уезжая в эмиграцию, люди забирают с собой самое ценное, и скорее всего драгоценности… И в той ситуации было вполне логично позаботиться о том, чтобы эти ценности получше спрятать…
– У меня есть возражение, – сказал Реми. – Все нормальные люди перевозят ценные вещи в ручной клади. Если таковые вообще были у ваших дедушки с бабушкой…
– Тоже верно. К тому же, похоже, что дядя был человеком, у которого секреты не держались. Если бы здесь оказались драгоценности, вряд ли он скрыл от всех такое событие. Хотя он мог не найти этот тайник…
– Он его нашел.
– Откуда вы знаете?
– Масло.
– Масло?..
– Машинное.
– У вас на пальце?
– Может, и у вас тоже.
Максим старательно обнюхал свои пальцы.
– Да. У меня тоже. Значит…
– Значит, рычажок был смазан относительно недавно. Во всяком случае, не семьдесят с лишним лет назад.
– Только толку от этого мало. Тайник-то пуст.
– И вообще мне кажется, что тайники в столиках и прочих видах мебели той эпохи – отнюдь не редкость. Это совсем не означает, что все они набиты драгоценностями…
– Час от часу не легче, – сказал Максим. – Мы опять не знаем, что мы ищем. Они помолчали.
– Кофе хотите? – снова спросил Максим.
– Кофе? Превосходная мысль. Хотите, я сварю?
– Что теперь делать будем? – спросил Максим, следуя за Реми на кухню.
– Если бы я знал… – орудовал кофеваркой Реми. – Допустим, я ошибся, в столике ничего нет дополнительно интересного и вор охотился именно за ним самим. Но у нас еще есть ваша ночная гостья. Она-то за чем приходила? В этой квартире должно быть что-то ценное, если это не драгоценности в прямом смысле слова. И я должен это «что-то» найти. Буду снова осматривать все углы.
– Может, тут еще один тайник есть? Вдруг дядя нашел драгоценности и решил их перепрятать? В бачке туалета, например, – сказал полушутливо Максим.
Реми глянул на него серьезно и укоризненно.
– Я туда уже заглядывал, еще в первый раз, на всякий случай. Если бы месье Дор и нашел драгоценности, то лучшего тайника, чем столик, нельзя даже придумать! Зачем ему перепрятывать?
Максим достал из холодильника печенье с апельсиновым мармеладом.
– Вы зачем его в холодильнике держите? – поинтересовался Реми.
– Чтобы шоколад хрустел.
– А-а-а… – сказал уважительно Реми. – Мне такое и в голову не приходило. Вы гурман.
Покончив с кофе, Реми встал посреди гостиной, осматриваясь по сторонам.
– Вам помочь? – спросил Максим.
– Попытайтесь. Но я, как и в прошлый раз, не смогу вам сказать, что искать. Хотя разница, пожалуй, все же есть: в прошлый раз мы с вами искали какое-то указание, намек на то, куда мог подеваться ваш дядя: пометку о назначенном свидании, о делах с кем-то… А в этот раз мы с вами ищем что-нибудь ценное. Может быть, и не в общепринятом смысле слова, а только для кого-то, для одного человека: письмо, кассета, книга, фотографии… Не исключено, что это завещание.
– Завещание?
– Угу.
– Так оно, наверное, у нотариуса хранится, разве нет?
– Может быть. Пока у нас нет факта смерти, мы ничего не можем узнать на этот счет. Но – такое бывает – завещание могло быть составлено и дома. И это может кого-то сильно интересовать.
– Меня, например. Оставил ли мне дядя столик, – ехидно заметил Максим.
– Например, – согласно кивнул Реми, не обращая внимания на его ехидство. – Или Соню. Или Пьера. Чтобы узнать, что в завещании, а может быть, и уничтожить его, в зависимости от содержания… Впрочем, я не говорил, что мы ищем завещание. Я не знаю, Максим, что мы ищем. Будете соображать сами. Надо, например, перетряхнуть все книги, нет ли между страницами чего. Начните пока с этого. А я просмотрю кассеты.
Максим окинул взглядом стеллажи с книгами и пожалел, что предложил столь опрометчиво свою помощь. Но отказываться было поздно, и он безрадостно принялся за работу.
На исходе третьего часа Максим взбунтовался.
– Все, – сказал он раздраженно, – больше я не в состоянии этим заниматься.
