– от моего имени сами вести переговоры с этим мерзавцем, соглашаться на все условия, но тянуть время. Мне надо выиграть дней пять-шесть. А потом я отдам Уварову манускрипт, пусть он им подавится! Скажете ему, что у меня нервный срыв, что я лежу в больнице, но, безусловно, согласен принять его условия…
– А вы что будете делать? – прервал я его.
– Я? Мне надо срочно уехать. Я же вам говорил. Через пять-шесть дней я вернусь, и мы перешлем этот вшивый манускрипт Уварову… Я в долгу перед вами не останусь, – добавил профессор и очень смешно подмигнул.
– Сожалею, Валерий Петрович, – ответил я. – Найдите кого-нибудь другого, кто занимался бы вашими проблемами. А мне все это уже надоело.
И захлопнул перед ним дверь.
Лада, завернувшись в простыню, стояла у самой двери, прислонившись спиной к стене.
– Правильно сделал, – сказала она.
– Правильно или нет, но я не люблю, когда меня принимают за идиота.
– Мне показалось, что вы оба знаете, кто похитил Марину.
– Да и ты его знаешь. Точнее, один раз видела. Сразу после того, как села в мою машину.
Лада поняла, о ком я говорю.
– Да, – согласилась она. – Этот мог. Килограмм сто мускулов, не меньше. А что же твоя Анна? Вы теперь, выходит, по разные стороны баррикады?
Я промолчал.
– Ушлый мужик, – задумчиво сказала Лада.
– Не ушлый, а наглый. И я его накажу. Наступил предел моему терпению.
– Я не об этом амбале. Я о профессоре. Видимо, его манускрипт сейчас стоит больших денег, а через пять-шесть дней, когда он его отдаст, за него и рубля не получишь. Что такое манускрипт – ценная акция или какой-нибудь выигрышный билет?
– Так, ерунда, – невнятно ответил я, едва размыкая губы. – Записки биографа испанского рода Аргуэльо, пятнадцатый век…
Лада ничего не ответила. А может быть, я уже ее не услышал. Сон теплой и тяжелой волной накрыл меня, словно я нырнул в летнее море с высокой скалы и сразу ушел глубоко под воду, и в этой воде с колышущимися, как пламя, волосами качалось лицо Влада Уварова, и я медленно бил его кулаками, и хрустела носовая перегородка, и брызгами вылетали глаза, и в муку крошились зубы, и Влад ревел раненым зверем и окрашивал воду вокруг себя бурым туманом.
Глава 29
Утро выдалось мрачным во всех отношениях. Я проснулся в седьмом часу от сильной головной боли. За окном все еще шел дождь, небо заволокло низкими серыми тучами, и море, такое же по цвету, слилось с ним в одну огромную и беспросветную тоску.
Лады не было, вместо нее на подушке лежала пудреница, а под ней – две стодолларовые купюры. У меня не было никакого желания ломать больную голову над скрытым смыслом этого знака, и я закинул пудреницу и деньги в сейф. Если забыла – вернется и заберет.
Профессор бродил по коридору с красными от недосыпа глазами, демонстративно не глядя на меня и не здороваясь. Я сделал вид, что куда-то собираюсь, что никакие телефонные звонки меня не интересуют, но старался все время находиться недалеко от кабинета и украдкой посматривал на часы. Профессор, в свою очередь, украдкой посматривал на меня и, что было хорошо заметно, мучительно подыскивал повод начать разговор.
Где-то около семи я улучил момент и незаметно от профессора шмыгнул в кабинет, тихо прикрыв за собой дверь. Буквально через минуту телефон закурлыкал. Я дождался, когда профессор в своем номере включит трубку, и только после этого нажал кнопку спикерфона. Теперь я мог подслушать разговор.
– Алло! Это Курахов? – раздался из динамика уже знакомый мне голос с небольшим акцентом на букве «о».
– Да, слушаю вас, – сипло ответил профессор и откашлялся.
– Передаю трубку твоей Марусе. Можешь поговорить…
– Папочка! – в то же мгновение раздался истеричный вопль Марины. – Не слушай их!! Не соглашайся на их условия!! Это воры, это мерзкие люди…
– Теперь, профессор, слушай меня, – вновь раздался голос мужчины. – Диктую адрес: Западная Украина, Карпаты. Поедешь поездом из Львова на Рахов до станции Лазещина. Там стоит маленький заплеванный домик. Зайдешь внутрь, сядешь рядом с кассовым окошком и будешь ждать. Тебе скажут, куда идти дальше.
