– Бен в библиотеке наверху смотрит телевизор, – сообщил мне Филдинг. – Он даст нам знать о развитии событий.
– А если у этого парня был СПИД? – Сьюзан говорила об Уодделе так, словно он уже мертв.
– Не знаю, – откликнулась я. – Наденем двое перчаток, примем обычные меры предосторожности.
– Я все-таки надеюсь, что нам об этом сообщат, – не унималась она. – Знаете, я не верю тем, кто занимается обследованием уголовников. Им все равно, какой у них анализ на СПИД, это их не касается.
Не они делают вскрытие, а наши проблемы их не волнуют.
Сьюзан просто помешалась на грозящих ей профессиональных опасностях вроде угрозы облучения, отравления химикатами и инфекций. Но я могла ее понять. Она была уже несколько месяцев беременна, хоть с виду это казалось почти незаметно.
Накинув на себя пластиковый фартук, я прошла в раздевалку, облачилась в зеленую робу, сунула ноги в бахилы и достала два комплекта перчаток. Я осмотрела каталку, стоявшую возле стола номер три. На ней значились имя Уоддела, дата его рождения и его номер. Если в последнюю минуту вмешается губернатор Норринг, надписанные пробирки выбросят. Ронни Уоддел будет вычеркнут из регистрационного журнала морга, и его номер достанется тому, кто поступит в морг следующим.
В одиннадцать вечера Бен Стивенс спустился вниз и покачал головой. Подняв глаза, мы все посмотрели на часы. Никто не сказал ни слова. Шли минуты.
Держа в руке рацию, вошел полицейский. Я неожиданно вспомнила, что его фамилия Рэнкин.
– Приговор приведен в исполнение в одиннадцать ноль пять, – сказал он. – Тело будет здесь минут через пятнадцать.
* * *
Фургон предупредительно сигналил, въезжая в ворота задним ходом, и, когда его дверцы распахнулись, из него выскочили охранники в количестве, достаточном для того, чтобы справиться с мелкими беспорядками. Четверо из них выкатили носилки с телом Ронни Джо Уоддела. Шаркая ногами и постукивая металлом, они пронесли их мимо нас по пандусу в морг. Опустив носилки на кафельный пол и даже не потрудившись поставить их на раскладные ножки, они подтолкнули их вперед, словно сани на колесиках с пристегнутым к ним пассажиром, укрытым запятнанной кровью простыней.
– Кровотечение из носа, – предупреждая мой вопрос, заявил один из охранников.
– У кого? – спросила я, заметив кровь на перчатках охранника.
– У мистера Уоддела.
– В машине? – удивилась я, потому что у Уоддела не должно было быть кровяного давления к тому времени, когда его тело погрузили в санитарный фургон.
Однако охранник был занят другим делом, и я не получила ответа на свой вопрос. Придется подождать.
Мы переложили тело в каталку, стоявшую на напольных весах. Замелькали руки, отстегивающие ремни, кто-то откинул простыню. Бесшумно закрыв за собой дверь в секционную, охранники удалились так же стремительно, как и появились.
Уоддел был мертв ровно двадцать две минуты. Я чувствовала запах его пота, его грязных босых ног и – несколько слабее – паленого мяса. Его правая штанина была задрана выше колена, на обожженную икру уже посмертно была наложена свежая марлевая повязка. Он был крупным, сильным мужчиной. Газеты прозвали его «добрым великаном», «душкой Ронни» Однако в свое время он запросто бы использовал силу этих здоровенных рук и широких плеч, чтобы лишить жизни другого человека.
Расстегнув голубую хлопчатобумажную рубашку Ронни, я стала осматривать его карманы. Делалось это для проформы и, как правило, не приносило никаких результатов: осужденные не брали с собой ничего на электрический стул. И я была очень удивлена, когда обнаружила в заднем кармане джинсов какое-то письмо. Конверт оставался запечатанным, крупными буквами на нем было написано:
СУГУБО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО. ПРОШУ ЗАХОРОНИТЬ СО МНОЙ!
– Нужно сделать копию конверта и его содержимого, а оригиналы приложить к его личным вещам, – сказала я, протягивая конверт Филдингу.
– Боже, да он здоровее меня, – пробубнил тот, подкалывая конверт к протоколу вскрытия.