Возле его ног лежали стопки книг. Пахло пылью. Максим направился к дивану и уселся, закинув ногу на ногу. Реми, отложив очередную видеокассету, которую он собирался вставить в видеомагнитофон, посмотрел на него несколько смущенно.
– Я понимаю… Если вас это не очень побеспокоит, может, я приглашу Жака, моего помощника, сюда?
– Пожалуйста. – Максим устало кивнул. У него было ощущение, что его ноздри, его глаза, его мозги – и те были набиты пылью. – Приглашайте. Я в библиотеку пойду, с утра собираюсь.
Реми направился к телефону. Максим поднялся с дивана и потянулся.
Поглядел на окно, забрызганное дождем, на низкие грязно-серые тучи, бестолково мотавшиеся по бесцветному небу… Честно говоря, выходить не хотелось.
– Вы мне не сказали, кстати, – окликнул он Реми, когда тот закончил разговор, – как у вас утром просмотр с Вадимом прошел? Вы ведь сегодня должны были пленки с последней сценой смотреть, не так ли?
– Да, – ответил Реми. – Должны были. И посмотрели.
– И что?
– И ничего. Месье Дор, судя по всему, на работе работает. Никаких эмоций, кроме тех, которые ему положены по роли, никаких посторонних оттенков чувств или мыслей…
– Слушайте, Реми, а у меня ведь видеозапись есть! Я снимал дядю, и Вадима, и вообще всех понемножку…
– Давайте посмотрим, – кивнул без особого энтузиазма Реми. – Только сможем ли мы камеру к телевизору подключить? Для этого специальный соединительный шнур нужен. У вас есть?
– Нет.
– Может, у месье Дора найдется?
– Вряд ли, у него ведь нет камеры. С чего бы ему иметь специальный шнур?
– Верно. У Вадима?
Максим набрал его номер. Выслушав, Вадим предложил ехать на студию и просмотреть видеозапись на большом экране. Окинув взглядом разложенные повсюду стопки кассет и книг, Реми вздохнул и согласился.
– Ключ для Жака оставим мадам Вансан. Надеюсь, если он и не найдет ничего интересного, то хотя бы тут приберет слегка… Пока не говорите никому о тайнике в столике. Надо будет еще посоображать на этот счет.
Они заперли квартиру и вышли в раннюю октябрьскую темноту. Лил дождь, и на душе было мерзко. Впервые за все это время на негр нахлынуло внятное чувство утраты, в которую он до сих пор не верил. Или – не хотел верить? Смерть так не шла Арно, эта роль была явно не для его актерской фактуры – яркой, сочной и жизнерадостной…
Впрочем, тот режиссер, что ставит жизнь и смерть на сцене человеческой судьбы, вряд ли в раздаче ролей руководствуется эстетическими соображениями.
Они сидели втроем в маленьком просмотровом видеозале, и вспышки света на экране озаряли три сосредоточенных лица. Реми переспрашивал время от времени, кто что сказал – микрофон видеокамеры не очень хорошо улавливал звук на большом расстоянии. Прошли сцены репетиции; мелькали лица съемочной группы, гримерша кокетливо улыбнулась в камеру, возникал Вадим, отдающий распоряжения; пошла наконец основная сцена с Арно. На некоторое время немногочисленные зрители этого маленького зала забыли о цеди своего просмотра, захваченные игрой Арно Дора.
– Великолепно. Превосходно сыграно. А, что скажешь, Максим? – Вадим повернулся к нему с оживлением, но, увидев выражение Максимова лица, словно вспомнил, зачем он здесь, и помрачнел: "Что я буду делать, если Арно не отыщем?
Где я теперь такого актера найду?.." – тихо запричитал он себе под нос.
Максим молча перевел взгляд на экран, на котором дядя, помахав в камеру Максиму, уже огибал угол дома и потом снова высунулся из-за угла, изобразив, что его тошнит. Реми внимательно вглядывался в экран. Затем изображение заслонили чьи-то ноги. «Это я камеру на землю поставил, когда писать ходил», – объяснил Максим. Ноги ушли; открылась сцена с лежащей на земле девочкой, которая удачно попала прямо в центр кадра. Вадим заинтересовался неожиданным ракурсом с Максимовой камеры и, снова увлекшись, стал комментировать сцену с точки зрения актерской задачи.
