Как это называется? Мазохизм? Или глупость?
Я услышал, как за спиной открылась дверца автомобиля. Лада выбралась наружу, тотчас споткнулась и пробормотала что-то про задницу негра. Зашуршал гравий. Девушка отошла в сторону, через минуту вернулась, встала за моей спиной.
– Гуманоиды-ы-ы!!! – громко крикнула она небу. – Где вы? А-у-у-у!!
– А-у, – отозвался я. – Я здесь.
Какое-то настырное насекомое щекотало мне ногу, забравшись под штанину. Я тряс ногой, как паралитик, но это не помогало.
– А есть еще жизнь во Вселенной? – спросила Лада.
Черт возьми, подумал я, уже проститутки становятся любознательными, как пионеры… Двести баксов отдал неизвестно за что, лучше бы копил на взятку капитану.
– Эй ты, мужичок! – позвала меня Лада, и я почувствовал ее руки на своих плечах. – Не умирай! У меня есть преимущество перед ней. В отличие от Анюты, я не знаю о тебе ничего плохого. А это, между прочим, очень выгодно для тебя. Поехали! Ночь пролетит – не заметишь.
– А тебе не противно? – спросил я.
– С тобой нет.
– А вообще?
– Слушай, – вздохнув, ответила Лада. – Сделай одолжение, заткнись!
Я заткнулся, и мы поехали.
Глава 26
На центральной улице, от которой во все стороны лучами расходились парковые аллеи из магнолий и пальм, творилось что-то невообразимое. Шквальный ветер, взбесившийся на морских просторах, устроил настоящую вакханалию. На пляже стонали хлипкие черепичные и жестяные крыши соляриев, ходили ходуном «переодевалки», неслись над песком обрывки газет, полиэтиленовые пакеты, и хромали, словно карлики-инвалиды, корявые ветки-плавуны. Грохот волн легко забивал музыкальный писк, который пробивался из самых смелых и «долгоиграющих» кафе; световые гирлянды раскачивались с такой силой, словно это со скакалкой развлекались гиганты; блестящие, мокрые, как швабры, кроны деревьев, будто подражая морю, раскачивались из стороны в сторону, сталкивались, сплетаясь ветками, выбрасывая в воздух фонтаны брызг. Недавние толпы на набережной резко поредели, и теперь по мокрому блестящему, словно зеркало, асфальту короткими перебежками продвигались промокшие одиночки, накрыв головы газетами или пакетами, и с разных сторон, сближаясь и разбрызгивая желтый свет, медленно катились две дежурные милицейские машины.
Моя гостиница вместе с площадкой и хозяйственными пристройками была погружена во мрак, лишь глянцевые от влаги листья виноградника, зеленым ковром закрывающие стену, да черепичная крыша, словно покрытая лаком, отражали огни набережной.
Едва я остановил машину на площадке у калитки, как ветка магнолии, распушив свои жесткие, словно пластиковые, листья, упала сверху на лобовое стекло. Мгновением позже по капоту грохнула мятая жестяная банка из-под пива. Я пожалел машину – в такую погоду оставлять ее под открытым небом было слишком жестоко, и задним ходом отогнал ко входу в военный санаторий, где имелась крытая платная стоянка.
У Лады был совершенно несчастный вид, когда она вышла из теплого и сухого салона «Опеля» под проливной дождь. Я схватил ее за руку и побежал напрямик по лужам и газонам. Господь, свирепея от нашей наглости, сверкал молниями и громыхал громом. Лада часто спотыкалась, останавливалась, пока не догадалась снять свои туфли на высоком каблуке. Промокшее насквозь платье облепило ее бедра, и девушка смешно семенила, рукой оттягивая подол, демонстрируя свои тонкие, символические, сшитые из нескольких веревочек белые трусики.
Я ударил кулаком в железную дверь, но она оказалась заперта. Я принялся молотить по калитке ногой. Лада, глядя на меня, как на коварного обманщика, мелко дрожала и сдувала с кончика носа капельки дождя. От ее некогда объемной прически с романтическими завитками, над которой, должно быть, она трудилась не меньше часа, используя всякие гели и муссы, остались одни воспоминания. Мокрые, потемневшие пряди тонкими полосками расписали ей лоб и щеки. Дешевая цепочка «под золото» спуталась на шее, и крестик оказался на спине. Платье собралось складками на животе. Словом, путаночка представляла из себя жалкое зрелище, и если бы я сфотографировал ее в этот момент, то снимок стал бы просто находкой для какого-нибудь высоконравственного журнала.
