Они с Робертом должны уехать из Парижа. Они должны попробовать начать все сначала где-нибудь еще. Это единственный выход.
– Мне кажется, ты что-то недоговариваешь. Она не могла уйти без причины, правда? – Роберт предложил ей бокал шерри. – Что произошло?
– О, я не хочу беспокоить тебя этими мелкими домашними пустяками, дорогой. Не сомневаюсь, на самом деле тебе это абсолютно не интересно.
– Напротив.
– Не притворяйся. – Женевьева попыталась рассмеяться.
С ним определенно творилось что-то неладное. Дело не в том, как он с ней разговаривал. Он смотрел на нее и тут же отводил взгляд. У него был довольно помятый вид, волосы спутаны, на лице щетина, он даже не удосужился побриться. Даже костюм, похоже, не подходил ему. И вообще, его ли это одежда?
– Она разбила пробку от графина. И сделала это специально. Она швырнула ее о каминную полку. Разбила бы и другие вещи, если бы я не остановила ее. Помнишь ту вазу от Лалик, которая стояла на камине? Она и ее разбила некоторое время тому назад.
– Но мне показалось, ты не знаешь, что произошло с пробкой от графина.
– Я не хотела говорить об этом. Я до сих пор дрожу. Она затушила сигарету о кушетку. Посмотри. – Женевьева махнула рукой.
– Никогда не видел, чтобы она курила. – Роберт подошел к кушетке и дотронулся до черной отметины на обивке.
– Ты никогда не видел, как она ест. Это не означает, что она вообще не ест.
Он подошел к камину и уставился в него, словно желал обнаружить осколки стекла.
– Я лучше пойду в мою комнату туфель. Я хочу немного побыть одна.
– Ты лжешь. – Его голос прозвучал ровно и как-то странно покорно. – Ты лжешь мне давно.
Женевьева проглотила подкативший к горлу ком.
– Зачем мне лгать? Она всего лишь глупая девчонка, склонная к истерикам. Хорошо, что мы избавились от нее. Скоро я найду ей замену.
– Я говорю сейчас не о горничной! – Он ударил кулаком по каминной полке.
– Дорогой…
– Скажи мне правду. У тебя роман с другим?
– Нет. – Она едва смогла вымолвить это слово.
– Тебя видели с ним, черт побери! Жена Гарри видела тебя!
…Люксембургский сад… Та женщина… Он сел и обхватил голову руками.
– Да, у меня был роман, но теперь все кончено, – спокойно произнесла она. – Мы больше не видимся.
– Я так любил тебя. – Роберт потер лицо. – Но как я могу продолжать любить тебя? Я не верю ни единому твоему слову.
Женевьева в одиночестве сидела в своей комнате туфель, ее глаза покраснели и стали сухими, как наждачная бумага. Она вспоминала о той игре, в которую играл маленький мальчик с нижнего этажа, когда встречал соседей в лифте или в коридоре. Он думал, что если закроет глаза руками, то спрячется. Он не сможет увидеть вас, но и вы не увидите его. Он становился невидимкой.
Как жаль, что она не может закрыть глаза и исчезнуть.
Она босая сидела на полу, прислонившись спиной к стене. Напротив лежали две пары туфель. Красный генуэзский бархат, пряжки усыпаны крошечными бриллиантами. И два зверя, смотрящие друг на друга, приготовившиеся к войне или к любви. Золотые каблуки с буквами «Ж» и «П», переплетенными между собой в зеркальном отражении.
Дверь распахнулась. Женевьева не отрывала взгляд от туфель.
– Женевьева…
– Эти необходимо тщательно почистить. – Она взяла красную туфельку. – Бархат следует ворсить при помощи мягчайшей щеточки, полировать стекло при помощи кусочка газеты, стараясь не размазать типографскую краску по ткани. Бриллианты лучше не трогать, можно испортить огранку, или они выпадут.
– Я хочу кое-что узнать.
– Когда надеваешь эти туфли… – она сумела произнести эти слова, – все равно что кладешь ноги в теплый, шелковый рот.
– Он мой? Я имею в виду ребенка.
Она вздохнула.
– Нет никакого ребенка.
– Понятно. – Он с хрустом разминал свои пальцы и щелкал костяшками. – Я пойду пройдусь. – Отвернувшись от нее, он словно съежился и стал меньше. Как будто превратился в старика. – Подожди меня здесь. Мы поговорим, когда я вернусь.
