Соня проводила его обжигающим взглядом.
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить! донеслись последние ноты уже из спальни.
Соня расхохоталась в гостиной. Расхохоталась сначала весело, но смеялась слишком долго, и в ее смехе становились все заметнее нотки неискренности и искусственности.
Вдруг она резко замолчала, сглотнув последние истеричные всхлипы своего нелепого смеха; затихла, прислушиваясь к своим ощущениям, к тому, как напряглось ее тело, до звона в конечностях, и где-то внизу зародилась и пошла вверх расплавляющая волна желания, обжигая и душа. Мучительно поведя головой и бессмысленно улыбаясь – скорее спазм губных пересохших мышц, чем улыбка, – она слепо двинулась к спальне, к закрывшейся за Максимом двери. Она не знала, зачем туда идет и что будет там делать, она еще не успела ни о чем подумать, она просто приближалась, как лунатик, притянутый магией, но только не небесного, а земного, мужского тела, скрывшегося за дверью…
…Как только дверь раскрылась – Максим встретил ее ласковым и, ей показалось, насмешливым взглядом. На нем уже были джинсы и рубашка.
Соня очнулась, вспыхнула, отвернулась и медленно направилась к креслу в гостиной.
Максим сделал шаг ей вслед, поколебался, снова вспомнил о дяде, о странности человеческой натуры; сделал другой шаг, подумал, как ей-то должно быть плохо в такой день!
Чувство щемящей жалости и нежности; понурая и независимая стриженая шейка с дорожкой темных волосиков; тонкие плечики; легкое тельце в полосатых рейтузиках и в трикотажной просторной рубашке…
Догнал, заграбастал в свои руки, примял, как бабочку (не в силу грубости, а в силу неутонченности мужской природы!), начал медленно разворачивать ее к себе, нагибая крепкую лошадиную шею к ее мягким каштановым волосам, к нежному маленькому уху, мелкими шажками легких поцелуев скользя к ее губам, шумно вдыхая ее сладкое дыхание, путавшееся в его усах, вонзаясь поцелуем в самую сердцевинку ее губ, ища языком щелочку между влажными зубами, которая так долго сводила его с ума…
Ее медовые глаза померкли, закрылись, опушив щеки темной щетинкой ресниц. Максим запустил свои большие ладони в короткие рукава ее трикотажной рубашечки, добрался до теплых и нежных плеч и гладил шелковые бретельки ее лифчика, следуя, насколько позволяла пройма рукава, по их скользящей дорожке: назад, к застежке, огибая хрупкие детские лопатки; вперед, к податливой и живой округлости груди.
Но рубашку не расстегнул.
Не расстегнул, хотя спереди были пуговки и дело было несложным.
Не расстегнул, потому что не мог, потому что снова подумал о дяде, потому что этот пир жизни и плоти не сочетался с печалью траура – а у Максима был слишком развитый вкус, чтобы позволить себе подобную эклектику, – так и остался, замер: ладони, запущенные через рукава, на ее спинке, пригоршнями накрывая воробьиные крылышки лопаток; так и стоял.
И Соня – так и стояла, затихнув под его руками. И они простояли неизвестно сколько, закрыв глаза и не шевелясь, и пряное чувство горечи постепенно захватывало два эти существа и заструилось между ними, разделяя.
Соня высвободилась, первой.
Не глядя на Максима, она пошарила в сумочке и вытащила пачку сигарет.
Закурила, нервно отставляя руку в сторону и уклоняясь от выпущенного ею же дыма. Сигарета дрожала в ее худых пальцах; даже не дрожала – тряслась.
– Я была в полиции, – сказала она, садясь в кресло и устремив на Максима темные глаза, плывшие в нежном облаке усталости и печали. – Они мне сказали: никакого завещания нет. Не существует. Они справились в нотариальном банке данных… И я не понимаю, что из этого следует и следует ли из этого что-нибудь. Следователь мне ничего не объяснил. Это важно?
Максим перевел дух от не остывшего еще объятия. Стараясь сосредоточиться, он пошагал по комнате, потом уселся и сказал:
– Погоди-ка, детка, давай по порядку. Соня вскинула глаза на «детку», сказанную с необычайной и как бы уже привычной ласковостью, будто теперь они так и будут друг к другу обращаться, но Максим не заметил ее взгляда.
