Я подошел к дому ровно в девять, к началу завтрака, и потому меня удивило, что Рита сидит за столиком соседнего открытого кафе – кафе конкурентов – с пластиковым стаканчиком в руке. В это время она обязана была находиться за стойкой бара и готовить «кофе по-восточному». Если девочка уже на второй день после назначения барменшей позволяла себе такие вольности, то что можно было ожидать от нее через неделю?
– Рита! – позвал я.
Она отреагировала как-то странно: медленно повернула голову в мою сторону. В лучах солнца блеснули ее карие глаза. Девочка отвернулась и пригубила стакан.
Теперь я по-настоящему пожалел о своем скоропалительном решении назначить ее вместо Анны. Рита пребывала в том трудном возрасте, когда конфликты со взрослыми достигают апогея. Она явно за что-то обиделась на меня. Может быть, проследила, как я ходил в милицию, и решила, что я подал заявление на Сашку?
Первое желание – повернуться и скрыться за стальной калиткой своего хозяйства, а попозже отчитать девчонку как следует – тут же пропало, когда я заметил, что стакан в руке Риты дрожит, и дрожь настолько крупная, что на белый пластиковый стол проливается темно-вишневая жидкость. Бедолага была сильно взволнована. Она, наверное, накрутила себя, пока меня не было, и сейчас переживала что-то близкое к аффекту.
Я подошел к ней со спины, глядя на гладко расчесанные темные волосы и крупную заколку-ромашку, посаженную несимметрично справа. Кажется, эту китайскую поделку она купила на свою первую получку. Или Сашка ей подарил?
– В твоем баре вино ничуть не хуже, – сказал я. – К тому же ты сидишь у наших заклятых конкурентов.
Рита замерла, словно прислушивалась и боялась пропустить очень важные слова. Она выпрямилась, тонкие бретельки от сарафана впились в плечи. В пальцах щелкнул стаканчик.
– Пойдем! – Я коснулся ее локтя, но Рита отреагировала так, будто я ткнул ее раскаленным паяльником. Молниеносно отдернула руку, повернула искаженное болью лицо ко мне и судорожно кинула стаканчик мне в лицо.
– Ненавижу! – сдавленным голосом произнесла она. – Гадина!!
Теплый портвейн стекал по моим щекам и подбородку. Я провел ладонью по лицу и взглянул на нее. Казалось, что рука окрасилась кровью.
Я кинулся к калитке, ввалился во двор и тотчас увидел запавшие глаза отца Агапа.
– У нас беда, – сипло произнес он. – Сашка повесился…
И стал неистово креститься.
Глава 17
Я едва не снес плечом обитую жестью дверь. От удара содрогнулся каменный забор, отделяющий открытое кафе от хозяйственного дворика. Клумбу с цветами я пропахал, словно трактор, и вылетел к дровяному сараю, рядом с которым, скрытый грязно-желтой ширмой, стоял топчан отца Агапа. Все еще не веря в случившееся, я замер у пожарной лестницы, глядя на Сашку. Официант лежал на бетонном полу, у стены гостиничного корпуса, широко раскинув руки и поджав к животу колени. Его шею стягивала петля; кожа под веревкой сморщилась, словно клапан воздушного шарика под ниткой. Лицо несчастного было отвратительным: из открытого рта вывалился распухший фиолетовый язык, отчего казалось, что Сашка не смог проглотить какую-то гадость и подавился ею.
У меня онемело сердце, и мгновенно взмокла спина. Опершись о металлическую перекладину лестницы, я нащупал веревочный узел. Обрывок длиной в несколько сантиметров свисал с перекладины, напоминая крысиный хвост. От злости я двинул кулаком по железу, и лестница загудела, как гигантская струна.
– Батюшка! – нервно крикнул я, все еще не в силах оторвать взгляда от страшного лица мертвого официанта. – Где вы там, отец Агап?!
Священник, опасливо выглядывая из-за угла дома, опять принялся креститься и нашептывать:
– Господи, беда-то какая! Грех-то какой! Руки на себя наложил! Молодой, здоровый…
– Прекратите причитать, – сказал я с раздражением. – Милицию вызвали?