Я уже был готов поднять с земли увесистую дубину и ею крушить калитку, как услышал мелодичный звон колокольчика на двери в кафе и покашливание отца Агапа.
– Это вы, Кирилл Андреевич? – спросил он и клацнул засовом. – Страшная погода, страшная! – сказал он, пропуская меня и Ладу во двор. – И опять нет света. Сидим при свечах.
Ураган хорошо порезвился во дворе. Поваленные зонты сбились в кучу, из рваных дыр вылезли металлические прутья растяжек; пластиковые столы и стулья валялись где попало кверху ножками.
Лада, как беспризорная кошка, инстинктивно почувствовав сухое, защищенное от непогоды место, кинулась к стеклянным дверям, на пороге бросила туфли, вошла в зал кафе, слабо освещенный свечами, обрамленный вдоль стеклянных стен пальмами в кашпо, и, не сдерживая восторга, пропела:
– Как тут хорошо! Как здорово!
Я зашел следом за ней. Отец Агап торопливо запер за мной калитку и стеклянные двери.
– Добрый вечер, господин директор! – услышал я из темноты голос Курахова. – По случаю дождя и ветра ужин отменяется?
Только сейчас я разглядел профессора и Марину, сидящих за дальним боковым столиком, примыкающим к стойке бара. Валерий Петрович, близко придвинувшись к свече, читал газету, а падчерица, одетая в непривычную для нее ядовито-желтую футболку, штопала кофточку.
– Я пытался разжечь примус, – оправдываясь, сказал батюшка, словно я просил его об этом. – Но у меня ничего не получилось.
– Какое счастье, какое счастье, – бормотал профессор, перелистывая страницу, – что у вас ничего не получилось. Даже если бы вы не сожгли эту, так сказать, гостиницу, то сварганили бы какой-нибудь ведический деликатес вроде вареного лука с сырой репкой и листьями пареной крапивы.
– На кухне я нашел немного помидоров, но нет сметаны, – сказал мне отец Агап. – Если вы позволите…
– Господин директор, у вас появилась новая работница? Это что ж, вместо Риты?.. М-да, по внешнему виду сразу ясно, что эта леди – прекрасный кулинар. И все же должен заметить, текучка кадров у вас стремительная! Даже не просто текучка, а прямо-таки низвержение!..
Курахов, криво улыбаясь, не скрывал иронии, и я, предвидя, что Лада может ответить Курахову какой-нибудь неприличной фразой, поспешил взять ее под локоть и увести наверх.
– Какой вредный мужичишка, – сказала Лада, входя ко мне в кабинет и сослепу натыкаясь на стулья. – Он твой клиент, да?.. Я тебя понимаю… Послушай, Кирилл Андреевич, у тебя есть какая-нибудь сухая одежонка, я хочу переодеться и помочь тебе приготовить ужин.
Она раздевалась свободно, словно находилась в женской бане, и, что мне понравилось, не стала пошлым голосом просить расстегнуть крючок на платье, что в кино и литературе делает по поводу и без повода всякая приличная и неприличная женщина. Без затруднений расстегнула его сама, скинула мокрую одежду на пол, перешагнула через нее, взяла из моих рук полотенце и стала вытираться, пока я, шаря лучом фонарика по полкам шкафа, искал для нее шорты и майку.
– Ты не волнуйся, – сказала она, с трудом расчесывая спутавшиеся волосы. – Я у тебя ничего не украду.
– А я не боюсь, – соврал я.
– Все боятся, – уверенно ответила Лада. – Но ты вообще ни о чем не беспокойся. Ты будешь рад, что познакомился со мной.
– Почему ты так уверена?
– Почему? – Лада приложила к себе бежевые шорты, которые я ей дал. – А черт его знает, почему… Это какой размерчик? Пятьдесят шестой? Надеюсь, это штанишки не твоей Анютки?
– А тебе не все равно? – Мне не понравился ее вопрос, и я не смог скрыть раздражения. – Надевай, что дают, и постарайся больше не упоминать это имя.