– Все подробно, с самого начала, – морщил он лоб, сосредоточиваясь. – Что тебе вообще рассказали в полиции и о чем тебя спрашивали?
Максим вдруг почувствовал, что теперь, когда Реми больше не ведет расследование, он должен взять на себя хотя бы одну из его функций, а именно: рассказывать и объяснять, что происходит. По крайней мере Соне.
– Спрашивали, что я делала в то время… Алиби, одним словом. У меня его нет. Вернее, есть, но не на все время… Спрашивали про Пьера. Я так поняла, что у него алиби тоже нет. Он искал мне подарок, у меня день рождения скоро… Не знаю, они будут проверять, наверное, кто меня видел, кто его видел… Еще о завещании расспрашивали, о столике, о тебе. Они, кстати, наверное, тебя тоже вызовут или сюда придут.
– Я ведь уже вчера все рассказал, в больнице.
– Я тоже вчера с ними разговаривала. Они каждый раз задают почти одни и те же вопросы, но это якобы необходимо.
– Ну, не страшно. Надо так надо. Что еще?
– Сказали, что задержали Ксавье для допроса, на два дня, что ли. У него тоже алиби нет, а тот факт, что машина припаркована недалеко от его дома, бросает на него подозрение. К тому же он грозился папу убить… это многие слышали. У него нашли альбом с фотографиями, где на всех общих снимках он вырезал лицо папы…
– Значит, у полиции два направления на данный момент, как и у Реми…
Ты знаешь, что Мадлен наняла Реми установить, виновен ли Ксавье?
– В самом деле? Это странно. Это ведь ее отец! А если Реми докажет его виновность? Что тогда она будет делать?
Максим хотел было сообщить Соне новость о том, что Мадлен приходится ей сестрой, но что-то удержало его. Хотя, конечно, никто не просил его хранить этот факт в секрете, и все же… Если у Мадлен есть какие-то цели, то он не хочет послужить для нее орудием. Проще говоря, если Мадлен рассчитывает, что он донесет эту информацию до Сони, если у нее в этом свой интерес, – то она ошиблась в своих расчетах. Пусть выкручивается сама.
– Не знаю, – ответил он Соне. – Я не понимаю ее логику. Тем более что мне показалось, что этот ее визит сюда послужил лишь тому, что Реми всерьез заинтересовался ею самой… Он стал ее подозревать, мне кажется.
– Какие же у нее могут быть мотивы?! У Мадлен – что у нее может быть против папы?!
– Я ничего не понял, – поспешно соврал Максим. – А второе направление, значит, это наследство, как я понимаю. То есть этот очаровательный столик, – кивнул он в его сторону.
Столик невозмутимо парил на своих тонких гордых ножках, тускло поблескивая лакированной поверхностью.
– Завещания нет, – сказала Соня. – Что это означает?
– Нет на мое имя, ты хочешь сказать.
– На мое тоже нет.
– Но тебе и не нужно, ты ведь автоматически наследница, ведь так? Если столик не оформлен на мое имя, то, значит, его получаешь ты. И Пьер.
– Послушай, Максим, я ничего не могу понять, – жалобно сказала она. – Что, я теперь под подозрением? Или Пьер? Или мы оба?
Кажется, столик ее не интересовал, причем не интересовал совершенно.
Максима это обрадовало. Ему было бы неприятно увидеть в Соне подтверждение словам Реми, сказанным час назад о наследстве и наследниках…
– Боюсь, что да… Если – если! – вина Ксавье не будет доказана, то полиция примется за вас. Раз столик не оформлен на меня, то у вас есть мотив…
Извини, Соня, если ты действительно хочешь, чтобы я продолжал, то мне придется употреблять довольно жестокие выражения…
«Как это так получилось, что мы все с ней нянчимся?» – мелькнула раздраженная мысль.
– Это не страшно, – тихо ответила она.
– У вас есть мотив для убийства.
– Какой?
– Интерес к столику как к материальной и как к антикварной ценности, учитывая в особенности, что Пьер коллекционирует антиквариат. Интерес убрать Арно до того, как он напишет завещание на мое имя. Мы уже об этом говорили.
