Фургон стоял на проезжей части, из-под капота валил пар. Хэнк уже подбегал к дому с пистолетом в руке. Он крикнул:
— Кейт! Все в порядке?
Из дома с криком выбежала Кейт Лэнгстон. Она бросилась к мужу, упала на вымощенную плитками дорожку, не добежав до него, и встала с окровавленными коленями, жалобно рыдая:
— Я не сохраню ребенка. У меня из-за него будет выкидыш.
Хэнк прижал ее к себе левой рукой. В дверях появился Дэви. Небритый и перепачканный грязью, он держался неловко, словно актер, умирающий от страха перед выходом на сцену.
Хэнк вскинул правую руку, пистолет в ней казался темным удлиненным пальцем. Дэви смущенно посмотрел на Лэнгстона и открыл рот, желая что-то сказать. Хэнк несколько раз выстрелил в него. С третьего выстрела пуля попала Дэви в левый глаз. Он медленно осел на ступеньки крыльца и тут же умер.
Спустя час или немногим более я сидел в доме вместе с Хэнком. Уже приезжали представители местной полиции, которые взяли у него письменное объяснение и, поздравив его, увезли труп с собой. Кейт поместили в больницу, в палату неотложной помощи, дав ей успокоительное от нервного потрясения.
Я подливал виски Хэнку, но сам много не пил — меня не покидала одна и та же неотступная главная мысль. Помимо происшедшего, виски оглушило его. Он бесцельно бродил по гостиной, рассеянно ища то, чего в ней, вероятно, и не было. Остановившись у рояля, он заколотил кулаками по клавишам. Я заорал на него:
— Обязательно греметь?
Он повернулся ко мне, подняв стиснутые кулаки. Глаза его потемнели и дико сверкали, почти так же дико, как у Дэви.
— Я не должен был убивать его, да?
— Я — не твоя совесть. Человек не тратит денег больше, чем имеет, не говорит больше того, что знает, не расходует энергии больше, чем это ему необходимо.
— Он разрушил мою семейную жизнь, довел до безумия жену. Я вынужден был принять решение, сделать что-то решительное.
— Это ты, конечно же, сделал.
— Полиция не обвиняет меня.
— Они тоже — не твоя совесть.
Покачиваясь, он сел на стул у рояля. Я разочаровался в Хэнке и волновался за него. Второе "Я", таящееся почти в каждом из нас, вылезло наружу и проявило себя в акте насилия. Отныне всю свою жизнь ему суждено будет жить с этим вторым "Я", как с собственным сиамским близнецом.
Зазвонил телефон. Я снял трубку.
— Это вы, мистер Лэнгстон?
— Друг их семьи. Они болеют.
— А я-то думала, почему это миссис Лэнгстон не забирает маленького Генри.
— Вы из детского сада?
Женщина ответила утвердительно и назвала свое имя — миссис Хокинс.
— Подержите пока мальчика. Оставьте его на ночь.
— Мы не можем. У нас нет условий.
— Постарайтесь, пожалуйста. Миссис Лэнгстон в больнице.
— А мистер Лэнгстон?
— Он тоже плохо себя чувствует.
Я положил трубку и подошел к Хэнку. Глаза его горели, взгляд был угрюмый и застывший. Он уже начинал ощущать перемену в себе самом и в своей жизни.
Я попрощался и вышел из дома, перешагнув на крыльце через то место, где пролилась кровь Дэви, уже запекшаяся и становящаяся бурой под лучами солнца, которое отринуло его от себя отныне и навеки.
Глава 31
Перед возвращением в Лос-Анджелес я нанес последний визит миссис Флейшер. Когда она открыла мне дверь, на ней была черная шляпа и пальто. Она только что накрасилась, но и под слоем косметики было видно, что лицо у нее одутловатое, а кожа дряблая. Она показалась мне почти совершенно трезвой, только очень нервной и возбужденной.
— Что вам нужно?
— Магнитофонные пленки с записями.
Она развела руками в перчатках.
— Чего нет, того нет.
— Бросьте, миссис Флейшер, вы говорили, что они находятся там, откуда вы могли бы их достать.
— Там их больше нет.
— Вы сдали их в полицию?
— Может, да, а может, нет. А сейчас мне нужно идти. Я заказала и жду такси.
Она начала закрывать у меня перед носом дверь. Я помешал этому. Она медленно подняла на меня глаза.