Максим не слушал. Ему был хорошо знаком этот режиссерский эгоизм-энтузиазм, и он вовсе не осуждал Вадима, но сейчас сердце его болезненно сжалось. Он ни разу не просматривал свою кассету и даже забыл о ней, и теперь он видел лицо дяди, живого и реального, и молил его молча: ну объявись, ну возникни откуда-нибудь, нарушь эту молчаливую пустоту длиной почти в неделю, скажи, что разыграл, что запил, что свалял Дурака, – но только объявись!.. И ему показалось, что он вот-вот заплачет, и это будет неприлично – плакать, ему, мужчине и известному режиссеру; и еще он подумал, что успел привязаться к своему пятиюродному Дяде больше, чем он предполагал, и теперь для него в стране Франции действительно образовалась пустота, в его сознании, по крайней мере; пустота, которую никто не смог бы заполнить, даже и Соня; Соня – это вообще не то, что может заполнить твою душу, тебя; Соня – это, наоборот, то, что ты заполняешь… Даже не заполняешь, не так; Соня – это то, во что ты падаешь.
Пропасть, в которую ты срываешься. Срываешься и падаешь, летишь, без конца, без дна… Ему остро захотелось домой, в Москву, к друзьям, к поклонникам и поклонницам, к привычному стилю и быту, и, главное, подальше от этого темного зала, от этого детектива, от Вадима, от Сони – да-да. Сони, подальше от нее и от ее загадок; подальше от всей этой гнетущей атмосферы необъяснимого и мрачного исчезновения дяди, привкуса преступления, ужаса, смерти…
Кассета закончилась. Экран погас, и в зальчике зажегся неяркий свет.
Подождав, Вадим спросил:
– Ну и как, вам это дало что-нибудь? Детектив смотрел на него, задумавшись. Вадим повторил вопрос.
– Скажите, – произнес наконец Реми, – а вы… И замолчал. Оба режиссера смотрели на него в ожидании продолжения.
– Я не понимаю, – снова заговорил Реми, – в этой сцене… Что-то странное… Да?
– В последней? – спросил Вадим.
– Зачем он… Или это…
Реми смотрел на них невидящими глазами.
– Реми, – позвал его Максим, – вы какую сцену имеете в виду? Последнюю?
– В этом доме есть подвал?
– Да. Из него как раз вылезали актеры. Только он почти весь засыпан обвалившимися камнями…
– Прогоните мне еще раз сцену с вашей актрисой, – скомандовал Реми. – Там, где она на земле возле пролома.
Свет снова погас, и замелькали только что виденные кадры.
– Вы говорили, что у вас была проблема со световым эффектом, – бормотал Реми. – Ну-ка помедленней.
Он прогонял снова кадр за кадром. Напряженное молчание зависло в душном зальчике. «Падший ангел» вставал на четвереньки и вновь плюхался в грязь. Ее личико принимало все более горькое выражение.
– Хороша, правда? – вполголоса спросил Вадим у Максима.
– Хороша, – искренне и безразлично ответил Максим.
– Боже мой, как же так, все, все насмарку! Столько уже сделано, столько уже вложено сил, денег, времени – и таланта! И теперь – все в мусорную корзину!
– снова стал сокрушаться Вадим. – Кто теперь мне заменит…
– Там тень, – сказал Реми.
– Где?
– В кадре.
Вадим и Максим уставились на экран. Разумеется, тень. Тело девочки дает тень, так ведь? Она же не привидение, не зомби, это натурально, что тень!
– Нет, – сказал Реми, – то есть да. От нее, конечно, тень. Но я имею в виду не от нее тень, а… И снова замолчал.
– Ну, – нетерпеливо произнес Вадим, – не тяните. Я плохо что-то понимаю, о чем идет речь.
– …а в проломе…
Максим и Вадим снова вперились взглядами в экран.
– Там тень с обратной стороны дома, – внятно выговорил наконец Реми. – Там что-то есть. Смотрите! Смотрите не на актрису, а в пролом.
Взгляды сосредоточились в указанном направлении.
Там действительно что-то было.
И это что-то медленно ползло с обратной стороны дома.
В зале зависло оцепенение.
– Можно сделать изображение покрупнее? – деловито нарушил тишину Реми.
– Да, конечно, – засуетился Вадим. – Моррис, – крикнул он.
