— Мне было очень хорошо, Мэтт...
* * *
Я оделся, отказавшись от второй чашки кофе. Она взяла меня за руку и проводила до двери. Еще раз поблагодарила и сказала, что как только переедет, тут же сообщит мне новый адрес и телефон. Я ответил, что она может звонить мне в любое время и без всякой на то конкретной причины. На прощание мы не поцеловались.
В лифте я вспомнил ее слова: «Думаю, вы заслужили премиальные». И усмехнулся: да, точнее не скажешь.
До гостиницы я добирался пешком. Пару раз останавливался: один раз выпить чашку кофе и съесть сандвич, второй — чтобы зайти в церковь на Мэдисон-авеню, где я хотел опустить в ящик для бедных пятьдесят долларов, но затем сообразил, что сделать этого не смогу. Ким расплатилась сотенными, а мелкими купюрами столько не набиралось.
Сам не пойму, откуда у меня взялась такая привычка. Вероятно, с тех пор, как, бросив Аниту и мальчиков, я поселился на Манхэттене. Не знаю, что делает церковь с этими деньгами, не думаю, чтобы они были нужны ей больше, чем мне, но избавиться от этой новой привычки никак не удавалось. И как только появлялись деньги, меня тут же охватывало некое странное беспокойство и не отпускало до тех пор, пока я не относил ровно десять процентов от этой суммы в тот или иной храм. Мне казалось, что таким образом я отвожу от себя нечто ужасное, какую-то беду, которая рано или поздно все равно случится.
Господь свидетель, толку в том нет никакого. Кошмары происходят и будут происходить вне зависимости от того, оставлю ли я на пожертвования все свои деньги или не дам вовсе ни цента.
Но сегодня придется повременить.
Я присел на скамью и просидел так несколько минут, наслаждаясь царившими в пустой церкви тишиной и покоем. И даже позволил мыслям унестись куда-то совсем далеко. Но тут появился пожилой мужчина и уселся на скамейку по другую сторону от прохода. Он закрыл глаза, и лицо его приняло крайне сосредоточенное выражение.
Молится он, что ли? И если да, то о чем эта молитва и какая от нее польза людям? Порой, заходя в церковь, я и сам испытывал желание помолиться, но толком не знал, как это делается.
Если бы тут были свечи, я бы обязательно зажег одну, но церковь оказалась епископальная, и свечей тут не продавали.
* * *
В тот же вечер я побывал на очередном собрании в соборе Святого Павла, но сосредоточиться на происходящем никак не удавалось. Все витал где-то в облаках. Паренек, выступавший накануне, снова объявил, что продержался девяносто дней, и его опять наградили аплодисментами. Ведущий подытожил:
— А знаете, что бывает после девяностого дня? Наступает девяносто первый!
Я сказал:
— Мое имя Мэтт. Я пока воздержусь.
* * *
Спать я улегся раньше обычного. Заснул почти сразу, но то и дело будили сны. Они возникали из самых потаенных глубин подсознания, и я цеплялся за них, пытаясь разгадать, что означают все эти видения, но они ускользали.
Утром я вышел позавтракать, купил газету и вернулся в номер. Сегодня воскресенье, собрание должно было состояться днем, в нескольких минутах ходьбы от гостиницы. Я еще ни разу не был по этому адресу, но он значился в программке. Я сидел и раздумывал, пойти или не пойти, и когда наконец собрался, то понял, что собрание уже почти закончилось. Я решил дочитать газету.
Спиртное помогает скоротать время. Я мог просиживать у «Армстронга» часами, попивая кофе с капелькой виски. Не напиваясь, нет, просто глотая одну чашку за другой, и время проходило незаметно. Попробуйте проделать то же самое без алкоголя — ничего не получится. Не получится — и все тут.
Было уже около трех, и я вспомнил о Ким. Уже потянулся к телефону позвонить ей — и остановился. Мы переспали только потому, что этим она хотела выразить мне свою благодарность. Это был своего рода подарок, отвергнуть который я не мог, но это вовсе не означает, что мы стали любовниками. Мы по-прежнему друг другу никто, а с делом, которое нас связывало, покончено.
Я вспомнил ее волосы и Медузу Джен Кин и решил позвонить Джен. Но зачем?