— В чем дело?
— Я решил увеличить сумму. Плачу вам две тысячи.
Она невесело рассмеялась.
— Жалкие гроши. Курам на смех. Если бы я не была леди, я сказала бы вам, что вы можете сделать с вашими несчастными двумя тысячами.
— С кем вы говорили?
— С очень приятным молодым человеком. Вел себя со мной, как настоящий джентльмен, не то что некоторые. — Она раздраженно толкнула дверь, которую я держал плечом. — Он-то сказал мне, сколько эти пленки с записями действительно стоят.
— И сколько же?
— Десять тысяч долларов! — гордо произнесла она, словно победитель, одержавший победу над неудачником с разгромным счетом.
— Он купил их у вас?
— Может, и купил.
— Понятно. А может, и нет. Сумеете описать мне его?
— Очень симпатичный, с красивыми вьющимися каштановыми волосами. Намного симпатичнее вас. И гораздо моложе, — добавила она, будто бы пытаясь свести счеты со своим бывшим мужем, уколов его старинного приятеля Джека Арчера.
Данное ею описание никого не напоминало мне, разве что Кита Себастьяна, но это было бы мало вероятно.
— Как он назвал себя?
— Он не представился.
Это, по всей вероятности, означало, что ей заплатили наличными, если вообще заплатили.
— Десять тысяч занимают много места, — заметил я. — Надеюсь, вы не повезете их с собой наличными.
— Нет, я хочу... — она прикусила нижнюю губу, запачкав зубы помадой. — Не ваше дело, чего я хочу. И если сейчас же не отстанете от меня, я вызываю полицию.
Как раз этого она ни за что не стала бы делать. Но я уже устал и от нее, и от разговора с нею. Объехав их квартал, я стал ждать на углу. Через некоторое время с другой стороны вывернуло желтое такси. Оно остановилось перед ее домом и коротко просигналило.
С голубой дорожной сумкой из дома вышла миссис Флейшер и села в такси. Я последовал за желтой машиной сначала через весь город, потом по скоростному шоссе на север к местному аэропорту.
Выяснять, куда летела миссис Флейшер, я не стал. Этого уже не требовалось. Она не уехала бы из города, если бы не продала записи.
Я ехал на юг в Вудлэнд-Хиллз, чувствуя себя опустошенным, бесполезным и ничтожным. Наверное, все эти дни я испытывал затаенное желание как-то помочь Дэви, спасти ему жизнь и дать долгосрочный шанс найти и обрести самого себя.
Желание добиться этого для других не ведет ни к чему хорошему и всегда обречено на печальный исход. У Лэнгстонов было желание добиться этого для Дэви, и оно превратилось в загадочный треугольник, означающий совершенно противоположное тому, что он должен был означать. Мое желание добиться этого же для Сэнди начинало не на шутку беспокоить меня.
Бернис Себастьян провела меня в дом. На ее болезненного цвета лице было написано отчаяние, черные глаза лихорадочно блестели. За то время, что я не видел ее, она впервые появилась передо мной неухоженной и неопрятной. Платье спереди было все обсыпано сигаретным пеплом, а волосы не причесаны и не уложены.
Она провела меня в гостиную и усадила в кресло, которое стояло прямо в золотистом отсвете заходящего солнца, бьющего в окно.
— Хотите кофе?
— Нет, спасибо. От холодной воды не отказался бы.
Стакан она принесла мне по-светски, на подносе. Складывалось впечатление, что соблюдением таких условностей она пытается склеить свою налаженную жизнь, стремительно распадающуюся сейчас на куски. Я выпил воду и поблагодарил ее.
— Где ваш муж?
— Уехал по одному своему делу, — сухо ответила она.
— Он, случайно, не ездил в Санта-Терезу?
— Не знаю, куда он ездил. Мы поссорились.
— Не хотите рассказать мне об этом?
— Нет. Мне не хотелось бы никому повторять этого.
В общем, обвиняли друг друга за случившуюся трагедию.
Она села на пуфик лицом ко мне, закинув ногу на ногу и сцепив пальцами колени. Все ее движения были грациозны, и она вполне отдавала себе в этом отчет. Она осознанно повернула передо мной свою красивую голову с разметавшимися волосами.
— Я скажу вам, из-за чего была ссора, если вы обещаете мне ничего не предпринимать.
— Чего я не должен предпринимать?