– Я вызвал! – громко сказал Курахов, неожиданно появившись из-за спины священника и слегка отстраняя его. – Уже прошло десять минут, как я вызвал милицию. Все идет по плану. Все прекрасно, господин директор!
В его тоне сквозило заметное пренебрежение. Сунув руки в карманы шортов, профессор расхаживал по двору, кидая взгляды на труп.
– Довели парня! – декларировал он, стараясь не встречаться со мной взглядом, но я прекрасно понимал, что все слова адресованы мне. – Продали с потрохами! Это закон нашей жизни: там, где надо проявить силу, мы пасуем, а где можно пощадить – приговариваем… Сколько было этому несчастному мальцу?
– Лет двадцать, не больше, – с придыхом произнес священник.
– Двадцать лет! – воскликнул профессор, вскидывая руки. – И сердце не дрогнуло подвести этого пацана под монастырь!
Наконец-то профессор кинул на меня многозначительный взгляд.
– Вы кого имеете в виду, Валерий Петрович? – спросил я.
– Разве вы не догадываетесь, кого? – насмешливо вскинул брови Курахов.
– Лучше было бы обойтись без догадок, а объясниться открыто.
– Уж куда более открыто!
– Давайте подложим ему под голову подушку, – сказал отец Агап и присел рядом с трупом, намереваясь придать ему более «удобную» позу.
Я едва успел оттолкнуть священника.
– Не прикасайтесь к нему!
– Но почему? – искренне удивился священник.
– До прихода милиции ничего не трогать, ничего не поднимать с пола, ничего не переставлять!
– У господина директора огромный опыт работы в области криминалистики и сотрудничества с органами правопорядка, – изрек профессор, сел на топчан отца Агапа и закинул ногу за ногу. – Мы все здесь под колпаком, хотя сами того не замечаем. Я прав?
Продолжая ухмыляться, он смотрел на меня.
– Профессор, мне кажется, что вы меня в чем-то упрекаете, – сказал я.
– Вы очень догадливы! Очень! – ужасным тоном похвалил меня Курахов. – Если так дело пойдет, то вы сами, без помощи милиции, догадаетесь, почему этот малец наложил на себя руки. Но, может быть, у вас уже появилась какая-нибудь версия? Не скрывайте, господин директор, утолите наше любопытство! Мы просто трепещем и сгораем!
Он ерничал настолько откровенно и грубо, что я не мог не ответить:
– Ну все, хватит! Это отвратительно, что вы, профессор, разыгрываете из себя клоуна. Что вы хотите сказать? Что я виновен в самоубийстве этого парня?
– Как бы вам ответить поточнее, – продолжал играть Курахов, поверхностным взглядом осматривая подушку с несвежей наволочкой и смятое одеяло на койке батюшки. – Я не говорю о вашей вине. Я говорю о причине, повлекшей этот малоприятный поступок.
– И что, на ваш взгляд, послужило причиной?
– Безусловно, ваш поход в милицию. Ведь вы не станете отрицать, что рассказали доблестным стражам правопорядка о ночном происшествии?
– Нет, я ходил в милицию по другому поводу.
Я сам бы не поверил этим словам – в данной ситуации они звучали вовсе неубедительно. Профессор мне не поверил.
– Разумеется! – едва ли не с радостью воскликнул он. – А что еще вам остается говорить? Вы же нормальный человек, с нормальным инстинктом самосохранения, и потому не можете открыто, передо мной и этим попом признаться, что попросту настучали на пацана, как в добрые старые времена.
Глупо было бы тратить сейчас время на то, чтобы переубедить Курахова. Я повернулся к священнику.
– Кто первым обнаружил труп? Вы?
– Нет, что вы! Что вы! – испугался отец Агап. – Его нашла Рита. Она закричала. Я прибежал сюда. Но поздно было просить господа о милости. Несчастный уже отдал ему свою душу.
– А где вы были до этого?
Священник стал заметно волноваться. Нижняя губа его подергивалась, словно он отхлебывал из железной кружки горячий чай.
– Я был во дворе. Сидел в тени, под зонтом, и читал «Послание к колоссянам» святого апостола Павла. Если не ошибаюсь, главу вторую: «Чтобы кто не увлек вас философиею и пустым обольщением, по преданию человеческому, по стихиям мира…»
– Хорошо, – прервал я священника. – В котором часу это было?