Я мог бы сказать ей, что вот уже седьмой день, как не пью. Мы ни разу не встречались с тех пор, как сама она стала посещать такие же собрания. Ей посоветовали держаться подальше от людей, мест и предметов, которые ассоциировались с выпивкой, и я тоже попадал под эту категорию. Сегодня я не пил и мог сообщить ей об этом, но что с того? Это вовсе не значит, что она тут же загорится желанием повидаться со мной. Да и сам я, кстати, тоже не слишком горел таким желанием.
Мы провели вместе несколько вечеров и очень славно коротали время, дружно напиваясь. Возможно, нам будет так же весело и в трезвом состоянии. Но скорее всего получится примерно то же самое, когда сидишь у «Армстронга» часов пять кряду и глотаешь кофе, чашку за чашкой, без капельки писки.
Я уже нашел ее номер в записной книжке, но так и не позвонил, а пошел на собрание.
Выступавший рассказывал обычную историю. В течение семи лет он употреблял героин, потом завязал, но стал пить и вскоре оказался в больнице. Выглядел он так, словно побывал в аду. И если верить его словам, это и был сущий ад.
Во время перерыва меня окликнул Джим и спросил, как идут дела. Я ответил, что отлично. Он поинтересовался, сколько времени я уже не пью.
— Седьмой день пошел.
— Но это же здорово! — просиял он. — Нет, правда, здорово, Мэтт!
Перерыв закончился, и я подумал, что, может, стоит выступить, когда подойдет моя очередь. Но что я скажу им? Что был алкоголиком... Но я сам не знал, был, им или нет. Тогда скажу, что сегодня пошел вот уже седьмой день и я трезв, как стеклышко, или что я рад оказаться здесь — в общем, что-то в этом роде. Но когда настал мой черед, я сказал то, что говорил всегда.
После собрания, когда я убирал свой складной стул, ко мне снова подошел Джим.
— Знаешь, мы тут обычно собираемся маленькой компанией в «Кобб корнер». Попить кофейку, потрепаться. Хочешь, присоединяйся.
— Я бы с удовольствием, — ответил я, — но как раз сегодня не могу.
— Ну, тогда в следующий раз.
— Обязательно, — сказал я. — С удовольствием, Джим.
Я мог бы пойти с ними. Заняться все равно было нечем. Но вместо этого я пошел к «Армстронгу», взял гамбургер, кусок сырного пирога и кофе. Кстати, то же самое можно было заказать и в «Кобб корнер».
Мне всегда нравилось у «Армстронга» по воскресеньям. К вечеру толпа рассасывалась, оставались только завсегдатаи. Покончив с едой, я взял чашку и подсел к бару — поболтать немного с Мэнни, техником из Си-би-эс, и музыкантом Гордоном. Пить не хотелось.
Потом я отправился домой и лег спать. Утром проснулся с чувством невнятной тревоги и приписал ее сну, который никак не мог вспомнить. Принял душ, побрился, но тревога не проходила. Оделся, спустился вниз, занес сумку с грязным бельем в прачечную, а костюм и брюки — в химчистку. Позавтракал, прочитал «Дэйли ньюс». Наткнулся на интервью с мужем той женщины, которая погибла от выстрела из дробовика в Бруклине. Они только что переехали в этот дом, они так мечтали иметь собственный дом, жить нормальной жизнью в приличном районе! И вот эти два гангстера, спасая свои жизни, забежали именно в их дом. «Словно перст Господа Бога указал им на Клэр Райчек», — писал журналист.
Из раздела городских новостей я узнал, что какие-то бродяги на Бауэри передрались из-за рубашки, которую нашли в мусорном баке на станции метро «Астор плейс Би-эй-ти», и один заколол другого восьмидюймовым лезвием складного ножа. Убитому было пятьдесят два года, убийце — тридцать три. «Интересно, — подумал я, — стали бы писать об этом происшествии, если бы оно произошло не в подземке?» Когда подобные типы убивают друг друга на помойке на той же Бауэри, это мало кого интересует.
Я продолжал изучать газету, словно боялся пропустить нечто важное, и гнетущее чувство тревоги не оставляло меня. И еще это ощущение походило на похмелье — пришлось напомнить себе, что накануне вечером я не выпил ни капли. Пошел восьмой день трезвой жизни.