– Но позвольте… – попытался что-то вставить профессор, но его оборвали:
– Через три дня ты должен привезти манускрипт на станцию Лазещина. Если не можешь сам – отправляй посыльного, его указательный палец на левой руке должен быть перебинтован. Не сделаешь, что я тебе сказал, – Марусю больше не увидишь. Позвоню еще в полдень. К этому времени ты должен взять билет на автобус до Симферополя и сказать мне номер рейса…
Я отключил спикерфон, подошел к шкафу, открыл бар, плеснул в бокал вина, снял с полки первую попавшуюся книгу и сел в кресло. В дверь тотчас постучали.
– Войдите! – крикнул я.
Делая над собой невероятное усилие, профессор растянул губы в улыбке.
– Я не слишком побеспокоил?.. Может быть, вы слышали – мне только что звонили.
– Нет, не слышал. А кто звонил?
– Ну как кто? Разве вы не догадываетесь? Те, кто уже звонил сегодня ночью.
– Что вы говорите! – сыграл я удивление. – И что они от вас хотят?
Профессор промолчал, борясь со своей привычкой разговаривать со мной высокомерно.
– Я, конечно, понимаю, – медленно произнес он, стараясь не смотреть мне в глаза. – При всей вашей занятости и необходимости поддерживать свой, так сказать, интеллектуальный уровень регулярным чтением, я все же смею просить вас о помощи.
Я опустил книгу на колени и отпил из бокала вина, оказавшегося вовсе не вином, а невероятно крепким самогоном, который мне подарил один из моих постояльцев. Я хранил его в качестве незамерзающего омывателя для автомобильных стекол. Не ожидая такого наказания, я уставился на профессора полными слез глазами, силясь выдохнуть убойный сивушный дух. Курахов расценил мое молчание как готовность выслушать и помочь и добавил:
– Я прошу вас отвезти в Карпаты манускрипт. Они обещают взамен отпустить Маришу.
Я сморгнул, и жирная слеза свалилась с ресниц мне на грудь. Профессор проследил за ее полетом и вопросительно посмотрел на меня, словно он хотел выяснить, отчего я плачу. Мое горло постепенно оживало после спазма, но я еще не мог ничего произнести.
– Вас, должно быть, интересует, сколько я вам заплачу?
Я отрицательно покачал головой. Профессору это понравилось.
– Вы правы. Сейчас смешно говорить о деньгах. Деньги, в сравнении с бедой, в которую попала Мариша, – пустяк, бумажки, тлен.
Ко мне наконец вернулась способность говорить. С интересом глядя в бокал, я изменившимся до неузнаваемости голосом сказал:
– Прежде чем взяться за дело, о котором вы меня просите, я хотел бы кое-что уточнить.
– Уточнить? – вскинул брови профессор. – Что уточнить?
– Почему вы лично не хотите отвезти манускрипт в Карпаты? И что вы будете делать, если я соглашусь и повезу его? Останетесь здесь или же куда-то поедете?.. Простите, что-то с горлом… И еще вопросик: не кажется ли вам, что ваше стремление выиграть у Влада несколько дней выглядит подозрительно?
Профессор уставился в пол, стал тереть затылок и встряхивать головой.
– Какое у вас прямо-таки всепроникающее любопытство! Зачем вам все это? – воскликнул он. – Знаете поговорку: меньше знаешь – лучше спишь?
– Валерий Петрович, не надо разыгрывать передо мной дешевый спектакль! Вы ведь умный человек и должны понять, что я разгадал ваши планы. Вы хотите выиграть время, чтобы найти и присвоить нечто ценное, о чем говорится в манускрипте. Если я приму ваше предложение и повезу манускрипт в Карпаты, а Уваров со своей бандой спустя пару дней выяснит, что их надули, то мне оторвут голову и уже бесполезный манускрипт воткнут на ее место.
– С какой стати? – заморгал Курахов. – Зачем вы забиваете голову всевозможными догадками и пытаетесь усложнить свою задачу? Уваров хочет получить манускрипт – он его получит!