Глава 8
ОТДЕЛКА
43
Женевьева Шелби Кинг сидела в одиночестве в «Клозери де Лиль» за угловым столиком. Рядом с ней стоял маленький чемоданчик, на столе – рюмка коньяку, в пальцах ее правой руки зажата сигарета. На ней был дневной костюм от Шанель из черного шерстяного джерси и шелка: с широким воротником и длинными свободными рукавами, крупным низким ремнем и плиссированной юбкой. Шею украшало жемчужное ожерелье ее матери, на йогах светились туфли с золотой вышивкой от Закари. На голове – шляпка-колокол с бриллиантовой булавкой и черным страусиным пером. Он сидела здесь уже довольно долго, и ее одежда выглядела более трезво, чем она сама.
В чемоданчике лежали красные бархатные туфли от Закари и ее детские туфельки Мери Джейн. Она в спешке упаковала также бриллиантовую диадему, в которой была на свадьбе, и кольцо с гроздью бриллиантов и сапфиров, думая, что в случае необходимости сможет выручить за них какие-то деньги. Это были фамильные драгоценности. Она не захотела брать ничего из подарков Роберта. Забрала также свою наличность – пятьсот долларов, пару тысяч франков и паспорт.
Множество похожих на Хемингуэя и Макэлмона личностей собралось сегодня в этом месте, присаживались за столики вместе со своими заумными женщинами с модно завитыми прическами, мушками, как у Лулу, в коротких платьях с глубокими вырезами и грубым смехом, который напоминал разрывы артиллерийских снарядов. Сквозь клубы густого табачного дыма до Женевьевы долетали обрывки разговоров.
– Правда? Вы говорите, писатель-романист? А я думала, это кличка скаковой лошади или маленький городок в Бретани…
– Но вы не понимаете. Когда я остаюсь с ней наедине, я чувствую, что теряюсь в огромной, мрачной и сырой пещере, зову на помощь и слышу эхо своего собственного голоса, бесконечно отражающееся от стен…
– Trois Filles Nues в Буф-Паризьен. Чудесные танцы. Они одеты в костюмы креветок. Да, я действительно сказала, это костюмы креветок…
Они преследовали только одну цель, все эти притворщики. Бормотание и вечный рокот, джазовые вибрации, безумный, неумолчный шум, который освещает Париж ярче, чем все фонари, и переносится, наэлектризованный, от человека к человеку. Женевьева страстно желала стать частью этого шума, и в последнее время ей удалось приблизиться к эпицентру событий. Она ощутила невыносимое сияние, когда была с Паоло Закари. Воздух вокруг Лулу был постоянно наэлектризован. Она почувствовала это и в доме Нормана Беттерсона. Даже когда убегала от Гая Монтерея.
Но в конечном счете она проиграла. Электрические вибрации Парижа отвергли ее. Она потеряла любимого, ее жизнь разбилась вдребезги. Настало время все бросить и уйти.
Беда была в том, что она не представляла, куда идти.
Она написала записку.
«Дорогой Роберт,
Я очень сожалею о том, как поступила с тобой. Одна ложь влечет за собой другую – и так продолжается бесконечно. Я выстроила дорогу лжи и шла по ней с самого начала нашего брака. Я думала, что смогу повернуть обратно, но теперь понимаю, что это не в моих силах.
Надеюсь, ты еще будешь счастлив. Ты заслуживаешь счастья. Если тебя это хоть немного утешит, то я – нет.
Виви.
P. S. Лошадь в подвале».
Она затушила сигарету и прикурила новую. Положила левую руку на стол и опустила на нее отяжелевшую голову.
– Женевьева?
Она подняла глаза.
Перед ней стояли две женщины в черном.
– Марианна заметила вас с улицы, – сказала Августа Беттерсон.
– Норман часто приходил сюда, правда? – У Марианны было ясное и умное лицо. Ее нос напоминал лошадиный, но глаза казались огромными, чудесными, простодушными. В них лучилась доброта.
– Они все собираются здесь, – кивнула Женевьева.
– Вы когда-нибудь встречались с ним здесь, чтобы поговорить о журнале?
– Пару раз.
Женщины переглянулись.
– Вы сидели за этим столиком? Я имею в виду, с Норманом? – уточнила Августа.