– Я слышал, – отозвался голос из проекторской. – Сделаю.
Три пары глаз не отрывались от экрана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– У меня есть возражение, – сказал Реми. – Все нормальные люди перевозят ценные вещи в ручной клади. Если таковые вообще были у ваших дедушки с бабушкой…
– Тоже верно. К тому же, похоже, что дядя был человеком, у которого секреты не держались. Если бы здесь оказались драгоценности, вряд ли он скрыл от всех такое событие. Хотя он мог не найти этот тайник…
– Он его нашел.
– Откуда вы знаете?
– Масло.
– Масло?..
– Машинное.
– У вас на пальце?
– Может, и у вас тоже.
Максим старательно обнюхал свои пальцы.
– Да. У меня тоже. Значит…
– Значит, рычажок был смазан относительно недавно. Во всяком случае, не семьдесят с лишним лет назад.
– Только толку от этого мало. Тайник-то пуст.
– И вообще мне кажется, что тайники в столиках и прочих видах мебели той эпохи – отнюдь не редкость. Это совсем не означает, что все они набиты драгоценностями…
– Час от часу не легче, – сказал Максим. – Мы опять не знаем, что мы ищем. Они помолчали.
– Кофе хотите? – снова спросил Максим.
– Кофе? Превосходная мысль. Хотите, я сварю?
– Что теперь делать будем? – спросил Максим, следуя за Реми на кухню.
– Если бы я знал… – орудовал кофеваркой Реми. – Допустим, я ошибся, в столике ничего нет дополнительно интересного и вор охотился именно за ним самим. Но у нас еще есть ваша ночная гостья. Она-то за чем приходила? В этой квартире должно быть что-то ценное, если это не драгоценности в прямом смысле слова. И я должен это «что-то» найти. Буду снова осматривать все углы.
– Может, тут еще один тайник есть? Вдруг дядя нашел драгоценности и решил их перепрятать? В бачке туалета, например, – сказал полушутливо Максим.
Реми глянул на него серьезно и укоризненно.
– Я туда уже заглядывал, еще в первый раз, на всякий случай. Если бы месье Дор и нашел драгоценности, то лучшего тайника, чем столик, нельзя даже придумать! Зачем ему перепрятывать?
Максим достал из холодильника печенье с апельсиновым мармеладом.
– Вы зачем его в холодильнике держите? – поинтересовался Реми.
– Чтобы шоколад хрустел.
– А-а-а… – сказал уважительно Реми. – Мне такое и в голову не приходило. Вы гурман.
Покончив с кофе, Реми встал посреди гостиной, осматриваясь по сторонам.
– Вам помочь? – спросил Максим.
– Попытайтесь. Но я, как и в прошлый раз, не смогу вам сказать, что искать. Хотя разница, пожалуй, все же есть: в прошлый раз мы с вами искали какое-то указание, намек на то, куда мог подеваться ваш дядя: пометку о назначенном свидании, о делах с кем-то… А в этот раз мы с вами ищем что-нибудь ценное. Может быть, и не в общепринятом смысле слова, а только для кого-то, для одного человека: письмо, кассета, книга, фотографии… Не исключено, что это завещание.
– Завещание?
– Угу.
– Так оно, наверное, у нотариуса хранится, разве нет?
– Может быть. Пока у нас нет факта смерти, мы ничего не можем узнать на этот счет. Но – такое бывает – завещание могло быть составлено и дома. И это может кого-то сильно интересовать.
– Меня, например. Оставил ли мне дядя столик, – ехидно заметил Максим.
– Например, – согласно кивнул Реми, не обращая внимания на его ехидство. – Или Соню. Или Пьера. Чтобы узнать, что в завещании, а может быть, и уничтожить его, в зависимости от содержания… Впрочем, я не говорил, что мы ищем завещание. Я не знаю, Максим, что мы ищем. Будете соображать сами. Надо, например, перетряхнуть все книги, нет ли между страницами чего. Начните пока с этого. А я просмотрю кассеты.
Максим окинул взглядом стеллажи с книгами и пожалел, что предложил столь опрометчиво свою помощь. Но отказываться было поздно, и он безрадостно принялся за работу.
На исходе третьего часа Максим взбунтовался.
– Все, – сказал он раздраженно, – больше я не в состоянии этим заниматься.
