– Теперь ты хочешь рассказать мне, как вести дела? – Его лицо помрачнело.
– Я хочу знать, почему ты упорно продолжаешь прятаться в этом магазине, когда весь мир может оказаться у твоих ног! – Она пыталась успокоиться. – Послушай, прости меня. Наверное, я немного не в себе. Сегодня утром я узнала о смерти друга.
– Я сочувствую тебе.
– Он был поэтом, хорошим поэтом. Я наткнулась на его жену и подругу в Нотр-Дам. Они горевали вместе, поддерживали друг друга.
– Мило, ничего не скажешь, – пробормотал Закари.
– Это заставило меня задуматься о быстротечности жизни. Я поняла, что человек должен сделать все от него зависящее, чтобы обрести истинное счастье и ощутить значимость жизни. Мы должны сделать это сегодня, потому что, возможно, не будет других дней, не будет завтра. Ты не можешь позволить себе самодовольства.
Теперь он улыбался.
– Жаль, что я не могу объяснить тебе, что живу полной жизнью. Работа для меня – целый мир. Он завораживающий, прекрасный, яркий. И все время меняется, каждый час, каждую минуту. Он здесь. – Закари постучал себя по лбу. – И здесь. – Он раскрыл руки, показывая ей ладони.
– Ну что ж, а я не жила полной жизнью, – призналась Женевьева. – Но что-то очень важное произошло со мной сегодня. Я приняла решение. Я больше не могу оставаться женой Роберта.
– Что ты говоришь?
– Ты прекрасно понимаешь, о чем я. – Она пристально смотрела на него. Могли ли скрываться более теплые чувства за этим суровым выражением лица? Ей необходимо знать, так ли это.
– Возвращайся домой, выспись и только утром прими окончательное решение, – сказал он в конце концов.
– Зачем? Это ничего не изменит. – Она встала и отправилась в спальню, чтобы одеться.
Он шел следом.
– Но ты даже не задумывалась над этим.
– Так же как и ты, – откликнулась Женевьева.
– Думать – опасное занятие, – вздохнул он. – Именно размышления приводят нас к неприятностям.
Она скинула его рубашку и подобрала свое белье.
– Все дело в Вайолет де Фремон? Ты по-прежнему не хочешь расставаться с другими женщинами, правда?
– О господи! – Он изо всех сил ударил по медному изголовью кровати. – Нет никаких женщин. С тех пор, как появилась ты.
Она почувствовала, что невольно улыбается.
– Ты любишь меня, Паоло?
– Мне необходима свобода. – Он повернулся к ней спиной. – Я привык свободно путешествовать в своем воображении. Я работаю, когда пожелаю. Порой я работаю день и ночь напролет. Мои туфли всегда на первом месте. И я не позволю ни одной женщине становиться на их пути.
– Я люблю тебя, – сказала Женевьева. – Я люблю тебя, Паоло.
Закари молчал. Она заметила, как напряглась его спина.
– Тебе не приходило в голову, – начала она, – что я могла бы с радостью согласиться с тем, что работа для тебя превыше всего? Понимаешь, вполне вероятно, что твои модели стали бы еще совершеннее, если бы ты жил с любимой женщиной. У тебя осталось бы все, что ты имеешь сейчас, но у тебя появилась бы я. Я могла бы помочь тебе. Я не художница, Паоло, но я разбираюсь в искусстве. Я могла бы стать твоей самой сильной сторонницей, даже партнером. Кто больше меня знает о туфлях? Я бы даже подружилась с Ольгой.
Он покачал головой:
– Это невозможно.
Она принялась грызть ноготь с дорогим маникюром.
– Паоло, в моей квартире целая комната отведена под туфли. Там полки от пола до потолка. Туфли – моя страсть. Я держу их у самого сердца. В каждой коробке в этой комнате – неудовлетворенное желание, мечта, фантазия. – Она на мгновение закрыла глаза. – Я обожаю свою коллекцию, но я позволила ей заменить мне реальную жизнь. Я больше не желаю этого.
– Женевьева. – Он снова обернулся к ней, теперь в его глазах светилась грусть. – Ничего не получится. Если мы вдвоем станем жить здесь… Здесь… Твоя чертова коллекция туфель полностью заполонит мою квартиру, мне просто не останется места! Тебе лучше вернуться домой.