– Возможно, я не помню.
– Можно мы присядем? – Августа подвинула стул и села. Марианна последовала ее примеру.
– Мы подумали, – начала Марианна. – Над тем, что вы сказали вчера.
– А что я сказала?
– Я сказала вам, что его поэзия потеряна, что она нереальна, пока не напечатана. Но вы ответили, что, возможно, кое-что уже напечатано. И только мы можем это спасти.
Женевьева пожала плечами.
– Норман так усердно трудился над журналом. – Августа была нежнее, чем Марианна. Она казалась старше, в ее лице чувствовалась некоторая мясистость. Но из-под этой кажущейся мягкости проглядывал стальной характер. – И Макэлмон, и все эти писатели. Будет ужасно стыдно, если их работа пойдет прахом.
– Ах. – Женевьева переводила взгляд с одной женщины на другую. – Вы хотите, чтобы я помогла. Мне очень жаль, но…
– Подумайте об этом. – На щеках Августы все еще виднелись следы слез. – Все поэмы и стихи собраны, есть много произведений известных писателей. Все отредактировано.
– Это всего один выпуск, – сказала Марианна. – Пока. Женевьева открыла рот, чтобы заговорить, но Августа прервала ее:
– Это ведь и ваш проект, не только Нормана. Мы прислушаемся к любым оценкам.
– Оценкам… – Она попробовала слово на вкус. Оно оказалось чужим. – Это странно. Правда, невероятно забавно.
Но никто не смеялся.
– У меня нет таланта, – ответила Женевьева. – Мои стихи никуда не годятся. Если не верите, почитайте сами. Мой блокнот все еще в вашей квартире.
– Но вчера мы не случайно встретили вас, – воскликнула Марианна. – Это знак. И сегодня мы натолкнулись на вас здесь – это тоже знак. Мы должны спасти журнал. Ради Нормана.
– Нам нужны деньги, – призналась Августа. Женевьева заказала еще три рюмки коньяку.
– Выпейте со мной, леди. Боюсь, это самое большее, что я могу для вас сделать. Понимаете, я только что ушла от мужа.
– Ушли? – Марианна нахмурилась.
Женевьева приподняла свой чемоданчик.
– Я путешествую налегке, вам не кажется?
– Значит, деньги… – начала Августа.
– Это его деньги. У меня нет ни гроша. Вы можете пойти и поговорить с Робертом, если хотите, но мне не кажется, что он будет расположен помочь журналу. Особенно после того, через что ему пришлось пройти по моей вине.
Официант принес три рюмки коньяку. Женевьева вертела в руках стакан, а Марианна выглядела мрачной и подавленной, но Августа улыбнулась и вылила ее коньяк в свою рюмку.
– Ну что ж. Мы отыщем другого спонсора. Спонсоры наверняка найдутся. Журнал выйдет в свет. Некоторые вещи предопределены, и это одна из них.
Что-то проскользнуло между двумя женщинами, что-то вроде нового прилива энергии. Еще двадцать четыре часа назад, в Нотр-Дам, они казались выдохшимися и опустошенными. Но сегодня они были полны новых планов и намерений.
– Вы правда в это верите? – уточнила Женевьева. – В то, что некоторые вещи «предопределены»?
Августа пожала плечами:
– Не знаю. Возможно, немного. Все зависит от человеческого отношения. Если что-то достойно того, чтобы за него бороться, не стоит сдаваться. Нужно сделать все, чтобы победить.
– Да, вы правы. – Что-то разгоралось в душе Женевьевы.
– Именно так Норман и прожил свою жизнь, – вздохнула Августа. – Люди, которые плохо знали его, считали, что он «всего лишь один из этих поэтов», крутится и пьет в барах Квартала. Но в Нормане было нечто большее. Он работал больше, чем все, кого я когда-либо знала. Он не тратил попусту ни единого дня. Долгое время его болезнь помогала ему быть сильнее. Имело ли это смысл? Болезнь делала его сильнее, заставляя чувствовать себя более целеустремленным и стойким.
Пламя разгоралось в сердце Женевьевы. И о чем только она думала, сидя здесь и распивая коньяк, тоскуя и глядя, как рушится жизнь вокруг нее? Словно пробудившись ото сна, она опрокинула рюмку и бросила на стол несколько франков.
– Вы уходите? – спросила Марианна.
