– Он ведь сначала выстрелил в него, да? – В глазах Сьюзан была такая же испуганная настороженность, какую можно увидеть в глазах одинокого прохожего на темной пустынной улице. – Тот, кто все это сделал, связал ему руки уже после того, как выстрелил?
– Думаю, да.
– Это не укладывается в голове, – произнесла она. – Зачем связывать того, кому ты только что выстрелил в голову.
– Трудно сказать, что у этого типа было на уме.
У меня началась острая головная боль, я чувствовала себя совершенно разбитой. Глаза слезились, и череп словно раза в два сжался.
Сьюзан вытянула из удлинителя толстый электрошнур и подключила пилу. Она вставила новые лезвия в скальпели и проверила ножи на хирургическом столике. Затем, исчезнув в рентген-кабинете, сразу же вернулась с пленками Эдди. И тут с ней произошло то, чего никогда не бывало. Резко повернувшись, она налетела на хирургический столик, который сама только что поставила, и столкнула два литровых сосуда с формалином на пол.
Я бросилась к ней, когда она, отпрыгнув назад и едва не упав, сдерживая дыхание, замахала руками, чтобы отогнать пары от лица.
– В лицо не попало? – Схватив за руку, я потащила ее к раздевалке.
– Вроде нет. Нет. О Боже. Попало на ноги. И, кажется, на руку тоже.
– В глаза и рот точно не попало? – Я помогла ей снять зеленый халат.
– Точно.
Я метнулась в душевую и включила воду, пока она судорожно срывала с себя оставшуюся одежду.
Я велела ей подольше постоять под сильной струёй прохладной воды, а сама, надев маску, специальные очки и толстые резиновые перчатки, стала собирать формалин особыми подушками, которыми нас обеспечивали в целях безопасности в подобных экстренных случаях. Я подмела осколки стекла и убрала все в двойные пластиковые пакеты. Потом вымыла пол из шланга, сама умылась и переоделась в чистый зеленый халат. Наконец из душа появилась Сьюзан, порозовевшая и испуганная.
– Простите, доктор Скарпетта, – произнесла она.
– Я беспокоюсь только за вас. Все в порядке?
– Небольшая слабость и головокружение. Я еще чувствую запах.
– Я разберусь здесь сама, – сказала я. – А вы идите-ка домой.
– Я, наверное, сначала немного отдохну. Пожалуй, я поднимусь наверх.
Мой лабораторный халат висел на спинке стула, и я достала из кармана ключи.
– Вот, – предложила я, протягивая их ей, – полежите у меня в офисе. Если дурнота не пройдет или вам станет хуже, немедленно звоните по внутреннему телефону.
Она появилась где-то через час в наглухо застегнутом зимнем пальто.
– Как вы себя чувствуете? – спросила я, сшивая Y-образный разрез.
– Только небольшая слабость, а так нормально.
Она молча понаблюдала за мной и вдруг добавила:
– Я там подумала, пока была наверху. Мне бы не хотелось, чтобы вы считали меня свидетелем в этом деле.
Я удивленно подняла на нее глаза. В официальном отчете любой присутствовавший при вскрытии считался свидетелем. То, о чем просила Сьюзан, большого значения не имело, но сама просьба казалась весьма странной.
– Я не принимала участия во вскрытии, – продолжила она. – То есть я помогала производить внешнее обследование, но не присутствовала при аутопсии. Я знаю, это будет крупное дело, если кого-нибудь поймают. Если дойдет до суда. И, я считаю, мне не стоит фигурировать в качестве свидетеля, поскольку, как я уже сказала, на самом деле меня не было.
– Хорошо, – ответила я. – Не возражаю.
Она положила мои ключи на столик и ушла.
* * *
Марино оказался дома, когда я позвонила ему из машины, притормозив возле поста, где взимался дорожный сбор.
– Вы знакомы с начальником тюрьмы на Спринг-стрит? – поинтересовалась я у него.
– Фрэнк Донахью. Вы где?
– В машине.
– Так я и думал. Нас сейчас на этой линии слушает по меньшей мере половина водителей Вирджинии.
– Ничего особенного не услышат.
– Я знаю про мальчика, – сказал он. – Вы уже закончили с ним?
– Да. Я позвоню вам из дома. А пока хочу вот о чем вас попросить. Мне бы надо в тюрьме кое на что взглянуть.