– Я помню. Но ведь это было так, в теории? Ведь Реми не подозревает Пьера на самом деле? Пьер, конечно, страстный коллекционер, но…
Максим посмотрел на Соню отчужденно. Теперь, когда она говорила о Пьере, ее муж снова стал реальностью – реальностью, о которой они напрочь забыли полчаса назад…
– Вот именно поэтому он под подозрением, – неприязненно сказал он. – Кроме того, его можно заподозрить в покушениях на меня: пока он не знал о завещании, он поторопился убрать Арно, а когда ты ему сказала, что твой отец написал завещание на мое имя, то попытался убрать меня. Потому что если меня нет, то в этом случае столик снова отходит к тебе.
– Не правда! Я не верю! – Соня схватилась за голову руками. – Пьер не мог убить папу! Он не такой, он не способен на это! И потом, он меня любит!
– Ну и что? – холодно ответил ей Максим. – Бывают люди, которые убивают даже тех, кого любят, не то что родителей тех, кого любят.
Соня заплакала.
– Что-ты-пони-маешь! – доносилось сквозь рыдания. – Что ты всех судишь!
Что ты сам знаешь о любви?!
– Эй, эй, ну что ты расплакалась, как маленькая! Я же не обвиняю Пьера, я тебе рассказываю, что подумают в полиции! Кончай реветь! – сдал позиции Максим.
«Реми из меня не получится, – подумал он, вспоминая детектива. – Я слишком груб».
– Слышишь, Соня, ну, Сонечка, не плачь, перестань. Это еще не обязательно, что они так подумают. А потом, даже если подумают, надо еще доказать, это не одно и то же – предполагать и обвинять… Ну, слышишь, не плачь!
– Я не могу больше… Папу убили… разве этого мало… – рыдала Соня.
– Еще и Пьера сюда… Пьер не пытался тебя убить! За рулем машины была женщина!
Есть свидетели, которые это заметили!
Ну да. А то, что его, Максима, пытались убить – это ерунда. Главное – не трогайте Пьера.
– Он мог переодеться в женщину… – Соня снова начала его злить, и в то же время жалость к ней не отпускала его. – Как справедливо заметил Вадим, вести машину в женской одежде и даже пройтись от машины до дверей квартиры – дело не такое уж хитрое. Это не на сцене играть. Кроме того, существует еще вероятность, что он мог нанять кого-то… Поверь, мне тоже не хотелось бы думать, что твой муж… – Максим изо всех сил постарался произнести эти слова не слишком фальшиво. – …твой муж способен на подобное… Я понимаю, это неприятно, это даже ужасно допустить такую мысль… (Вот, опять я начал сюсюкать!) Но, к сожалению, правда не зависит от того, хочется нам ее допустить или нет, – закончил он суше.
– В конце концов не один Пьер коллекционирует антиквариат. – Соня немножко успокоилась и теперь вытирала глаза с черными обводами туши бумажным платком. – Есть и другие! Вспомни, еще год назад пытались столик украсть!
– И тогда это тоже мог быть Пьер, – с сожалением ответил Максим. – У других коллекционеров для кражи было меньше мотивов.
– Это почему еще?
– Похоже на то, что попытка кражи связана с моим появлением: туманная вероятность, что столик уедет в Россию, стала весьма реальной угрозой. Однако же в среде коллекционеров об этом не знали. Зато Пьер знал, и именно это могло его подвигнуть на кражу – пока твое наследство не ушло в Россию. Он мог нанять кого-то и на кражу тоже…
Соня смотрела на него внимательно и сосредоточенно, что-то обдумывая.
– Хорошо, – сказала она решительным тоном, – я не буду плакать, не волнуйся, просто у меня уже нервы не выдерживают… – И глаза ее снова покраснели. – Поговорим спокойно, – хлюпнула она носом. – Я вот что хочу тебя спросить: нас с тобой разыграл по телефону убийца?
– Судя по всему – да. Только у него был интерес выиграть время при помощи этого розыгрыша.
– Значит, по-твоему, это мог быть Пьер?
– Теоретически…
– Вот, – торжествующе сказала Соня, – ты сам теперь видишь, что это не мог быть он! В нем нет ничего актерского, он просто неспособен кого-то разыгрывать, подделывать голоса, тем более женские!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Спасибо, сердце, что ты умеешь так любить! донеслись последние ноты уже из спальни.