– Да. Я еще должна кое-что сделать, по крайней мере, попытаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Мне кажется, ты что-то недоговариваешь. Она не могла уйти без причины, правда? – Роберт предложил ей бокал шерри. – Что произошло?
– О, я не хочу беспокоить тебя этими мелкими домашними пустяками, дорогой. Не сомневаюсь, на самом деле тебе это абсолютно не интересно.
– Напротив.
– Не притворяйся. – Женевьева попыталась рассмеяться.
С ним определенно творилось что-то неладное. Дело не в том, как он с ней разговаривал. Он смотрел на нее и тут же отводил взгляд. У него был довольно помятый вид, волосы спутаны, на лице щетина, он даже не удосужился побриться. Даже костюм, похоже, не подходил ему. И вообще, его ли это одежда?
– Она разбила пробку от графина. И сделала это специально. Она швырнула ее о каминную полку. Разбила бы и другие вещи, если бы я не остановила ее. Помнишь ту вазу от Лалик, которая стояла на камине? Она и ее разбила некоторое время тому назад.
– Но мне показалось, ты не знаешь, что произошло с пробкой от графина.
– Я не хотела говорить об этом. Я до сих пор дрожу. Она затушила сигарету о кушетку. Посмотри. – Женевьева махнула рукой.
– Никогда не видел, чтобы она курила. – Роберт подошел к кушетке и дотронулся до черной отметины на обивке.
– Ты никогда не видел, как она ест. Это не означает, что она вообще не ест.
Он подошел к камину и уставился в него, словно желал обнаружить осколки стекла.
– Я лучше пойду в мою комнату туфель. Я хочу немного побыть одна.
– Ты лжешь. – Его голос прозвучал ровно и как-то странно покорно. – Ты лжешь мне давно.
Женевьева проглотила подкативший к горлу ком.
– Зачем мне лгать? Она всего лишь глупая девчонка, склонная к истерикам. Хорошо, что мы избавились от нее. Скоро я найду ей замену.
– Я говорю сейчас не о горничной! – Он ударил кулаком по каминной полке.
– Дорогой…
– Скажи мне правду. У тебя роман с другим?
– Нет. – Она едва смогла вымолвить это слово.
– Тебя видели с ним, черт побери! Жена Гарри видела тебя!
…Люксембургский сад… Та женщина… Он сел и обхватил голову руками.
– Да, у меня был роман, но теперь все кончено, – спокойно произнесла она. – Мы больше не видимся.
– Я так любил тебя. – Роберт потер лицо. – Но как я могу продолжать любить тебя? Я не верю ни единому твоему слову.
Женевьева в одиночестве сидела в своей комнате туфель, ее глаза покраснели и стали сухими, как наждачная бумага. Она вспоминала о той игре, в которую играл маленький мальчик с нижнего этажа, когда встречал соседей в лифте или в коридоре. Он думал, что если закроет глаза руками, то спрячется. Он не сможет увидеть вас, но и вы не увидите его. Он становился невидимкой.
Как жаль, что она не может закрыть глаза и исчезнуть.
Она босая сидела на полу, прислонившись спиной к стене. Напротив лежали две пары туфель. Красный генуэзский бархат, пряжки усыпаны крошечными бриллиантами. И два зверя, смотрящие друг на друга, приготовившиеся к войне или к любви. Золотые каблуки с буквами «Ж» и «П», переплетенными между собой в зеркальном отражении.
Дверь распахнулась. Женевьева не отрывала взгляд от туфель.
– Женевьева…
– Эти необходимо тщательно почистить. – Она взяла красную туфельку. – Бархат следует ворсить при помощи мягчайшей щеточки, полировать стекло при помощи кусочка газеты, стараясь не размазать типографскую краску по ткани. Бриллианты лучше не трогать, можно испортить огранку, или они выпадут.
– Я хочу кое-что узнать.
– Когда надеваешь эти туфли… – она сумела произнести эти слова, – все равно что кладешь ноги в теплый, шелковый рот.
– Он мой? Я имею в виду ребенка.
Она вздохнула.
– Нет никакого ребенка.
– Понятно. – Он с хрустом разминал свои пальцы и щелкал костяшками. – Я пойду пройдусь. – Отвернувшись от нее, он словно съежился и стал меньше. Как будто превратился в старика. – Подожди меня здесь. Мы поговорим, когда я вернусь.