— Не должны предпринимать ничего, что бы остановило Кита. Это было бы предательством.
— Остановить какие его действия?
— Сначала обещайте.
— Не могу, миссис Себастьян. Я вот что вам пообещаю: я не совершу ничего, что могло бы повредить вашей дочери.
— Но не Киту?
— Если окажется, что их интересы расходятся, я сделаю все, что могу, для Сэнди.
— В таком случае — скажу. Он хочет увезти ее за границу.
— Несмотря на внесенный залог?
— Боюсь, что два. Он говорил о Южной Америке.
— Мысль явно неудачная. Вернуться в Штаты ей будет очень сложно, да и ему — тоже.
— Знаю. Я говорила ему об этом.
— Где он планирует раздобыть денег на поездку?
— Боюсь, у него в планах растратить казенные деньги. Кит уже на грани срыва. Для него невыносима сама мысль о том, что Сэнди предстанет перед судом, а возможно, и сядет в тюрьму.
— Она ведь еще в психиатрической клинике, да?
— Не знаю.
— Так позвоните туда и выясните.
Бернис прошла в кабинет, закрыв за собой дверь. Я слышал, как она говорила, но не мог разобрать слов. Когда она вышла, на ее лице застыло испуганное выражение.
— Он забрал ее из клиники.
— Когда?
— Около часа назад.
— Сказал им, куда?
— Нет.
— Может, он хоть на что-то намекнул вам?
— Утром он говорил, что полетит в Мехико, а оттуда, возможно, в Бразилию. Но он не улетит, не сообщив сначала мне. Хочет, чтобы и я полетела.
— А вы сами хотите?
Она покачала головой:
— Считаю, никому из нас не нужно улетать. Надо оставаться здесь и бороться до конца.
— Молодчина. Правильно считаете.
От моей похвалы глаза у нее зажглись, но вслух она произнесла:
— Нет, если бы я была молодчиной, с нашей семьей не произошло бы этого несчастья. Все ошибки совершила я сама.
— Не хотите назвать их?
— Если сумеете набраться терпения и выслушать. — Она помолчала с минуту, собираясь с мыслями. — Вообще-то, не испытываю желания говорить об этом подробно. Сейчас не время, да и сомневаюсь, стоит ли говорить именно вам.
— А кому стоит?
— Нужно бы Киту. Он все еще мой муж. Беда в том, что мы прекратили говорить уже много лет назад. Начали игру, решив делать вид, что все у нас в порядке, даже не признаваясь друг другу в этом. Кит должен был быть молодым, шагающим вверх по служебной лестнице специалистом, а я — образцово вести дом, давая ему чувствовать себя настоящим мужчиной, что для Кита весьма трудно. Сэнди же должна была радовать нас обоих хорошей успеваемостью в школе и безупречным поведением как в мыслях, так и в поступках. И все это сводится к эксплуатации. Мы с Китом эксплуатировали и друг друга, и Сэнди, а это уже нечто совсем противоположное любви.
— И все-таки повторяю: вы — молодчина.
— Не старайтесь меня утешить. Я не заслуживаю этого.
Но она закрыла глаза и наклонилась, приблизив ко мне лицо. Я коснулся его руками, ощущая ее губы и теплое дыхание на своих пальцах.
Через некоторое время она выпрямилась. Лицо ее стало спокойнее. На нем вновь появилось гордое выражение, делающее его красивым. Она спросила:
— Хотите есть? Давайте, приготовлю вам что-нибудь.
— Не назвал бы это хорошей мыслью.
— Почему?
— Вы же сами только что сказали. Люди не должны играть, делая вид, что все у них в полном порядке.
— Разве это — то, что я стала бы сейчас делать?
— Это — то, что сейчас стал бы делать я. Мы должны заняться кое-чем другим.
Она неверно истолковала мои слова и метнула на меня холодный вопросительный взгляд:
— В самом деле?
— Я вовсе не флиртую с вами. Но вынужден задать вопрос, который, возможно, смутит вас. Он касается половой жизни Сэнди.
Она вздрогнула. Вскочив с пуфика, она отошла от меня в другой конец комнаты.
— Насколько ваша дочь осведомлена в вопросах секса?
Медленно повернув голову, она пристально посмотрела мне в глаза.
— Не имею ни малейшего представления. Никогда не говорила с ней на эту тему.
— Почему?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35