– Значит, ваши намерения чисты? И вы не пытаетесь меня подставить?
– Прекратите, Кирилл Андреевич! – замахал руками Курахов. – Ваши подозрения выеденного яйца не стоят.
Слезы мои высохли. Я смотрел на профессора холодно и жестко. Если передо мной человек, который откровенно лжет мне, то я всегда отношусь к нему, как к врагу. Лжец – почти всегда недоброжелатель. Профессор заволновался. Он принялся ходить по кабинету и, насупив брови, смотрел себе под ноги. Затянувшаяся пауза затягивала его в пропасть, откуда он не сможет выбраться. Как рыба в воде, он чувствовал себя уверенно лишь в полемике и спорах.
– Значит, отказываетесь? – спросил он.
– Безусловно, – подтвердил я.
– Что ж, – явно угрожая, прошептал он. – Тогда мне придется обратиться в милицию. Но не думаю, что вам от этого будет лучше.
Профессор блефовал. Он сам боялся милиции как черт ладана и мучительно раздумывал, отыскивая выход из создавшегося положения. Я не знал наверняка, но чувствовал, что выхода у него нет. Ему приходилось жертвовать либо Мариной, либо теми ценностями, путь к которым указывал манускрипт. И чем дольше он не мог сделать выбор в пользу своей падчерицы, тем больше я убеждался, что передо мной – жадный до абсурда человек и что ценности, связанные с именами Христофоро ди Негро и Аргуэльо, весьма велики.
Профессор заметил, что я мыслями где-то уже далеко. Может быть, он даже уловил ту невидимую метаморфозу, которая превращала меня в его противника.
– Вы пожалеете, – послал Курахов последний снаряд, но он прошел мимо цели. Злость и презрение, которые я испытывал к профессору и Уварову, превратили меня в бесчувственного жлоба, не воспринимающего ни просьбы, ни угрозы, не ведающего ни логики, ни выгоды.
Я даже не заметил, как дверь за профессором захлопнулась. У меня не много времени, думал я. В полдень Уваров в последний раз позвонит Курахову с побережья. Потом его можно будет найти только в этой дурацкой Лазейкине… Пролезаевке… Влезавщине – или как там эта станция называется? Гоняться за ним я не намерен, наказать за наглость надо здесь, у себя дома, и наказать жестоко. И профессор должен поплатиться за жадность и предательство падчерицы. Он беззащитен – в милицию не пойдет, а тратить деньги на крепких парней не станет. Его можно брать голыми руками и при этом оставаться для него инкогнито. Всем должно воздасться по заслугам.
Глава 30
Отец Агап выглядел настолько несчастным и потерянным, словно от него отказался сам господь бог. Он стягивал резиновой трубкой свой ветхий чемодан, пытался защелкнуть разбитые замки и при этом так горестно вздыхал, что у меня защемило сердце.
– Далеко собрались, батюшка? – спросил я, подметая усыпанный стеклянной крошкой пол.
– Далеко, Кирилл Андреевич, – ответил священник и стал кашлять.
– Что ж это вы так неожиданно?
– Не смею больше пользоваться вашей добротой… А пользы от меня, как видите, никакой нет.
– Да бросьте вы! – пожалел я батюшку. – Живите, я вас не прогоняю.
– Нет, Кирилл Андреевич! Поеду.
Я ждал, что батюшка спросит о Марине, но он демонстрировал полное безразличие к своей подопечной. Поднял чемодан, затем опустил его, порылся в полиэтиленовом пакете, набитом какими-то тряпками, и, стыдясь снова стать моим должником, тихо попросил:
– Вы не могли бы дать мне какие-нибудь старые, ненужные ботинки? Мои не так давно порвались, а новые я как-то забыл купить.
Старую и тем более ненужную обувь я не хранил, и пришлось пожертвовать зимними ботинками «Трек» на мощной подошве, в которых я намеревался поехать на Рождество в Москву. Поездка, в связи с уходом Анны, видимо, накрылась медным тазом, и я расстался с ботинками без особого сожаления.
– Спасибо, Кирилл Андреевич, – дрогнувшим голосом произнес батюшка, опуская глаза и пряча навернувшиеся слезы. – Я недолго… Я верну… Попользуюсь немного…
– Ладно! – махнул я рукой. – Чепуха. Не принимайте близко к сердцу.