Возле его ног лежали стопки книг. Пахло пылью. Максим направился к дивану и уселся, закинув ногу на ногу. Реми, отложив очередную видеокассету, которую он собирался вставить в видеомагнитофон, посмотрел на него несколько смущенно.
– Я понимаю… Если вас это не очень побеспокоит, может, я приглашу Жака, моего помощника, сюда?
– Пожалуйста. – Максим устало кивнул. У него было ощущение, что его ноздри, его глаза, его мозги – и те были набиты пылью. – Приглашайте. Я в библиотеку пойду, с утра собираюсь.
Реми направился к телефону. Максим поднялся с дивана и потянулся.
Поглядел на окно, забрызганное дождем, на низкие грязно-серые тучи, бестолково мотавшиеся по бесцветному небу… Честно говоря, выходить не хотелось.
– Вы мне не сказали, кстати, – окликнул он Реми, когда тот закончил разговор, – как у вас утром просмотр с Вадимом прошел? Вы ведь сегодня должны были пленки с последней сценой смотреть, не так ли?
– Да, – ответил Реми. – Должны были. И посмотрели.
– И что?
– И ничего. Месье Дор, судя по всему, на работе работает. Никаких эмоций, кроме тех, которые ему положены по роли, никаких посторонних оттенков чувств или мыслей…
– Слушайте, Реми, а у меня ведь видеозапись есть! Я снимал дядю, и Вадима, и вообще всех понемножку…
– Давайте посмотрим, – кивнул без особого энтузиазма Реми. – Только сможем ли мы камеру к телевизору подключить? Для этого специальный соединительный шнур нужен. У вас есть?
– Нет.
– Может, у месье Дора найдется?
– Вряд ли, у него ведь нет камеры. С чего бы ему иметь специальный шнур?
– Верно. У Вадима?
Максим набрал его номер. Выслушав, Вадим предложил ехать на студию и просмотреть видеозапись на большом экране. Окинув взглядом разложенные повсюду стопки кассет и книг, Реми вздохнул и согласился.
– Ключ для Жака оставим мадам Вансан. Надеюсь, если он и не найдет ничего интересного, то хотя бы тут приберет слегка… Пока не говорите никому о тайнике в столике. Надо будет еще посоображать на этот счет.
Они заперли квартиру и вышли в раннюю октябрьскую темноту. Лил дождь, и на душе было мерзко. Впервые за все это время на негр нахлынуло внятное чувство утраты, в которую он до сих пор не верил. Или – не хотел верить? Смерть так не шла Арно, эта роль была явно не для его актерской фактуры – яркой, сочной и жизнерадостной…
Впрочем, тот режиссер, что ставит жизнь и смерть на сцене человеческой судьбы, вряд ли в раздаче ролей руководствуется эстетическими соображениями.
Они сидели втроем в маленьком просмотровом видеозале, и вспышки света на экране озаряли три сосредоточенных лица. Реми переспрашивал время от времени, кто что сказал – микрофон видеокамеры не очень хорошо улавливал звук на большом расстоянии. Прошли сцены репетиции; мелькали лица съемочной группы, гримерша кокетливо улыбнулась в камеру, возникал Вадим, отдающий распоряжения; пошла наконец основная сцена с Арно. На некоторое время немногочисленные зрители этого маленького зала забыли о цеди своего просмотра, захваченные игрой Арно Дора.
– Великолепно. Превосходно сыграно. А, что скажешь, Максим? – Вадим повернулся к нему с оживлением, но, увидев выражение Максимова лица, словно вспомнил, зачем он здесь, и помрачнел: "Что я буду делать, если Арно не отыщем?
Где я теперь такого актера найду?.." – тихо запричитал он себе под нос.
Максим молча перевел взгляд на экран, на котором дядя, помахав в камеру Максиму, уже огибал угол дома и потом снова высунулся из-за угла, изобразив, что его тошнит. Реми внимательно вглядывался в экран. Затем изображение заслонили чьи-то ноги. «Это я камеру на землю поставил, когда писать ходил», – объяснил Максим. Ноги ушли; открылась сцена с лежащей на земле девочкой, которая удачно попала прямо в центр кадра. Вадим заинтересовался неожиданным ракурсом с Максимовой камеры и, снова увлекшись, стал комментировать сцену с точки зрения актерской задачи.