Я зашел в банк, положил часть от вчерашних пяти сотен на свой счет, остальные разменял на десятки и двадцатки. Прогулялся до собора Святого Павла с намерением избавиться от пятидесяти баксов, но там шла служба. Тогда я отправился на Шестьдесят третью, где сегодня проходило собрание. Оно оказалось самым скучным из всех, на которых мне довелось побывать. Я сидел и тупо слушал, как оратор перечислял все, что выпил за свою жизнь, начиная с одиннадцати лет. Он монотонно бубнил в течение, наверное, сорока минут.
А потом я пошел в парк и купил хот-дог с лотка. Около трех вернулся в гостиницу, прилег подремать, затем где-то около половины пятого вышел снова. Купил «Пост» и пошел к «Армстронгу». Покупая газету, я бегло просмотрел заголовки, но они как-то не отложились в памяти. Я сел, заказал кофе, глянул на первую страницу... Там было ЭТО...
«Девушка по вызову. Изрезана на мелкие кусочки», — гласил заголовок.
Чего только не пишут в газетах! Я знал, что это, должно быть, просто совпадение, и в то же время кожей чувствовал, что это не так. Секунду сидел, сжимая в руке газету и закрыв глаза, чтобы эти страшные строки исчезли. Ее прекрасные синие глаза сияли передо мной. Стадо трудно дышать, а в горле застрял сухой, колючий комок.
Я перевернул эту чертову страницу, и там, на третьей, было то, чего я так боялся. Она погибла. Этот ублюдок все-таки убил ее!..
Глава 6
Ким Даккинен умерла в номере на семнадцатом этаже в «Гэлакси», новой высотной гостинице между Шестой авеню и одной из Пятидесятых. Номер снимал некий мистер Чарлз Оуэн Джоунс из Форт-Уэйна, штат Индиана, заплативший наличными вперед за сутки. Зарегистрировался он в воскресенье, в 9.15 вечера, а номер забронировал но телефону, за полчаса до этого. Предварительная проверка показала, что никакого мистера Джоунса в Форт-Уэйне не было и нет, а адрес, указанный им в регистрационной карточке, оказался фальшивым. Отсюда напрашивался вывод, что назвался он вымышленным именем.
Из номера мистер Джоунс никуда не звонил, никаких заказов не делал. Пробыв там несколько часов, ушел и даже не удосужился оставить ключ от комнаты. Мало того, он повесил на дверь табличку «ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ», и обслуживающий персонал гостиницы свято выполнял эту просьбу вплоть до одиннадцати утра следующего дня, когда подошел срок перерегистрации. Горничная позвонила в номер по телефону, никто не ответил. Тогда она постучала в дверь и, снова не получив ответа, открыла ее служебным ключом.
Всю чудовищность сцены, представшей перед ее глазами, описать, по словам репортера из «Пост», было просто невозможно. На полу, у изножья разобранной постели, лежала обнаженная женщина. Ковер и постельное белье насквозь промокли от ее крови. Скончалась она от многочисленных, по оценке судмедэксперта, резаных и колотых ран, нанесенных предметом типа штыка или мачете. Убийца превратил ее лицо в «совершенно неузнаваемую кровавую маску». Но фотография, которую раздобыл предприимчивый репортер из «роскошных апартаментов мисс Даккинен на Меррей-Хилл», давала представление о том, с каким «материалом» пришлось работать убийце. Правда, там белокурые волосы Ким выглядели несколько иначе — спадали на плечи тяжелыми темными волнами, над лбом, словно тиара, красовалась всего одна коса. И глаза у нее были ясные и лучились весельем.
Идентифицировать личность полиции удалось по содержимому кошелька, найденного на месте преступления. Обнаруженная там сумма наличными уже на ранней стадии следствия позволяла исключить мысль об ограблении как мотиве для убийства.
Вот так.
Я отложил газету. И с удивлением заметил, что у меня дрожат руки. И все тело била мелкая, противная дрожь. Я поймал взгляд Эвелин и, когда она подошла, попросил принести двойное виски.
Она спросила:
— А стоит ли, Мэтт?
— А что?
— Но ведь ты вроде бросил пить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50