– Я знаю, что ты любишь меня, Паоло. Одна эта пара туфель, – она снова посмотрела на ноги, – значит для меня больше, чем вся моя коллекция.
– Мне хочется крушить стены.
Она остановилась, чтобы поднять свое платье, она путалась в застежках. Закари молча наблюдал за ней.
– Я говорю абсолютно серьезно, – продолжила Женевьева. – Я хочу уйти от Роберта. Скажи одно слово, и я больше не вернусь к нему.
– Ты даже не подумала о последствиях.
– Да, да, твоя работа, твоя свобода…
Закари грустно улыбнулся:
– Я говорю о последствиях для тебя, Женевьева.
37
Наутро Роберт проснулся с ужасной головной болью, отвратительным привкусом во рту и понял, что не представляет, где находится. Кровать, на которой он спал, оказалась очень короткой, очевидно детской, его ноги свисали с края. В комнате было темно. Он встал и попытался отыскать окно, открыть жалюзи, но наступил на какой-то острый предмет и споткнулся обо что-то.
В комнату хлынул яркий солнечный свет. Роберт увидел, что находится в спальне мальчика. На полу валялись игрушки, крошечная машинка, волчок, плюшевый мишка, несколько книжек. Стены были выкрашены в небесно-голубой цвет. Он заметил, что на нем голубая пижама, явно с чужого плеча.
Где он, черт возьми?..
Сидя на кровати и сжимая ладонями пульсирующую от боли голову, он пытался восстановить в памяти события прошлого вечера. Конечно, он помнил игру в покер, затем они пили вместе с Гарри. Тяжело и неохотно припомнил все, что рассказал ему Гарри. После этого ему снова захотелось улечься в постельку мальчика и оставаться там.
Откуда-то снаружи раздавался шум. Похоже, гремели посудой. Приглушенный хлопок закрываемых дверц буфета. Трели звонкого детского голоска. Французская речь.
Он ехал домой, не так ли? В такси. Он был ужасно зол. Он хотел поговорить с ней, даже если для этого потребовалось бы разбудить ее. Но ее постель оказалась пуста. В квартире не было и намека на ее присутствие.
Болтовня ребенка в соседней комнате стала более явственной. Ему отвечал глубокий и ласковый женский голос.
Он поймал еще одно такси и отправился обратно в клуб, ища Гарри. У него возникло ужасное чувство, когда он вспоминал все это, кажется, он плакал, когда приехал туда. Мадам Юбер, владелица заведения, была любезна и сообщила ему, что его друг уже уехал. Она спросила его, не хочет ли он войти. А он ответил… О господи, он согласился.
Неужели он сейчас именно там? В одной из задних комнат в клубе?
– Господи, пожалуйста, нет.
Раздался скрип стула о деревянный пол. Женщина говорила ребенку, что он должен поторопиться и закончить завтрак. Пора идти в школу.
Воспоминания стали возвращаться к нему один гадкий отрывок за другим. Латунная кровать с грязным желтым стеганым одеялом. Девушка в корсете, пахнущем дешевыми духами. Он просто хотел спать, но она тоже забралась в постель. Он так устал, но она продолжала толкать его, что-то жарко шептать ему на ухо и прижимаясь к нему всем телом. Она лезла ему прямо в лицо.
– Мистер Шелби Кинг? – снова раздался женский голос. – Вы проснулись?
– Да.
Это определенно не клуб. Но он отчетливо помнил латунную кровать и желтое постельное белье. Эта комната не похожа на комнату в клубе. И вид на узкий переулок за окном нисколько не напоминал пейзажи Монмартра.
– Мистер Шелби Кинг? Мне не хотелось бы вас беспокоить, но… Я оставлю вам халат. Вы найдете его прямо за дверью.
Знакомый голос. Он хорошо знал ту, которой голос принадлежал.
– Спасибо, Мари-Клер. Я сейчас выйду.
Она сидела за кухонным столом вместе с сыном, которому было лет семь-восемь. Они ели хлеб с джемом и пили кофе с молоком из больших чашек. Ребенок что-то лепетал, но Мари-Клер попросила его замолчать, заметив, что Роберт появился в дверях.
Кухня да и квартира в целом были довольно простыми, но уютными. Они жили здесь вдвоем, мать и сын. Муж погиб на войне. Роберт, конечно, знал об этом, но никогда не задумывался о повседневной жизни своей секретарши. Должно быть, пижама и халат принадлежали ее покойному супругу.