– Проблема в том, что взглянуть захотят и на вас.
– Поэтому вы поедете со мной, – сказала я.
* * *
За два злополучных семестра учебы у моего прежнего учителя я научилась быть подготовленной. И вот в субботу днем мы с Марино отправились в тюрьму. Небо было свинцовым, ветер трепал деревья по обеим сторонам дороги. Все казалось холодным и неспокойным, что вполне соответствовало моему душевному состоянию.
– Хотите узнать мое личное мнение? – спросил по дороге Марино. – На мой взгляд, вы слишком много Грумэну позволяете.
– Вовсе нет.
– Так почему же каждый раз, когда он имеет какое-то отношение к смертному приговору, вы словно оправдываетесь перед ним?
– А как бы действовали вы в аналогичной ситуации?
Он нажал на прикуриватель.
– Так же, как и вы. Осмотрел бы камеру смертников, стул, запротоколировал бы все и послал бы его к чертовой матери. А еще лучше – сделал бы это в прессе.
В утренней газете со слов Грумэна утверждалось, что Уоддел не получал полноценного питания и на его теле были синяки с кровоподтеками, происхождение которых я не смогла вразумительно объяснить.
– В чем, собственно, дело? – не унимался Марино. – Он уже занимался защитой этих мерзавцев, когда вы изучали право в институте?
– Нет. Несколько лет назад его попросили возглавить клинику для заключенных в Джорджтауне. Тогда он и стал выступать в защиту осужденных на смертную казнь.
– У него, видимо, не все дома.
– Он категорически против смертной казни и ухитряется раздуть громкий судебный процесс из любого дела, превращая своих подзащитных в великомучеников. И Уоддела, в частности.
– Ну и ну. Просто святой Николас, главный святой всех подонков. Хорошенькое дело, – Марино не мог успокоиться. – Почему бы вам не послать ему цветные фотографии Эдди Хита и не поинтересоваться, не хочет ли он поговорить с родными этого парня? Посмотрим, как он тогда отнесется к той твари, которая совершила это преступление.
– Грумэна не переубедить.
– У него есть дети? А жена? Есть кто-нибудь, кого он любит?
– Это ничего не изменит, Марино. По делу Эдди у вас, конечно, никаких результатов.
– Нет, и в Энрико тоже ничего. У нас его одежда и пуля. Может быть, лаборатории удастся извлечь что-нибудь полезное из того, что вы им подкинули.
– А как там программа по предотвращению тяжких преступлений? – поинтересовалась я, имея в виду его сотрудничество с Бентоном Уэсли из ФБР.
– Трент работает с бумагами, и мы разошлем их через пару дней, – ответил Марино. – А вчера вечером я сообщил Бентону об этом деле.
– Эдди был похож на того, кто мог бы сесть в машину к незнакомцу?
– Нет, по словам родителей. Либо на него кто-то неожиданно напал, либо кому-то прочно удалось завоевать доверие мальчика, чтобы затащить в машину.
– У него есть братья или сестры?
– Да, и брат и сестра, но они больше чем на десять лет старше него. Думаю, Эдди оказался внеплановым ребенком, – сказал Марино.
Впереди появилось здание тюрьмы.
Фасад, не крашенный долгие годы, был грязно-розоватого цвета. На темных окнах болтался толстый пластик, порванный ветром. Проехав по Бельведеру, мы свернули налево на Спринг-стрит, жалкую улочку, словно соединявшую два разных мира. За тюрьмой она тянулась еще несколько кварталов, затем неожиданно обрывалась, упираясь в Геймблз-Хил, где на великолепном зеленом склоне, словно цапля на обрыве, расположился белый кирпичный офис этиловой корпорации.
Когда мы, припарковавшись, вылезли из машины, моросящий дождь уже перешел в мокрый снег. Я шла вслед за Марино мимо помойки, потом по пандусу к погрузочной площадке, оккупированной множеством кошек, чье внешнее безразличие скрывало звериную настороженность. Главным входом служила единственная стеклянная дверь, и, войдя в то, что служило вестибюлем, мы в прямом смысле оказались «за решеткой». Стулья отсутствовали, было холодно и несло затхлостью. Справа от нас оказалась диспетчерская, маленькое окошко которой, не торопясь, открыла крепкая женщина в форме охранника.