– Ладно, ладно! – поспешила признать вину Лада. – Не убивай меня, я больше так не буду… Сыр у тебя есть? А майонез? А чеснок?.. Нет, я бы повесилась от такой жизни: каждый день ломать голову над тем, как и чем накормить этих желчных и привередливых клиентов.
– Твоя работа лучше?
Лада отреагировала на мой вопрос так, словно я сказал о ней что-то нехорошее.
– Только не надо! Только не надо судить о том, чего не знаешь!.. Почапали вниз, не то этот больно умный дядечка слопает газету вместе с буквами.
Я придержал Ладу на выходе.
– Постарайся не вмешиваться в наш разговор и не отвечать, что бы этот дядечка тебе ни сказал.
– Ух ты! – обалдела от такой просьбы Лада. – Это уже извращение. Это слишком дорого будет стоить.
Мы пошли по темной лестнице вниз. Лада шла слева от меня, плечом к плечу, наступая на желтый круг света, расплавленным золотом стекающий по ступеням. Я на минуту задумался и чуть было не назвал ее Анной.
– Вам помочь? – спросил отец Агап, когда мы спустились в зал.
– Ну что вы, батюшка! – не отрываясь от газеты, за меня ответил Курахов. – Вы будете только путаться под ногами. У господина директора такая универсальная помощница, а тут вы…
Марина закончила штопать кофточку и надела ее поверх футболки. Я вынес из подсобки примус, поставил его на порог и положил в форсунку таблетку сухого топлива. Профессор негромко мурлыкал, шумно и часто переворачивая страницы газеты.
– «И вновь море принимает жертву!» – зачитал он заголовок. – Кошмар… Кошмар… Таких нельзя подпускать к воде на пушечный выстрел.
– Что там? – заинтересовалась Марина, отгибая край газеты так, чтобы видеть заметку.
– «Вчера вблизи пионерского пляжа поселка Приветное, – стал читать профессор, – обнаружен труп молодого мужчины. Тело утопленника прибоем вынесло на камни, в результате чего у несчастного во многих местах были поломаны кости, а также обезображено лицо. Личность утонувшего пока не установлена. Несчастье, по-видимому, произошло по вине пострадавшего, который не соблюдал правила поведения на воде». Все ясно? – спросил профессор, перелистывая страницу и поднимая глаза на Марину. – Нельзя купаться в шторм, заруби это себе на носу!
Это Олег, понял я, взял пачку салфеток и подошел к столу, за которым сидел профессор. Газетой уже занялась Марина. Она разложила ее перед собой, низко опустила голову и, тарабаня пальцами по столу, перечитывала заметку. Я, наполняя салфетницу, успел из-за ее плеча пробежать глазами по тексту. Вблизи пионерского пляжа поселка Приветное, мысленно повторил я. Ну да, это в двух-трех километрах от заповедника, где мы ныряли в тот день, будь он трижды проклят.
Марина подняла на меня многозначительный взгляд. Я выдержал его и даже сделал вид, что ничего не понял.
Вслед за мной к столу подошла Лада. В одной руке она держала свечу, а во второй – вилки и ножи.
– Вот так, – произнес профессор, сопровождая взглядом руки Лады. – В курортных зонах нет ничего опаснее, чем море и СПИД… Так с каким блюдом вы собираетесь сегодня дебютировать, уважаемая… э-э-э, не знаю вашего, так сказать, имени.
– Вам понравится, – обаятельно улыбнувшись, ответила Лада.
– Понравится! – повторил профессор и откинулся на спинку стула. – Мне понравится!.. Что меня откровенно шокирует в нынешней молодежи, так это неуемная самоуверенность. Может быть, без этого качества сегодня не прожить, спорить не стану, но так безапелляционно заявлять, даже не зная моих вкусовых пристрастий, – это высший пилотаж.
– Мне думается, Валерий Петрович, – вставил отец Агап, зачем-то протирая полотенцем и без того чистые бокалы, – что девушка сказала это без какого бы то ни было желания возвыситься перед вами. Ей всего лишь хочется сделать вам приятное.