Максим не слушал. Ему был хорошо знаком этот режиссерский эгоизм-энтузиазм, и он вовсе не осуждал Вадима, но сейчас сердце его болезненно сжалось. Он ни разу не просматривал свою кассету и даже забыл о ней, и теперь он видел лицо дяди, живого и реального, и молил его молча: ну объявись, ну возникни откуда-нибудь, нарушь эту молчаливую пустоту длиной почти в неделю, скажи, что разыграл, что запил, что свалял Дурака, – но только объявись!.. И ему показалось, что он вот-вот заплачет, и это будет неприлично – плакать, ему, мужчине и известному режиссеру; и еще он подумал, что успел привязаться к своему пятиюродному Дяде больше, чем он предполагал, и теперь для него в стране Франции действительно образовалась пустота, в его сознании, по крайней мере; пустота, которую никто не смог бы заполнить, даже и Соня; Соня – это вообще не то, что может заполнить твою душу, тебя; Соня – это, наоборот, то, что ты заполняешь… Даже не заполняешь, не так; Соня – это то, во что ты падаешь.
Пропасть, в которую ты срываешься. Срываешься и падаешь, летишь, без конца, без дна… Ему остро захотелось домой, в Москву, к друзьям, к поклонникам и поклонницам, к привычному стилю и быту, и, главное, подальше от этого темного зала, от этого детектива, от Вадима, от Сони – да-да. Сони, подальше от нее и от ее загадок; подальше от всей этой гнетущей атмосферы необъяснимого и мрачного исчезновения дяди, привкуса преступления, ужаса, смерти…
Кассета закончилась. Экран погас, и в зальчике зажегся неяркий свет.
Подождав, Вадим спросил:
– Ну и как, вам это дало что-нибудь? Детектив смотрел на него, задумавшись. Вадим повторил вопрос.
– Скажите, – произнес наконец Реми, – а вы… И замолчал. Оба режиссера смотрели на него в ожидании продолжения.
– Я не понимаю, – снова заговорил Реми, – в этой сцене… Что-то странное… Да?
– В последней? – спросил Вадим.
– Зачем он… Или это…
Реми смотрел на них невидящими глазами.
– Реми, – позвал его Максим, – вы какую сцену имеете в виду? Последнюю?
– В этом доме есть подвал?
– Да. Из него как раз вылезали актеры. Только он почти весь засыпан обвалившимися камнями…
– Прогоните мне еще раз сцену с вашей актрисой, – скомандовал Реми. – Там, где она на земле возле пролома.
Свет снова погас, и замелькали только что виденные кадры.
– Вы говорили, что у вас была проблема со световым эффектом, – бормотал Реми. – Ну-ка помедленней.
Он прогонял снова кадр за кадром. Напряженное молчание зависло в душном зальчике. «Падший ангел» вставал на четвереньки и вновь плюхался в грязь. Ее личико принимало все более горькое выражение.
– Хороша, правда? – вполголоса спросил Вадим у Максима.
– Хороша, – искренне и безразлично ответил Максим.
– Боже мой, как же так, все, все насмарку! Столько уже сделано, столько уже вложено сил, денег, времени – и таланта! И теперь – все в мусорную корзину!
– снова стал сокрушаться Вадим. – Кто теперь мне заменит…
– Там тень, – сказал Реми.
– Где?
– В кадре.
Вадим и Максим уставились на экран. Разумеется, тень. Тело девочки дает тень, так ведь? Она же не привидение, не зомби, это натурально, что тень!
– Нет, – сказал Реми, – то есть да. От нее, конечно, тень. Но я имею в виду не от нее тень, а… И снова замолчал.
– Ну, – нетерпеливо произнес Вадим, – не тяните. Я плохо что-то понимаю, о чем идет речь.
– …а в проломе…
Максим и Вадим снова вперились взглядами в экран.
– Там тень с обратной стороны дома, – внятно выговорил наконец Реми. – Там что-то есть. Смотрите! Смотрите не на актрису, а в пролом.
Взгляды сосредоточились в указанном направлении.
Там действительно что-то было.
И это что-то медленно ползло с обратной стороны дома.
В зале зависло оцепенение.
– Можно сделать изображение покрупнее? – деловито нарушил тишину Реми.
– Да, конечно, – засуетился Вадим. – Моррис, – крикнул он.
– Я слышал, – отозвался голос из проекторской. – Сделаю.
Три пары глаз не отрывались от экрана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53