– Что вы хотели?
Показав свою эмблему, Марино лаконично объяснил, что у нас назначена встреча с начальником Фрэнком Донахью. Она попросила подождать. Окошко вновь закрылось.
– Это «фрау Хелен», – сказал мне Марино. – Я побывал здесь уже столько раз, что и не счесть, но она всегда делает вид, что незнакома со мной. Ну, я не в ее вкусе. Через минуту у вас будет возможность познакомиться с ней поближе.
За дверями из стальных прутьев тянулся тускло освещенный коридор со стенами из шлакоблоков, облицованных коричневатой плиткой, куда выходили маленькие помещеньица, похожие на клетки. Обзор заканчивался первым блоком тюремных камер, покрашенных унылым зеленым цветом, на фоне которого виднелись пятна ржавчины. Камеры были пусты.
– А когда перевезут остальных заключенных? – спросила я.
– К концу недели.
– Кто остался?
– Настоящие джентльмены Вирджинии, те, кого положено держать в изоляции. Все они за семью засовами и прикованы к койкам в блоке "С", который находится в той стороне. – Он махнул рукой на запад. – Но мы туда не пойдем, так что не волнуйтесь. Я не стану подвергать вас такому испытанию. Некоторые из этих мерзавцев уже по нескольку лет не видели женщин – «Фрау Хелен» не в счет.
Атлетически сложенный молодой человек в синей форме появился в коридоре и направился к нам. Он внимательно посмотрел на нас через решетку. У него было приятное, но суровое лицо с мощной нижней челюстью и холодными серыми глазами. Темные рыжеватые усы скрывали верхнюю губу, которая, по моим предположениям, придала бы его лицу выражение жестокости.
Марино представил нас, пояснив:
– Нам нужно осмотреть стул.
– Да, понятно. Моя фамилия Робертс, и я пришел, чтобы отвести вас на экскурсию. – Звякнув ключами о железо, он открыл тяжелые двери. – Донахью сегодня нет, он болен. – Лязг закрывшихся позади нас дверей эхом отозвался в коридоре. – Простите, но нам придется подвергнуть вас небольшому досмотру. Прошу вас пройти сюда, мэм.
Он стал водить сканером по одежде Марино, а из другой железной двери, ведущей в диспетчерскую, появилась Хелен. Эта неулыбчивая женщина напоминала своей фигурой баптистскую церковь, и ее блестящий ремень был единственным намеком на то, что у нее есть талия. Ее волосы были пострижены коротко, по-мужски и выкрашены в иссиня-черный цвет; когда я случайно встретилась с ней глазами, ее взгляд пронзил меня. На табличке с именем, приколотой к угрожающих размеров груди, значилось «Граймз».
– Вашу сумку, – скомандовала она.
Я протянула ей свой медицинский чемоданчик. Порывшись в нем, она стала поворачивать меня то в одну, то в другую сторону, подвергая бесчисленным ощупываниям и похлопываниям и сканером, и руками. Весь досмотр длился не более двадцати секунд, но за это время она ухитрилась своими толстыми пальцами прощупать каждый дюйм моего тела, напирая на меня своей мощной грудью и громко дыша ртом. Затем, резко кивнув в знак того, что досмотр завершен, она вернулась в свое логово из железа и шлакоблоков.
Мы с Марино, следуя за Робертсом через многочисленные двери, которые он отпирал и запирал, проходили одни тюремные решетки за другими. В холодном воздухе, точно унылый звон колоколов, раздавался стук металла. Он ни о чем нас не спрашивал, и в его поведении отсутствовали даже намеки на то, что я могла бы с натяжкой назвать признаками дружелюбия. Он казался целиком и полностью поглощенным отведенной ему ролью. Я не могла с уверенностью сказать, была ли это роль гида-экскурсовода или охранника-надсмотрщика.
Поворот направо – и мы оказались в первом блоке – огромном помещении из зеленых шлакоблоков, с разбитыми окнами, с четырьмя ярусами камер, поднимающихся к крыше, где болтались клубки колючей проволоки. Посреди на коричневом кафельном полу небрежными стопками лежали десятки узких покрытых полиэтиленом матрасов, а вокруг валялись веники, швабры и красные ободранные кресла из парикмахерской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51