я мужчине за прилавком, и он с готовностью выложил этот кусок на разделочную доску, повертел своим тесаком и спросил, сколько.
– Все, – сказал мой рот помимо воли, прежде чем я успел что-нибудь подумать.
Теперь он приподнял бровь, этот мужчина с тесаком, а женщина рядом с ним бросила на меня недоуменный взгляд. Мясо положили на весы.
– Но это будет стоить тридцать шесть евро?! – В тоне слышались сомнения, как будто то, что я хотел, было верным и всем известным признаком психической невменяемости.
Мой язык и мой желудок явно вступили между собой в тайный сговор.
– О'кей, – услышал я собственный голос и вслед за тем подтверждение: – Я беру.
– Ну хорошо.
Я не дыша смотрел, как красное мясо (добыча! пища! ) упаковывалось в слоёную бумагу, принял её в обе руки и с глубоким чувственным удовлетворением уложил в тележку.
Что ещё? Теперь я уже попробовал крови. И почувствовал охотничий азарт. Я подкрался к полке с напитками и выхватил с неё бутылку апельсинового сока, великолепного золотого цвета, с предвкушением райского наслаждения. Витамины. Разумеется, витамины мне тоже нужны. По дороге к кассе я завладел ещё баночкой мёда, хотя не мог бы сказать, что именно прельстило меня в нём. Может, то, что он стоял такой беззащитный и обещал сладость.
Денег у меня как раз хватило. Несколько монет даже осталось, когда я со своим пакетом пробирался к выходу, где ждали они, мои преследователи. Я бросил в их сторону взгляд, который, будь я суперменом с прожигающим взором, испепелил бы их в кучку золы, и повернул в сторону порта.
Повсюду люди. Туристы выходят из автобусов. Гуляющие прохожие перед киосками сувениров крутят стенды-вертушки с открытками, ощупывают пуловеры, разглядывают керамику. Причалы оживлены, работы идут полным ходом, перед окошечками лодочных экскурсий – длинные очереди. Я ищу какое-нибудь укрытие, куда бы забиться и глотать свою добычу, где никто бы меня не увидел и не отнял её у меня. Я схожу с ума от голода. Это голод не нескольких дней, а двадцати лет, смертельная, безрассудная, бездонная алчность к пище. Прижав к груди пластиковый пакет с мясом, апельсиновым соком и мёдом, я иду дальше, вдоль набережной, мимо рыбной фабрики, до транспортного круга, а оттуда всё дальше в сторону Вентри. Go west, young man.
Разумеется, они стояли и здесь, на выезде из городка, и, разумеется, они шли за мной на некотором отдалении. Будучи не в состоянии выразить им все мои негативные чувства, я просто шёл дальше, и постепенно мне становилось ясно, что я непроизвольно придерживаюсь своего воскресного прогулочного маршрута из лучших времён. Через полмили пляж по левую руку снова придвинулся к дороге, отделённый от неё лишь узкой полоской кустарника, которую я пересёк. Проеденные ржавчиной обломки старых рыбацких лодок, которые Бриджит с таким увлечением фотографировала, всё ещё лежали на месте, безразличные ко всем человеческим тревогам, следуя собственному расписанию распада. Я топал по гальке и камням, пока не облюбовал себе большой валун, на который можно было сесть.
Затем я положил свой пакет на колени, достал бутылку с соком и баночку с мёдом и осторожно поставил то и другое на землю между камнями. Руки у меня дрожали, когда я разворачивал пакет с мясом. Оно было холодное на ощупь и мягкое, а запах, когда я развернул бумагу, был и отвратительный, и вместе с тем притягательный. Я насторожённо огляделся. Никого не было видно, хоть я и не сомневался, что мои преследователи где-то сидят с биноклями или подзорными трубами. А как же иначе. В этот волнующий до дрожи момент важно было лишь то, чтобы никто не помешал мне вонзиться зубами в этот вожделенный кусок мяса.
Оно оказало сопротивление. Я забыл, какое жёсткое это сырое мясо. Я рвал его и тянул и, наконец, откусил маленький кусочек и жевал его с трясущимся наслаждением, разом взмокнув от пота. Зубам было больно, и неудивительно, ведь они годами не испытывали никакой нагрузки, если не считать жевательной резинки, и отвыкли перемалывать пищу. Как прекрасно! Я жевал, не беспокоясь о том, что слюна бежит у меня по подбородку, только жевал и жевал и, наконец, проглотил, исполненный первобытного удовлетворения.
Время остановилось. Часы протекли или месяцы, я не мог бы сказать. И мясо, этот колеблющийся, как студень, тяжёлый кусок убоины в моих руках не уменьшился, его было для меня, естественно, слишком много. Я разжёвывал отдельные волокна и перемалывал зубами мелкие кусочки, моя нижняя челюсть болела от непривычной нагрузки, но я рвал и жевал, как в угаре.
В какой-то момент я опустил мясо, потянулся к бутылке с апельсиновым соком, отвинтил крышку и сделал большой глоток. Этот глоток омыл мою глотку прохладно и интенсивно, как чистый нектар богов, но, разумеется, мне не следовало этого делать. Пища богов не подходит для смертных и не проходит для них даром. Я отставил бутылку, вытер рот тыльной стороной кисти и озадаченно смотрел на след крови на руке, уже чувствуя, как мои искалеченные внутренности начинают дрожать и судорожно сжиматься.
Боже мой, как же меня рвало! Ни разу в худшие ночи моей дикой молодости – а иные из них были поистине легендарными, – я так не накачивался. Неистовая сила ярилась в моём коротеньком кишечнике как стальной кулак титанического бойца, который намеревался беспощадно вышибить из меня каждую отдельную недозволенно принятую молекулу еды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45