Я дождался, когда батюшка, перекрестившись на все четыре стороны, буркнет «С богом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
– А вы что будете делать? – прервал я его.
– Я? Мне надо срочно уехать. Я же вам говорил. Через пять-шесть дней я вернусь, и мы перешлем этот вшивый манускрипт Уварову… Я в долгу перед вами не останусь, – добавил профессор и очень смешно подмигнул.
– Сожалею, Валерий Петрович, – ответил я. – Найдите кого-нибудь другого, кто занимался бы вашими проблемами. А мне все это уже надоело.
И захлопнул перед ним дверь.
Лада, завернувшись в простыню, стояла у самой двери, прислонившись спиной к стене.
– Правильно сделал, – сказала она.
– Правильно или нет, но я не люблю, когда меня принимают за идиота.
– Мне показалось, что вы оба знаете, кто похитил Марину.
– Да и ты его знаешь. Точнее, один раз видела. Сразу после того, как села в мою машину.
Лада поняла, о ком я говорю.
– Да, – согласилась она. – Этот мог. Килограмм сто мускулов, не меньше. А что же твоя Анна? Вы теперь, выходит, по разные стороны баррикады?
Я промолчал.
– Ушлый мужик, – задумчиво сказала Лада.
– Не ушлый, а наглый. И я его накажу. Наступил предел моему терпению.
– Я не об этом амбале. Я о профессоре. Видимо, его манускрипт сейчас стоит больших денег, а через пять-шесть дней, когда он его отдаст, за него и рубля не получишь. Что такое манускрипт – ценная акция или какой-нибудь выигрышный билет?
– Так, ерунда, – невнятно ответил я, едва размыкая губы. – Записки биографа испанского рода Аргуэльо, пятнадцатый век…
Лада ничего не ответила. А может быть, я уже ее не услышал. Сон теплой и тяжелой волной накрыл меня, словно я нырнул в летнее море с высокой скалы и сразу ушел глубоко под воду, и в этой воде с колышущимися, как пламя, волосами качалось лицо Влада Уварова, и я медленно бил его кулаками, и хрустела носовая перегородка, и брызгами вылетали глаза, и в муку крошились зубы, и Влад ревел раненым зверем и окрашивал воду вокруг себя бурым туманом.
Глава 29
Утро выдалось мрачным во всех отношениях. Я проснулся в седьмом часу от сильной головной боли. За окном все еще шел дождь, небо заволокло низкими серыми тучами, и море, такое же по цвету, слилось с ним в одну огромную и беспросветную тоску.
Лады не было, вместо нее на подушке лежала пудреница, а под ней – две стодолларовые купюры. У меня не было никакого желания ломать больную голову над скрытым смыслом этого знака, и я закинул пудреницу и деньги в сейф. Если забыла – вернется и заберет.
Профессор бродил по коридору с красными от недосыпа глазами, демонстративно не глядя на меня и не здороваясь. Я сделал вид, что куда-то собираюсь, что никакие телефонные звонки меня не интересуют, но старался все время находиться недалеко от кабинета и украдкой посматривал на часы. Профессор, в свою очередь, украдкой посматривал на меня и, что было хорошо заметно, мучительно подыскивал повод начать разговор.
Где-то около семи я улучил момент и незаметно от профессора шмыгнул в кабинет, тихо прикрыв за собой дверь. Буквально через минуту телефон закурлыкал. Я дождался, когда профессор в своем номере включит трубку, и только после этого нажал кнопку спикерфона. Теперь я мог подслушать разговор.
– Алло! Это Курахов? – раздался из динамика уже знакомый мне голос с небольшим акцентом на букве «о».
– Да, слушаю вас, – сипло ответил профессор и откашлялся.
– Передаю трубку твоей Марусе. Можешь поговорить…
– Папочка! – в то же мгновение раздался истеричный вопль Марины. – Не слушай их!! Не соглашайся на их условия!! Это воры, это мерзкие люди…
– Теперь, профессор, слушай меня, – вновь раздался голос мужчины. – Диктую адрес: Западная Украина, Карпаты. Поедешь поездом из Львова на Рахов до станции Лазещина. Там стоит маленький заплеванный домик. Зайдешь внутрь, сядешь рядом с кассовым окошком и будешь ждать. Тебе скажут, куда идти дальше.