Соня расхохоталась в гостиной. Расхохоталась сначала весело, но смеялась слишком долго, и в ее смехе становились все заметнее нотки неискренности и искусственности.
Вдруг она резко замолчала, сглотнув последние истеричные всхлипы своего нелепого смеха; затихла, прислушиваясь к своим ощущениям, к тому, как напряглось ее тело, до звона в конечностях, и где-то внизу зародилась и пошла вверх расплавляющая волна желания, обжигая и душа. Мучительно поведя головой и бессмысленно улыбаясь – скорее спазм губных пересохших мышц, чем улыбка, – она слепо двинулась к спальне, к закрывшейся за Максимом двери. Она не знала, зачем туда идет и что будет там делать, она еще не успела ни о чем подумать, она просто приближалась, как лунатик, притянутый магией, но только не небесного, а земного, мужского тела, скрывшегося за дверью…
…Как только дверь раскрылась – Максим встретил ее ласковым и, ей показалось, насмешливым взглядом. На нем уже были джинсы и рубашка.
Соня очнулась, вспыхнула, отвернулась и медленно направилась к креслу в гостиной.
Максим сделал шаг ей вслед, поколебался, снова вспомнил о дяде, о странности человеческой натуры; сделал другой шаг, подумал, как ей-то должно быть плохо в такой день!
Чувство щемящей жалости и нежности; понурая и независимая стриженая шейка с дорожкой темных волосиков; тонкие плечики; легкое тельце в полосатых рейтузиках и в трикотажной просторной рубашке…
Догнал, заграбастал в свои руки, примял, как бабочку (не в силу грубости, а в силу неутонченности мужской природы!), начал медленно разворачивать ее к себе, нагибая крепкую лошадиную шею к ее мягким каштановым волосам, к нежному маленькому уху, мелкими шажками легких поцелуев скользя к ее губам, шумно вдыхая ее сладкое дыхание, путавшееся в его усах, вонзаясь поцелуем в самую сердцевинку ее губ, ища языком щелочку между влажными зубами, которая так долго сводила его с ума…
Ее медовые глаза померкли, закрылись, опушив щеки темной щетинкой ресниц. Максим запустил свои большие ладони в короткие рукава ее трикотажной рубашечки, добрался до теплых и нежных плеч и гладил шелковые бретельки ее лифчика, следуя, насколько позволяла пройма рукава, по их скользящей дорожке: назад, к застежке, огибая хрупкие детские лопатки; вперед, к податливой и живой округлости груди.
Но рубашку не расстегнул.
Не расстегнул, хотя спереди были пуговки и дело было несложным.
Не расстегнул, потому что не мог, потому что снова подумал о дяде, потому что этот пир жизни и плоти не сочетался с печалью траура – а у Максима был слишком развитый вкус, чтобы позволить себе подобную эклектику, – так и остался, замер: ладони, запущенные через рукава, на ее спинке, пригоршнями накрывая воробьиные крылышки лопаток; так и стоял.
И Соня – так и стояла, затихнув под его руками. И они простояли неизвестно сколько, закрыв глаза и не шевелясь, и пряное чувство горечи постепенно захватывало два эти существа и заструилось между ними, разделяя.
Соня высвободилась, первой.
Не глядя на Максима, она пошарила в сумочке и вытащила пачку сигарет.
Закурила, нервно отставляя руку в сторону и уклоняясь от выпущенного ею же дыма. Сигарета дрожала в ее худых пальцах; даже не дрожала – тряслась.
– Я была в полиции, – сказала она, садясь в кресло и устремив на Максима темные глаза, плывшие в нежном облаке усталости и печали. – Они мне сказали: никакого завещания нет. Не существует. Они справились в нотариальном банке данных… И я не понимаю, что из этого следует и следует ли из этого что-нибудь. Следователь мне ничего не объяснил. Это важно?
Максим перевел дух от не остывшего еще объятия. Стараясь сосредоточиться, он пошагал по комнате, потом уселся и сказал:
– Погоди-ка, детка, давай по порядку. Соня вскинула глаза на «детку», сказанную с необычайной и как бы уже привычной ласковостью, будто теперь они так и будут друг к другу обращаться, но Максим не заметил ее взгляда.