– Если говорить о приятном, то это скорее область интересов господина директора, – нечленораздельно, словно комкая слова, произнес профессор и снова взглянул на Ладу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Я услышал, как за спиной открылась дверца автомобиля. Лада выбралась наружу, тотчас споткнулась и пробормотала что-то про задницу негра. Зашуршал гравий. Девушка отошла в сторону, через минуту вернулась, встала за моей спиной.
– Гуманоиды-ы-ы!!! – громко крикнула она небу. – Где вы? А-у-у-у!!
– А-у, – отозвался я. – Я здесь.
Какое-то настырное насекомое щекотало мне ногу, забравшись под штанину. Я тряс ногой, как паралитик, но это не помогало.
– А есть еще жизнь во Вселенной? – спросила Лада.
Черт возьми, подумал я, уже проститутки становятся любознательными, как пионеры… Двести баксов отдал неизвестно за что, лучше бы копил на взятку капитану.
– Эй ты, мужичок! – позвала меня Лада, и я почувствовал ее руки на своих плечах. – Не умирай! У меня есть преимущество перед ней. В отличие от Анюты, я не знаю о тебе ничего плохого. А это, между прочим, очень выгодно для тебя. Поехали! Ночь пролетит – не заметишь.
– А тебе не противно? – спросил я.
– С тобой нет.
– А вообще?
– Слушай, – вздохнув, ответила Лада. – Сделай одолжение, заткнись!
Я заткнулся, и мы поехали.
Глава 26
На центральной улице, от которой во все стороны лучами расходились парковые аллеи из магнолий и пальм, творилось что-то невообразимое. Шквальный ветер, взбесившийся на морских просторах, устроил настоящую вакханалию. На пляже стонали хлипкие черепичные и жестяные крыши соляриев, ходили ходуном «переодевалки», неслись над песком обрывки газет, полиэтиленовые пакеты, и хромали, словно карлики-инвалиды, корявые ветки-плавуны. Грохот волн легко забивал музыкальный писк, который пробивался из самых смелых и «долгоиграющих» кафе; световые гирлянды раскачивались с такой силой, словно это со скакалкой развлекались гиганты; блестящие, мокрые, как швабры, кроны деревьев, будто подражая морю, раскачивались из стороны в сторону, сталкивались, сплетаясь ветками, выбрасывая в воздух фонтаны брызг. Недавние толпы на набережной резко поредели, и теперь по мокрому блестящему, словно зеркало, асфальту короткими перебежками продвигались промокшие одиночки, накрыв головы газетами или пакетами, и с разных сторон, сближаясь и разбрызгивая желтый свет, медленно катились две дежурные милицейские машины.
Моя гостиница вместе с площадкой и хозяйственными пристройками была погружена во мрак, лишь глянцевые от влаги листья виноградника, зеленым ковром закрывающие стену, да черепичная крыша, словно покрытая лаком, отражали огни набережной.
Едва я остановил машину на площадке у калитки, как ветка магнолии, распушив свои жесткие, словно пластиковые, листья, упала сверху на лобовое стекло. Мгновением позже по капоту грохнула мятая жестяная банка из-под пива. Я пожалел машину – в такую погоду оставлять ее под открытым небом было слишком жестоко, и задним ходом отогнал ко входу в военный санаторий, где имелась крытая платная стоянка.
У Лады был совершенно несчастный вид, когда она вышла из теплого и сухого салона «Опеля» под проливной дождь. Я схватил ее за руку и побежал напрямик по лужам и газонам. Господь, свирепея от нашей наглости, сверкал молниями и громыхал громом. Лада часто спотыкалась, останавливалась, пока не догадалась снять свои туфли на высоком каблуке. Промокшее насквозь платье облепило ее бедра, и девушка смешно семенила, рукой оттягивая подол, демонстрируя свои тонкие, символические, сшитые из нескольких веревочек белые трусики.
Я ударил кулаком в железную дверь, но она оказалась заперта. Я принялся молотить по калитке ногой. Лада, глядя на меня, как на коварного обманщика, мелко дрожала и сдувала с кончика носа капельки дождя. От ее некогда объемной прически с романтическими завитками, над которой, должно быть, она трудилась не меньше часа, используя всякие гели и муссы, остались одни воспоминания. Мокрые, потемневшие пряди тонкими полосками расписали ей лоб и щеки. Дешевая цепочка «под золото» спуталась на шее, и крестик оказался на спине. Платье собралось складками на животе. Словом, путаночка представляла из себя жалкое зрелище, и если бы я сфотографировал ее в этот момент, то снимок стал бы просто находкой для какого-нибудь высоконравственного журнала.