– Но позвольте… – попытался что-то вставить профессор, но его оборвали:
– Через три дня ты должен привезти манускрипт на станцию Лазещина. Если не можешь сам – отправляй посыльного, его указательный палец на левой руке должен быть перебинтован. Не сделаешь, что я тебе сказал, – Марусю больше не увидишь. Позвоню еще в полдень. К этому времени ты должен взять билет на автобус до Симферополя и сказать мне номер рейса…
Я отключил спикерфон, подошел к шкафу, открыл бар, плеснул в бокал вина, снял с полки первую попавшуюся книгу и сел в кресло. В дверь тотчас постучали.
– Войдите! – крикнул я.
Делая над собой невероятное усилие, профессор растянул губы в улыбке.
– Я не слишком побеспокоил?.. Может быть, вы слышали – мне только что звонили.
– Нет, не слышал. А кто звонил?
– Ну как кто? Разве вы не догадываетесь? Те, кто уже звонил сегодня ночью.
– Что вы говорите! – сыграл я удивление. – И что они от вас хотят?
Профессор промолчал, борясь со своей привычкой разговаривать со мной высокомерно.
– Я, конечно, понимаю, – медленно произнес он, стараясь не смотреть мне в глаза. – При всей вашей занятости и необходимости поддерживать свой, так сказать, интеллектуальный уровень регулярным чтением, я все же смею просить вас о помощи.
Я опустил книгу на колени и отпил из бокала вина, оказавшегося вовсе не вином, а невероятно крепким самогоном, который мне подарил один из моих постояльцев. Я хранил его в качестве незамерзающего омывателя для автомобильных стекол. Не ожидая такого наказания, я уставился на профессора полными слез глазами, силясь выдохнуть убойный сивушный дух. Курахов расценил мое молчание как готовность выслушать и помочь и добавил:
– Я прошу вас отвезти в Карпаты манускрипт. Они обещают взамен отпустить Маришу.
Я сморгнул, и жирная слеза свалилась с ресниц мне на грудь. Профессор проследил за ее полетом и вопросительно посмотрел на меня, словно он хотел выяснить, отчего я плачу. Мое горло постепенно оживало после спазма, но я еще не мог ничего произнести.
– Вас, должно быть, интересует, сколько я вам заплачу?
Я отрицательно покачал головой. Профессору это понравилось.
– Вы правы. Сейчас смешно говорить о деньгах. Деньги, в сравнении с бедой, в которую попала Мариша, – пустяк, бумажки, тлен.
Ко мне наконец вернулась способность говорить. С интересом глядя в бокал, я изменившимся до неузнаваемости голосом сказал:
– Прежде чем взяться за дело, о котором вы меня просите, я хотел бы кое-что уточнить.
– Уточнить? – вскинул брови профессор. – Что уточнить?
– Почему вы лично не хотите отвезти манускрипт в Карпаты? И что вы будете делать, если я соглашусь и повезу его? Останетесь здесь или же куда-то поедете?.. Простите, что-то с горлом… И еще вопросик: не кажется ли вам, что ваше стремление выиграть у Влада несколько дней выглядит подозрительно?
Профессор уставился в пол, стал тереть затылок и встряхивать головой.
– Какое у вас прямо-таки всепроникающее любопытство! Зачем вам все это? – воскликнул он. – Знаете поговорку: меньше знаешь – лучше спишь?
– Валерий Петрович, не надо разыгрывать передо мной дешевый спектакль! Вы ведь умный человек и должны понять, что я разгадал ваши планы. Вы хотите выиграть время, чтобы найти и присвоить нечто ценное, о чем говорится в манускрипте. Если я приму ваше предложение и повезу манускрипт в Карпаты, а Уваров со своей бандой спустя пару дней выяснит, что их надули, то мне оторвут голову и уже бесполезный манускрипт воткнут на ее место.
– С какой стати? – заморгал Курахов. – Зачем вы забиваете голову всевозможными догадками и пытаетесь усложнить свою задачу? Уваров хочет получить манускрипт – он его получит!
– Значит, ваши намерения чисты? И вы не пытаетесь меня подставить?
– Прекратите, Кирилл Андреевич! – замахал руками Курахов. – Ваши подозрения выеденного яйца не стоят.