– Садитесь и позавтракайте. – Мари-Клер избегала смотреть ему в глаза. О господи, неужели она раздевала его прошлой ночью?
– Спасибо. – Ему некуда было сесть. За маленьким столиком помещалось только два стула.
Мари-Клер приказала мальчику уступить место. Должно быть, она сделала нечто похожее, когда он явился сюда вчера, просто приказала ребенку освободить комнату. Роберт изо всех сил пытался сгладить неловкость и свое похмелье и ласково улыбнулся, когда мальчик прошмыгнул мимо него. Но ребенок угрюмо взглянул на него в ответ.
– Я приготовлю кофе. – Она встала и направилась к плите, прежде чем он успел заговорить, загремела кастрюлями. – Хотите хлеба? Боюсь, есть только вчерашний, но, если вы готовы подождать десять минут, пока Шарль не уйдет, я схожу за свежим. – Ее слова лились быстрым потоком. Она волновалась не меньше, чем он.
– Пожалуйста, не утруждайте себя. Я вовсе не голоден. – Роберт вытер пот со лба. – А вот от кофе не откажусь. Я предпочитаю черный. – Хотя, конечно, она знала, какой кофе он обычно пьет.
Она упорно не поворачивалась к нему. Букет розовых роз свисал вверх ногами с крюка за окном, сушился на солнце. Это был один из тех букетов, которые он купил в то утро, когда Женевьева объявила, что беременна.
Кто-то насвистывал на улице, и Мари-Клер тоже стала что-то мурлыкать себе под нос, готовя кофе. В кухне пахло вкусной едой. Мальчик крикнул: «Мама, где мой ранец?» – а она ответила: – «В прихожей, вместе с ботинками». Это был обычный каждодневный монотонный обмен репликами. Своего рода ритуал. В этой сцене чувствовалось что-то уютное: женщина, готовящая кофе, мужчина, сидящий за столом в пижаме, мальчик, собирающийся в школу… На какое-то мгновение Роберт представил, что это его жизнь, его пижама.
– Очень любезно с вашей стороны позволить мне остаться.
– Ну, я едва ли могла прогнать вас, понимаете?
Возможно, она имела в виду, что с удовольствием сделала бы это, если бы могла?
– Вы очень добры. – Он смотрел на стол. – Я понимаю, что поставил вас в очень неловкое положение. Я вам благодарен и сожалею, что все так вышло.
– О, Роберт. – Глубокое чувство прозвучало в этих словах, но тут же погасло. Она поставила перед ним кофе и вышла в холл поторопить сына.
Кофе был густой и крепкий. После первого глотка закружилась голова, но уже после второго стало легче. Он закрыл глаза и снова вспомнил желтое стеганое одеяло в задней комнате клуба. Девушка предлагала ему расстегнуть ее корсет. Он попытался угодить ей (вот ужас!), но от выпитого виски его руки не слушались его, и она все сделала сама. А затем взобралась на него и начала расстегивать рубашку. Он видел, как двигались ее пальцы, ее белое лицо низко склонилось над ним. Она целовала его или пыталась сделать это. А когда она ткнула ему в лицо свою грудь, запах дешевых сладковатых духов стал невыносим. И его вырвало.
Входная дверь захлопнулась, Мари-Клер вернулась в кухню и села за стол. Мальчик ушел.
Его вырвало на желтую постель, на собственную одежду, на девушку. А затем в комнату вошла мадам Юбер с выражением полного презрения и отвращения на лице и принялась кричать на него.
– Моя одежда… – Ему было стыдно продолжать дальше.
– Я постирала ее. Но она еще не высохла. Я дам вам кое-что из одежды Гастона. Он был почти одного с вами роста.
– Спасибо. – Он отпил еще кофе. – Прошлой ночью… Я надеюсь, я не посмел… Я не пытался?..
– Нет, нет! – Но неужели она произнесла это слишком быстро? Слишком твердо? – Вы были не в лучшем виде. Гастон тоже иногда позволял себе такое. Думаю, это случается со всеми мужчинами.
– Со мной это впервые, – ответил Роберт. – И это больше не повторится.
Их взгляды встретились. У нее были спокойные карие глаза. Она была привлекательной, в какой-то особенной спокойной манере. Слегка полновата, но в нужных местах. И очень скромна и сдержанна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49