Я уже был готов поднять с земли увесистую дубину и ею крушить калитку, как услышал мелодичный звон колокольчика на двери в кафе и покашливание отца Агапа.
– Это вы, Кирилл Андреевич? – спросил он и клацнул засовом. – Страшная погода, страшная! – сказал он, пропуская меня и Ладу во двор. – И опять нет света. Сидим при свечах.
Ураган хорошо порезвился во дворе. Поваленные зонты сбились в кучу, из рваных дыр вылезли металлические прутья растяжек; пластиковые столы и стулья валялись где попало кверху ножками.
Лада, как беспризорная кошка, инстинктивно почувствовав сухое, защищенное от непогоды место, кинулась к стеклянным дверям, на пороге бросила туфли, вошла в зал кафе, слабо освещенный свечами, обрамленный вдоль стеклянных стен пальмами в кашпо, и, не сдерживая восторга, пропела:
– Как тут хорошо! Как здорово!
Я зашел следом за ней. Отец Агап торопливо запер за мной калитку и стеклянные двери.
– Добрый вечер, господин директор! – услышал я из темноты голос Курахова. – По случаю дождя и ветра ужин отменяется?
Только сейчас я разглядел профессора и Марину, сидящих за дальним боковым столиком, примыкающим к стойке бара. Валерий Петрович, близко придвинувшись к свече, читал газету, а падчерица, одетая в непривычную для нее ядовито-желтую футболку, штопала кофточку.
– Я пытался разжечь примус, – оправдываясь, сказал батюшка, словно я просил его об этом. – Но у меня ничего не получилось.
– Какое счастье, какое счастье, – бормотал профессор, перелистывая страницу, – что у вас ничего не получилось. Даже если бы вы не сожгли эту, так сказать, гостиницу, то сварганили бы какой-нибудь ведический деликатес вроде вареного лука с сырой репкой и листьями пареной крапивы.
– На кухне я нашел немного помидоров, но нет сметаны, – сказал мне отец Агап. – Если вы позволите…
– Господин директор, у вас появилась новая работница? Это что ж, вместо Риты?.. М-да, по внешнему виду сразу ясно, что эта леди – прекрасный кулинар. И все же должен заметить, текучка кадров у вас стремительная! Даже не просто текучка, а прямо-таки низвержение!..
Курахов, криво улыбаясь, не скрывал иронии, и я, предвидя, что Лада может ответить Курахову какой-нибудь неприличной фразой, поспешил взять ее под локоть и увести наверх.
– Какой вредный мужичишка, – сказала Лада, входя ко мне в кабинет и сослепу натыкаясь на стулья. – Он твой клиент, да?.. Я тебя понимаю… Послушай, Кирилл Андреевич, у тебя есть какая-нибудь сухая одежонка, я хочу переодеться и помочь тебе приготовить ужин.
Она раздевалась свободно, словно находилась в женской бане, и, что мне понравилось, не стала пошлым голосом просить расстегнуть крючок на платье, что в кино и литературе делает по поводу и без повода всякая приличная и неприличная женщина. Без затруднений расстегнула его сама, скинула мокрую одежду на пол, перешагнула через нее, взяла из моих рук полотенце и стала вытираться, пока я, шаря лучом фонарика по полкам шкафа, искал для нее шорты и майку.
– Ты не волнуйся, – сказала она, с трудом расчесывая спутавшиеся волосы. – Я у тебя ничего не украду.
– А я не боюсь, – соврал я.
– Все боятся, – уверенно ответила Лада. – Но ты вообще ни о чем не беспокойся. Ты будешь рад, что познакомился со мной.
– Почему ты так уверена?
– Почему? – Лада приложила к себе бежевые шорты, которые я ей дал. – А черт его знает, почему… Это какой размерчик? Пятьдесят шестой? Надеюсь, это штанишки не твоей Анютки?
– А тебе не все равно? – Мне не понравился ее вопрос, и я не смог скрыть раздражения. – Надевай, что дают, и постарайся больше не упоминать это имя.