– Не может быть, чтобы кто-то оказался здоровее вас, – заметила Сьюзан моему заму-культуристу.
– Хорошо, что смерть наступила совсем недавно, – добавил он, – а то нам без домкрата бы не обойтись.
Через несколько часов после смерти мускулистые люди становятся такими же неподатливыми, как мраморные статуи. Окоченение еще не началось, и Уоддел был почти как живой. Он словно спал.
Совместными усилиями нам удалось переложить его лицом вниз на секционный стол. Ронни весил девяносто семь килограммов. Его ноги свешивались с края стола. Я измеряла ожог на его ноге, когда у входа раздался звонок. Сьюзан направилась к двери, и вскоре в комнату вошел лейтенант Пит Марино, пояс его распахнутого плаща тащился за ним по кафельному полу.
– Размеры ожога на задней голени – четыре на один и четверть на две и три восьмых, – продиктовала я Филдингу. – Поверхность сухая, пузырчатая.
Марино закурил сигарету.
– Там разорались по поводу его кровотечения. – Он казался взволнованным.
– Ректальная температура сорок, – сказала Сьюзан, вынув термометр. – Сейчас одиннадцать сорок девять.
– Вам известно, почему у него кровь на лице? – спросил Марино.
– Один из охранников сказал – кровотечение из носа, – ответила я, добавив: – Надо его перевернуть.
– Вы видели, что у него здесь на левой руке? – Сьюзан обратила мое внимание на ссадину. Я осмотрела ее под ярким светом через лупу.
– Не знаю. Может быть, от ремня на носилках?
– И на правой руке тоже.
Я взглянула, а Марино продолжал курить, наблюдая за мной. Мы перевернули тело. Из правой ноздри потекла струйка крови. На голове и подбородке была неровная щетина. Я сделала Y-образный разрез.
– Там могли быть какие-нибудь ранки, – предположила Сьюзан, глядя на язык.
– Извлеките его. – Я вставила термометр в печень.
– О Боже, – тихо вырвалось у Марино.
– Сейчас? – Сьюзан держала скальпель наготове.
– Нет. Сфотографируйте ожоги на голове. Необходимо их измерить. Затем извлеките язык.
– Черт, – с досадой воскликнула Сьюзан, – кто последний пользовался фотоаппаратом?
– Извиняюсь, – отозвался Филдинг. – Там не было пленки. Я забыл. Кстати, это ваша обязанность следить за пленкой.
– Было бы неплохо, если бы вы предупреждали меня о том, что она кончилась.
– Женщины, как правило, отличаются большей интуицией. Я не знал, что должен вас предупреждать.
– Я измерила ожоги на голове, – сказала Сьюзан, пропуская мимо ушей его замечание.
– Хорошо.
Показав ему свои записи, она принялась за язык.
Марино отшатнулся от стола.
– Боже, – повторил он. – Это не для меня.
– Температура печени сорок и пять, – сказала я Филдингу.
Я взглянула на часы. Смерть наступила час назад. Уоддел еще не остыл. Он был очень крупным. От электрического стула тело нагревается. При вскрытии менее крупных людей температура их мозга достигала сорока трех градусов. Правая голень Уоддела была еще горячей на ощупь, мышцы в спастическом сокращении.
– С краю небольшая ранка. Ничего существенного, – сказала Сьюзан, показывая мне.
– Он так сильно прикусил язык, что столько крови? – спросил Марино.
– Нет, – ответила я.
– Из-за этого уже поднялся шум. – Он повысил голос. – Я думал, что вам это небезразлично.
Положив в некотором замешательстве скальпель на край стола, я вдруг поняла.
– Вы были свидетелем.
– Да. Я же говорил вам. Все посмотрели на него.
– На улице не совсем спокойно, – продолжал он. – Я не хочу, чтобы кто-то уходил отсюда в одиночку.
– Что значит «не совсем спокойно»? – переспросила Сьюзан.
– На Спринг-стрит с утра болталась кучка каких-то набожных типов. Им как-то удалось пронюхать, что у него кровотечение. А когда машина с телом отъехала, они как полоумные двинули сюда.
– Вы видели, когда у него началось кровотечение? – поинтересовался Филдинг.