– За час до начала завтрака. Около восьми часов.
– Я в восторге, господин директор! – отозвался с койки профессор. – Какое поразительное движение следовательской мысли! Какие точные и молниеносные ходы! Я просто заслушался вашим допросом! Наверное, скоро вы придете к выводу, что никто из нас в роли советчика при акте самоповешeния не выступал.
Я повернулся к Курахову.
– А вы, профессор, где были, когда это случилось?
Конечно, я доставил ему удовольствие. Курахов даже взвыл от восторга:
– О-о-о! Наконец-то! Наконец-то вы снизошли и до моей персоны. Но, главное, какой стремительный поворот в следовательской игре! Ваш вопрос был сродни разящему удару кинжала, сколь молниеносному, столь и неожиданному… Где я был? О, черт возьми, я не успел придумать ложного алиби, и теперь мне ничего не остается, как сказать вам правду и только правду, какой бы горькой она ни была. Я был в своем, так сказать, номере… Естественно, вы мне не верите, вы думаете, что в это время я старательно вил веревку на веретене, но в качестве доказательства я подведу вас к своей постели, и вы почувствуете уже слабое, но еще вполне ощутимое тепло, исходящее от смятых, но непорочных простыней…
Он наслаждался своим остроумием, в то время как я испытывал острейшее желание заклеить профессорский рот пластырем. Продолжать разговор в таком тоне было невозможно, и я снова повернулся к священнику.
– Он лежал в этой же позе?
– Да! Я не прикасался к несчастному.
– Позвольте на долю секунды опередить вас и сделать гениальное открытие, – продолжал упражняться в остроумии профессор. – Веревка не выдержала веса тела и порвалась. Правильно? Как вам мои способности дедуктировать факты? Обратите внимание, как я сам, без вашей помощи, пришел к этому неожиданному и крайне смелому выводу!
Я мечтал о том, чтобы он помолчал хотя бы пять минут.
– Вы видели его сегодня живым, батюшка? – игнорируя профессора, спросил я.
– Видел, – нервно поглаживая бородку, кивнул священник. – Саша стоял у стойки вместе с Ритой.
– Ничего особенного в его поведении не заметили?
– Он был… – Отец Агап задумался. – Нет, – поправился он, – не то что взволнован, он был возбужден, все время двигался, не совсем естественно смеялся. Видели, как студенты ведут себя под дверью экзаменаторской?
– А я бы сравнил его поведение с реакцией подсудимого на неожиданно строгий приговор, – уже мрачным голосом добавил профессор. – Наша юная барменша, наверное, видела, куда вы пошли, и сказала об этом мальцу.
Я начал непроизвольно щелкать костяшками пальцев – верный признак того, что степень нервозности достигла критического уровня.
– Бред, – произнес я, но не столько для профессора, сколько для себя. – Не могу поверить, что Сашка был настолько мнительным и безвольным, чтобы повеситься от страха перед милицией. Если даже предположить, что я пошел за нарядом, – чего он опасался? В его действиях отсутствовал состав преступления. Он ничего криминального не совершил! Ничего!! Вы это понимаете, профессор?
– Допустим, понимаю, – ответил Курахов. Он не ожидал, что я начну наступление, и это ему уже не нравилось. – Но малец-то этого не понимал!.. Послушайте, давайте отойдем куда-нибудь, здесь не самое лучшее место для споров.
Он косился на труп, качал головой и брезгливо морщился.
– Не много ли для одной гостиницы на десять мест? – бормотал он, осторожно ступая по бетонному полу и глядя под ноги так, словно двор был усеян клочьями человеческого тела.
– Я хочу прочесть отходную молитву, – сказал отец Агап.
– Позже, батюшка. Идите!
Священник колебался. Он смотрел то на меня, то на покойника.
– В вашем доме завелся дух сатаны, – сказал он негромко, но таким голосом, словно сделал величайшее научное открытие.
– Возможно, вы правы, – кивнул я. – Идите же, прошу вас!
– Я смогу, – бормотал отец Агап, пятясь к выходу со двора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65