– Ладно, ладно! – поспешила признать вину Лада. – Не убивай меня, я больше так не буду… Сыр у тебя есть? А майонез? А чеснок?.. Нет, я бы повесилась от такой жизни: каждый день ломать голову над тем, как и чем накормить этих желчных и привередливых клиентов.
– Твоя работа лучше?
Лада отреагировала на мой вопрос так, словно я сказал о ней что-то нехорошее.
– Только не надо! Только не надо судить о том, чего не знаешь!.. Почапали вниз, не то этот больно умный дядечка слопает газету вместе с буквами.
Я придержал Ладу на выходе.
– Постарайся не вмешиваться в наш разговор и не отвечать, что бы этот дядечка тебе ни сказал.
– Ух ты! – обалдела от такой просьбы Лада. – Это уже извращение. Это слишком дорого будет стоить.
Мы пошли по темной лестнице вниз. Лада шла слева от меня, плечом к плечу, наступая на желтый круг света, расплавленным золотом стекающий по ступеням. Я на минуту задумался и чуть было не назвал ее Анной.
– Вам помочь? – спросил отец Агап, когда мы спустились в зал.
– Ну что вы, батюшка! – не отрываясь от газеты, за меня ответил Курахов. – Вы будете только путаться под ногами. У господина директора такая универсальная помощница, а тут вы…
Марина закончила штопать кофточку и надела ее поверх футболки. Я вынес из подсобки примус, поставил его на порог и положил в форсунку таблетку сухого топлива. Профессор негромко мурлыкал, шумно и часто переворачивая страницы газеты.
– «И вновь море принимает жертву!» – зачитал он заголовок. – Кошмар… Кошмар… Таких нельзя подпускать к воде на пушечный выстрел.
– Что там? – заинтересовалась Марина, отгибая край газеты так, чтобы видеть заметку.
– «Вчера вблизи пионерского пляжа поселка Приветное, – стал читать профессор, – обнаружен труп молодого мужчины. Тело утопленника прибоем вынесло на камни, в результате чего у несчастного во многих местах были поломаны кости, а также обезображено лицо. Личность утонувшего пока не установлена. Несчастье, по-видимому, произошло по вине пострадавшего, который не соблюдал правила поведения на воде». Все ясно? – спросил профессор, перелистывая страницу и поднимая глаза на Марину. – Нельзя купаться в шторм, заруби это себе на носу!
Это Олег, понял я, взял пачку салфеток и подошел к столу, за которым сидел профессор. Газетой уже занялась Марина. Она разложила ее перед собой, низко опустила голову и, тарабаня пальцами по столу, перечитывала заметку. Я, наполняя салфетницу, успел из-за ее плеча пробежать глазами по тексту. Вблизи пионерского пляжа поселка Приветное, мысленно повторил я. Ну да, это в двух-трех километрах от заповедника, где мы ныряли в тот день, будь он трижды проклят.
Марина подняла на меня многозначительный взгляд. Я выдержал его и даже сделал вид, что ничего не понял.
Вслед за мной к столу подошла Лада. В одной руке она держала свечу, а во второй – вилки и ножи.
– Вот так, – произнес профессор, сопровождая взглядом руки Лады. – В курортных зонах нет ничего опаснее, чем море и СПИД… Так с каким блюдом вы собираетесь сегодня дебютировать, уважаемая… э-э-э, не знаю вашего, так сказать, имени.
– Вам понравится, – обаятельно улыбнувшись, ответила Лада.
– Понравится! – повторил профессор и откинулся на спинку стула. – Мне понравится!.. Что меня откровенно шокирует в нынешней молодежи, так это неуемная самоуверенность. Может быть, без этого качества сегодня не прожить, спорить не стану, но так безапелляционно заявлять, даже не зная моих вкусовых пристрастий, – это высший пилотаж.
– Мне думается, Валерий Петрович, – вставил отец Агап, зачем-то протирая полотенцем и без того чистые бокалы, – что девушка сказала это без какого бы то ни было желания возвыситься перед вами. Ей всего лишь хочется сделать вам приятное.
– Если говорить о приятном, то это скорее область интересов господина директора, – нечленораздельно, словно комкая слова, произнес профессор и снова взглянул на Ладу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65