– Все подробно, с самого начала, – морщил он лоб, сосредоточиваясь. – Что тебе вообще рассказали в полиции и о чем тебя спрашивали?
Максим вдруг почувствовал, что теперь, когда Реми больше не ведет расследование, он должен взять на себя хотя бы одну из его функций, а именно: рассказывать и объяснять, что происходит. По крайней мере Соне.
– Спрашивали, что я делала в то время… Алиби, одним словом. У меня его нет. Вернее, есть, но не на все время… Спрашивали про Пьера. Я так поняла, что у него алиби тоже нет. Он искал мне подарок, у меня день рождения скоро… Не знаю, они будут проверять, наверное, кто меня видел, кто его видел… Еще о завещании расспрашивали, о столике, о тебе. Они, кстати, наверное, тебя тоже вызовут или сюда придут.
– Я ведь уже вчера все рассказал, в больнице.
– Я тоже вчера с ними разговаривала. Они каждый раз задают почти одни и те же вопросы, но это якобы необходимо.
– Ну, не страшно. Надо так надо. Что еще?
– Сказали, что задержали Ксавье для допроса, на два дня, что ли. У него тоже алиби нет, а тот факт, что машина припаркована недалеко от его дома, бросает на него подозрение. К тому же он грозился папу убить… это многие слышали. У него нашли альбом с фотографиями, где на всех общих снимках он вырезал лицо папы…
– Значит, у полиции два направления на данный момент, как и у Реми…
Ты знаешь, что Мадлен наняла Реми установить, виновен ли Ксавье?
– В самом деле? Это странно. Это ведь ее отец! А если Реми докажет его виновность? Что тогда она будет делать?
Максим хотел было сообщить Соне новость о том, что Мадлен приходится ей сестрой, но что-то удержало его. Хотя, конечно, никто не просил его хранить этот факт в секрете, и все же… Если у Мадлен есть какие-то цели, то он не хочет послужить для нее орудием. Проще говоря, если Мадлен рассчитывает, что он донесет эту информацию до Сони, если у нее в этом свой интерес, – то она ошиблась в своих расчетах. Пусть выкручивается сама.
– Не знаю, – ответил он Соне. – Я не понимаю ее логику. Тем более что мне показалось, что этот ее визит сюда послужил лишь тому, что Реми всерьез заинтересовался ею самой… Он стал ее подозревать, мне кажется.
– Какие же у нее могут быть мотивы?! У Мадлен – что у нее может быть против папы?!
– Я ничего не понял, – поспешно соврал Максим. – А второе направление, значит, это наследство, как я понимаю. То есть этот очаровательный столик, – кивнул он в его сторону.
Столик невозмутимо парил на своих тонких гордых ножках, тускло поблескивая лакированной поверхностью.
– Завещания нет, – сказала Соня. – Что это означает?
– Нет на мое имя, ты хочешь сказать.
– На мое тоже нет.
– Но тебе и не нужно, ты ведь автоматически наследница, ведь так? Если столик не оформлен на мое имя, то, значит, его получаешь ты. И Пьер.
– Послушай, Максим, я ничего не могу понять, – жалобно сказала она. – Что, я теперь под подозрением? Или Пьер? Или мы оба?
Кажется, столик ее не интересовал, причем не интересовал совершенно.
Максима это обрадовало. Ему было бы неприятно увидеть в Соне подтверждение словам Реми, сказанным час назад о наследстве и наследниках…
– Боюсь, что да… Если – если! – вина Ксавье не будет доказана, то полиция примется за вас. Раз столик не оформлен на меня, то у вас есть мотив…
Извини, Соня, если ты действительно хочешь, чтобы я продолжал, то мне придется употреблять довольно жестокие выражения…
«Как это так получилось, что мы все с ней нянчимся?» – мелькнула раздраженная мысль.
– Это не страшно, – тихо ответила она.
– У вас есть мотив для убийства.
– Какой?
– Интерес к столику как к материальной и как к антикварной ценности, учитывая в особенности, что Пьер коллекционирует антиквариат. Интерес убрать Арно до того, как он напишет завещание на мое имя. Мы уже об этом говорили.