Глава 8
ОТДЕЛКА
43
Женевьева Шелби Кинг сидела в одиночестве в «Клозери де Лиль» за угловым столиком. Рядом с ней стоял маленький чемоданчик, на столе – рюмка коньяку, в пальцах ее правой руки зажата сигарета. На ней был дневной костюм от Шанель из черного шерстяного джерси и шелка: с широким воротником и длинными свободными рукавами, крупным низким ремнем и плиссированной юбкой. Шею украшало жемчужное ожерелье ее матери, на йогах светились туфли с золотой вышивкой от Закари. На голове – шляпка-колокол с бриллиантовой булавкой и черным страусиным пером. Он сидела здесь уже довольно долго, и ее одежда выглядела более трезво, чем она сама.
В чемоданчике лежали красные бархатные туфли от Закари и ее детские туфельки Мери Джейн. Она в спешке упаковала также бриллиантовую диадему, в которой была на свадьбе, и кольцо с гроздью бриллиантов и сапфиров, думая, что в случае необходимости сможет выручить за них какие-то деньги. Это были фамильные драгоценности. Она не захотела брать ничего из подарков Роберта. Забрала также свою наличность – пятьсот долларов, пару тысяч франков и паспорт.
Множество похожих на Хемингуэя и Макэлмона личностей собралось сегодня в этом месте, присаживались за столики вместе со своими заумными женщинами с модно завитыми прическами, мушками, как у Лулу, в коротких платьях с глубокими вырезами и грубым смехом, который напоминал разрывы артиллерийских снарядов. Сквозь клубы густого табачного дыма до Женевьевы долетали обрывки разговоров.
– Правда? Вы говорите, писатель-романист? А я думала, это кличка скаковой лошади или маленький городок в Бретани…
– Но вы не понимаете. Когда я остаюсь с ней наедине, я чувствую, что теряюсь в огромной, мрачной и сырой пещере, зову на помощь и слышу эхо своего собственного голоса, бесконечно отражающееся от стен…
– Trois Filles Nues в Буф-Паризьен. Чудесные танцы. Они одеты в костюмы креветок. Да, я действительно сказала, это костюмы креветок…
Они преследовали только одну цель, все эти притворщики. Бормотание и вечный рокот, джазовые вибрации, безумный, неумолчный шум, который освещает Париж ярче, чем все фонари, и переносится, наэлектризованный, от человека к человеку. Женевьева страстно желала стать частью этого шума, и в последнее время ей удалось приблизиться к эпицентру событий. Она ощутила невыносимое сияние, когда была с Паоло Закари. Воздух вокруг Лулу был постоянно наэлектризован. Она почувствовала это и в доме Нормана Беттерсона. Даже когда убегала от Гая Монтерея.
Но в конечном счете она проиграла. Электрические вибрации Парижа отвергли ее. Она потеряла любимого, ее жизнь разбилась вдребезги. Настало время все бросить и уйти.
Беда была в том, что она не представляла, куда идти.
Она написала записку.
«Дорогой Роберт,
Я очень сожалею о том, как поступила с тобой. Одна ложь влечет за собой другую – и так продолжается бесконечно. Я выстроила дорогу лжи и шла по ней с самого начала нашего брака. Я думала, что смогу повернуть обратно, но теперь понимаю, что это не в моих силах.
Надеюсь, ты еще будешь счастлив. Ты заслуживаешь счастья. Если тебя это хоть немного утешит, то я – нет.
Виви.
P. S. Лошадь в подвале».
Она затушила сигарету и прикурила новую. Положила левую руку на стол и опустила на нее отяжелевшую голову.
– Женевьева?
Она подняла глаза.
Перед ней стояли две женщины в черном.
– Марианна заметила вас с улицы, – сказала Августа Беттерсон.
– Норман часто приходил сюда, правда? – У Марианны было ясное и умное лицо. Ее нос напоминал лошадиный, но глаза казались огромными, чудесными, простодушными. В них лучилась доброта.
– Они все собираются здесь, – кивнула Женевьева.
– Вы когда-нибудь встречались с ним здесь, чтобы поговорить о журнале?
– Пару раз.
Женщины переглянулись.
– Вы сидели за этим столиком? Я имею в виду, с Норманом? – уточнила Августа.
– Возможно, я не помню.