Слезы мои высохли. Я смотрел на профессора холодно и жестко. Если передо мной человек, который откровенно лжет мне, то я всегда отношусь к нему, как к врагу. Лжец – почти всегда недоброжелатель. Профессор заволновался. Он принялся ходить по кабинету и, насупив брови, смотрел себе под ноги. Затянувшаяся пауза затягивала его в пропасть, откуда он не сможет выбраться. Как рыба в воде, он чувствовал себя уверенно лишь в полемике и спорах.
– Значит, отказываетесь? – спросил он.
– Безусловно, – подтвердил я.
– Что ж, – явно угрожая, прошептал он. – Тогда мне придется обратиться в милицию. Но не думаю, что вам от этого будет лучше.
Профессор блефовал. Он сам боялся милиции как черт ладана и мучительно раздумывал, отыскивая выход из создавшегося положения. Я не знал наверняка, но чувствовал, что выхода у него нет. Ему приходилось жертвовать либо Мариной, либо теми ценностями, путь к которым указывал манускрипт. И чем дольше он не мог сделать выбор в пользу своей падчерицы, тем больше я убеждался, что передо мной – жадный до абсурда человек и что ценности, связанные с именами Христофоро ди Негро и Аргуэльо, весьма велики.
Профессор заметил, что я мыслями где-то уже далеко. Может быть, он даже уловил ту невидимую метаморфозу, которая превращала меня в его противника.
– Вы пожалеете, – послал Курахов последний снаряд, но он прошел мимо цели. Злость и презрение, которые я испытывал к профессору и Уварову, превратили меня в бесчувственного жлоба, не воспринимающего ни просьбы, ни угрозы, не ведающего ни логики, ни выгоды.
Я даже не заметил, как дверь за профессором захлопнулась. У меня не много времени, думал я. В полдень Уваров в последний раз позвонит Курахову с побережья. Потом его можно будет найти только в этой дурацкой Лазейкине… Пролезаевке… Влезавщине – или как там эта станция называется? Гоняться за ним я не намерен, наказать за наглость надо здесь, у себя дома, и наказать жестоко. И профессор должен поплатиться за жадность и предательство падчерицы. Он беззащитен – в милицию не пойдет, а тратить деньги на крепких парней не станет. Его можно брать голыми руками и при этом оставаться для него инкогнито. Всем должно воздасться по заслугам.
Глава 30
Отец Агап выглядел настолько несчастным и потерянным, словно от него отказался сам господь бог. Он стягивал резиновой трубкой свой ветхий чемодан, пытался защелкнуть разбитые замки и при этом так горестно вздыхал, что у меня защемило сердце.
– Далеко собрались, батюшка? – спросил я, подметая усыпанный стеклянной крошкой пол.
– Далеко, Кирилл Андреевич, – ответил священник и стал кашлять.
– Что ж это вы так неожиданно?
– Не смею больше пользоваться вашей добротой… А пользы от меня, как видите, никакой нет.
– Да бросьте вы! – пожалел я батюшку. – Живите, я вас не прогоняю.
– Нет, Кирилл Андреевич! Поеду.
Я ждал, что батюшка спросит о Марине, но он демонстрировал полное безразличие к своей подопечной. Поднял чемодан, затем опустил его, порылся в полиэтиленовом пакете, набитом какими-то тряпками, и, стыдясь снова стать моим должником, тихо попросил:
– Вы не могли бы дать мне какие-нибудь старые, ненужные ботинки? Мои не так давно порвались, а новые я как-то забыл купить.
Старую и тем более ненужную обувь я не хранил, и пришлось пожертвовать зимними ботинками «Трек» на мощной подошве, в которых я намеревался поехать на Рождество в Москву. Поездка, в связи с уходом Анны, видимо, накрылась медным тазом, и я расстался с ботинками без особого сожаления.
– Спасибо, Кирилл Андреевич, – дрогнувшим голосом произнес батюшка, опуская глаза и пряча навернувшиеся слезы. – Я недолго… Я верну… Попользуюсь немного…
– Ладно! – махнул я рукой. – Чепуха. Не принимайте близко к сердцу.
Я дождался, когда батюшка, перекрестившись на все четыре стороны, буркнет «С богом!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65