– Да, конечно. Ток включали дважды. В первый раз послышалось такое громкое шипение, словно пар выходит из радиатора, и из-под маски потекла кровь. Они говорят, что-то не сработало.
Сьюзан включила пилу «Страйкер», и никто не пытался перекричать громкий звук, пока она пилила череп. Я продолжала заниматься органами. Сердце было здоровым, коронарные сосуды в отличном состоянии. Когда пила смолкла, я вновь стала диктовать Филдингу.
– Вес? – спросил он.
– Сердце – сто шестьдесят восемь, и единственная спайка левой верхней доли с дугой аорты. Обнаружила даже четыре паращитовидные железы, если вы успели заметить.
– Успел.
Я занялась желудком.
– Он почти трубковидный.
– Неужели? – Филдинг подвинулся поближе, чтобы рассмотреть. – Поразительно. Такому здоровому парню требуется минимум четыре тысячи калорий в день.
– Ну уж по крайней мере в последнее время он их не получал, – заметила я. – У него в желудке ничего нет Абсолютно пусто и чисто.
– Он не ел в последний раз? – спросил Марино.
– Похоже, что нет.
– А они обычно едят?
– Да, – ответила я, – обычно да.
Мы закончили к часу ночи и пошли вслед за работниками похоронной службы во двор, где стоял катафалк. Когда мы вышли из здания, в темноте замерцали красные и синие огоньки. В холодном сыром воздухе слышались треск радио, гудение моторов, а за цепочным ограждением автостоянки образовалось огненное кольцо. В колышущемся пламени свечей были видны мужские, женские и детские лица.
Не теряя времени, работники похоронной службы быстро погрузили тело Уоддела в катафалк и захлопнули заднюю дверцу фургона.
Я не разобрала, кто-то что-то сказал, и неожиданно через ограду, словно падающие звезды, полетели свечи, мягко приземляясь на дорогу.
– Ненормальные фанатики! – воскликнул Марино. Оранжевые фитильки усеяли асфальт крошечными огоньками. Катафалк стал поспешно выезжать со двора. Мелькали фотовспышки. Я заметила фургончик восьмого телеканала на Мэйн-стрит. Кто-то бежал по тротуару. Полицейские затаптывали свечи, двигаясь к ограждению и требуя очистить территорию.
– Мы не хотим, чтобы здесь возникли какие-нибудь осложнения, – пояснил нам один из офицеров, – если вы, конечно, не желаете просидеть здесь всю ночь взаперти...
– Палачи! – крикнула какая-то женщина. К ней присоединились другие голоса, и множество рук, схватившись за цепочное ограждение, стали его трясти.
Марино торопил меня, подталкивая к моей машине. Толпа скандировала все громче: "Палачи, палачи, палачи... "
Я возилась с ключами, уронила их, подняла и наконец нашла тот, что нужно.
– Я провожу вас до дома, – сказал Марино.
Я включила обогреватель на всю мощность, но так и не могла согреться. Дважды проверив дверцы, я убедилась в том, что они заперты. Ночь начинала походить на нечто сюрреалистическое странной асимметрией светлых и темных окон и едва уловимым мельканием теней.
* * *
Мы пили на кухне скотч, потому что бурбона у меня не оказалось.
– Не понимаю, как вы пьете такую гадость, – проворчал Марино.
– Выберите себе в баре что-нибудь другое на ваш вкус, – предложила я.
– Обойдусь.
Я не совсем представляла себе, с чего начать разговор, а Марино явно не собирался брать инициативу в свои руки. Он был в напряжении, с красным лицом, с прядями влажных седых волос, прилипших к его лысеющей голове, и курил одну сигарету за другой.
– Вы когда-нибудь раньше присутствовали на смертной казни? – спросила я.
– Не было нужды.
– Однако на этот раз вы сами вызвались. Значит, нужда была, и немалая.
– Если сюда добавить лимон и содовую, будет не так противно, честное слово.
– Вы хотите, чтобы я испортила хороший скотч? Пожалуйста, посмотрим, что там у нас есть.
Он подтолкнул стакан ко мне, и я заглянула в холодильник.
– Лимона нет, но есть бутылка лимонного сока. – Я просматривала полки холодильника.
– Замечательно.
Я накапала ему в стакан лимонного сока и добавила швепса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51