– Я помню. Но ведь это было так, в теории? Ведь Реми не подозревает Пьера на самом деле? Пьер, конечно, страстный коллекционер, но…
Максим посмотрел на Соню отчужденно. Теперь, когда она говорила о Пьере, ее муж снова стал реальностью – реальностью, о которой они напрочь забыли полчаса назад…
– Вот именно поэтому он под подозрением, – неприязненно сказал он. – Кроме того, его можно заподозрить в покушениях на меня: пока он не знал о завещании, он поторопился убрать Арно, а когда ты ему сказала, что твой отец написал завещание на мое имя, то попытался убрать меня. Потому что если меня нет, то в этом случае столик снова отходит к тебе.
– Не правда! Я не верю! – Соня схватилась за голову руками. – Пьер не мог убить папу! Он не такой, он не способен на это! И потом, он меня любит!
– Ну и что? – холодно ответил ей Максим. – Бывают люди, которые убивают даже тех, кого любят, не то что родителей тех, кого любят.
Соня заплакала.
– Что-ты-пони-маешь! – доносилось сквозь рыдания. – Что ты всех судишь!
Что ты сам знаешь о любви?!
– Эй, эй, ну что ты расплакалась, как маленькая! Я же не обвиняю Пьера, я тебе рассказываю, что подумают в полиции! Кончай реветь! – сдал позиции Максим.
«Реми из меня не получится, – подумал он, вспоминая детектива. – Я слишком груб».
– Слышишь, Соня, ну, Сонечка, не плачь, перестань. Это еще не обязательно, что они так подумают. А потом, даже если подумают, надо еще доказать, это не одно и то же – предполагать и обвинять… Ну, слышишь, не плачь!
– Я не могу больше… Папу убили… разве этого мало… – рыдала Соня.
– Еще и Пьера сюда… Пьер не пытался тебя убить! За рулем машины была женщина!
Есть свидетели, которые это заметили!
Ну да. А то, что его, Максима, пытались убить – это ерунда. Главное – не трогайте Пьера.
– Он мог переодеться в женщину… – Соня снова начала его злить, и в то же время жалость к ней не отпускала его. – Как справедливо заметил Вадим, вести машину в женской одежде и даже пройтись от машины до дверей квартиры – дело не такое уж хитрое. Это не на сцене играть. Кроме того, существует еще вероятность, что он мог нанять кого-то… Поверь, мне тоже не хотелось бы думать, что твой муж… – Максим изо всех сил постарался произнести эти слова не слишком фальшиво. – …твой муж способен на подобное… Я понимаю, это неприятно, это даже ужасно допустить такую мысль… (Вот, опять я начал сюсюкать!) Но, к сожалению, правда не зависит от того, хочется нам ее допустить или нет, – закончил он суше.
– В конце концов не один Пьер коллекционирует антиквариат. – Соня немножко успокоилась и теперь вытирала глаза с черными обводами туши бумажным платком. – Есть и другие! Вспомни, еще год назад пытались столик украсть!
– И тогда это тоже мог быть Пьер, – с сожалением ответил Максим. – У других коллекционеров для кражи было меньше мотивов.
– Это почему еще?
– Похоже на то, что попытка кражи связана с моим появлением: туманная вероятность, что столик уедет в Россию, стала весьма реальной угрозой. Однако же в среде коллекционеров об этом не знали. Зато Пьер знал, и именно это могло его подвигнуть на кражу – пока твое наследство не ушло в Россию. Он мог нанять кого-то и на кражу тоже…
Соня смотрела на него внимательно и сосредоточенно, что-то обдумывая.
– Хорошо, – сказала она решительным тоном, – я не буду плакать, не волнуйся, просто у меня уже нервы не выдерживают… – И глаза ее снова покраснели. – Поговорим спокойно, – хлюпнула она носом. – Я вот что хочу тебя спросить: нас с тобой разыграл по телефону убийца?
– Судя по всему – да. Только у него был интерес выиграть время при помощи этого розыгрыша.
– Значит, по-твоему, это мог быть Пьер?
– Теоретически…
– Вот, – торжествующе сказала Соня, – ты сам теперь видишь, что это не мог быть он! В нем нет ничего актерского, он просто неспособен кого-то разыгрывать, подделывать голоса, тем более женские!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53