– Можно мы присядем? – Августа подвинула стул и села. Марианна последовала ее примеру.
– Мы подумали, – начала Марианна. – Над тем, что вы сказали вчера.
– А что я сказала?
– Я сказала вам, что его поэзия потеряна, что она нереальна, пока не напечатана. Но вы ответили, что, возможно, кое-что уже напечатано. И только мы можем это спасти.
Женевьева пожала плечами.
– Норман так усердно трудился над журналом. – Августа была нежнее, чем Марианна. Она казалась старше, в ее лице чувствовалась некоторая мясистость. Но из-под этой кажущейся мягкости проглядывал стальной характер. – И Макэлмон, и все эти писатели. Будет ужасно стыдно, если их работа пойдет прахом.
– Ах. – Женевьева переводила взгляд с одной женщины на другую. – Вы хотите, чтобы я помогла. Мне очень жаль, но…
– Подумайте об этом. – На щеках Августы все еще виднелись следы слез. – Все поэмы и стихи собраны, есть много произведений известных писателей. Все отредактировано.
– Это всего один выпуск, – сказала Марианна. – Пока. Женевьева открыла рот, чтобы заговорить, но Августа прервала ее:
– Это ведь и ваш проект, не только Нормана. Мы прислушаемся к любым оценкам.
– Оценкам… – Она попробовала слово на вкус. Оно оказалось чужим. – Это странно. Правда, невероятно забавно.
Но никто не смеялся.
– У меня нет таланта, – ответила Женевьева. – Мои стихи никуда не годятся. Если не верите, почитайте сами. Мой блокнот все еще в вашей квартире.
– Но вчера мы не случайно встретили вас, – воскликнула Марианна. – Это знак. И сегодня мы натолкнулись на вас здесь – это тоже знак. Мы должны спасти журнал. Ради Нормана.
– Нам нужны деньги, – призналась Августа. Женевьева заказала еще три рюмки коньяку.
– Выпейте со мной, леди. Боюсь, это самое большее, что я могу для вас сделать. Понимаете, я только что ушла от мужа.
– Ушли? – Марианна нахмурилась.
Женевьева приподняла свой чемоданчик.
– Я путешествую налегке, вам не кажется?
– Значит, деньги… – начала Августа.
– Это его деньги. У меня нет ни гроша. Вы можете пойти и поговорить с Робертом, если хотите, но мне не кажется, что он будет расположен помочь журналу. Особенно после того, через что ему пришлось пройти по моей вине.
Официант принес три рюмки коньяку. Женевьева вертела в руках стакан, а Марианна выглядела мрачной и подавленной, но Августа улыбнулась и вылила ее коньяк в свою рюмку.
– Ну что ж. Мы отыщем другого спонсора. Спонсоры наверняка найдутся. Журнал выйдет в свет. Некоторые вещи предопределены, и это одна из них.
Что-то проскользнуло между двумя женщинами, что-то вроде нового прилива энергии. Еще двадцать четыре часа назад, в Нотр-Дам, они казались выдохшимися и опустошенными. Но сегодня они были полны новых планов и намерений.
– Вы правда в это верите? – уточнила Женевьева. – В то, что некоторые вещи «предопределены»?
Августа пожала плечами:
– Не знаю. Возможно, немного. Все зависит от человеческого отношения. Если что-то достойно того, чтобы за него бороться, не стоит сдаваться. Нужно сделать все, чтобы победить.
– Да, вы правы. – Что-то разгоралось в душе Женевьевы.
– Именно так Норман и прожил свою жизнь, – вздохнула Августа. – Люди, которые плохо знали его, считали, что он «всего лишь один из этих поэтов», крутится и пьет в барах Квартала. Но в Нормане было нечто большее. Он работал больше, чем все, кого я когда-либо знала. Он не тратил попусту ни единого дня. Долгое время его болезнь помогала ему быть сильнее. Имело ли это смысл? Болезнь делала его сильнее, заставляя чувствовать себя более целеустремленным и стойким.
Пламя разгоралось в сердце Женевьевы. И о чем только она думала, сидя здесь и распивая коньяк, тоскуя и глядя, как рушится жизнь вокруг нее? Словно пробудившись ото сна, она опрокинула рюмку и бросила на стол несколько франков.
– Вы уходите? – спросила Марианна.
– Да. Я еще должна кое-что сделать, по крайней мере, попытаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49