Это смуглое лицо странным образом сочетало в себе глумливый цинизм и страстное томление по чему-то ушедшему, навсегда потерянному. Явственно можно было различить длинный с горбинкой нос, тонкие, искривленные в злобной усмешке губы, но главное, на чем невольно задерживался взгляд, — глаза: серебристо-зеленые, горевшие сумрачно, подробно кораллам у берега далекого тропического острова.
Терри Клейн критически разглядывал картину.
— Чудесный портрет, — сказал он. — А говорили, что не знаете Мандру.
Она вцепилась ему в плечо обеими руками. Не отводя глаз от портрета, Клейн похвалил:
— Здорово он у вас вышел, Альма. Здорово, ничего не скажешь. А когда это вы успели написать?
В глазах ее промелькнуло выражение беспомощности.
— Терри, пожалуйста… — умоляюще произнесла она.
— Что «пожалуйста»?
— Пожалуйста, не надо.
— Что «не надо»?
— Не расспрашивайте меня об этом.
— Коль уж я попал в эту переделку, я вправе ожидать от вас помощи, тем более что это только начало. Боюсь, что нам в любом случае придется действовать сообща. Поэтому мне не хотелось бы ходить в потемках, я должен чувствовать под ногами твердую почву.
Она плотно сжала губы, давая тем самым понять, что не проронит больше ни слова.
— Давно вы здесь, в мастерской? — поинтересовался он.
Она покачала головой.
— Так давно вы здесь? — повторил он свой вопрос. В комнате воцарилась тягостная тишина, наконец Альма не выдержала и заговорила:
— Приблизительно с четырех часов утра… О Терри, пожалуйста, не заставляйте меня рассказывать все. Конечно, вы можете заставить меня говорить, мы оба знаем это. Вы всегда обладали такой властью надо мной!
Вы можете заставить меня сделать все, что угодно. Я ничего не могу утаить от вас и никогда не могла. До вашей поездки в Китай… той ночью… — голос ее сорвался, и она вновь замолчала.
— Вы только расскажите мне обо всем, Альма, и я постараюсь вам помочь, — ласково попросил он.
— Нет, нет! Вы не должны ничего знать, я не хочу, чтобы вы имели хоть какое-то отношение к этому делу, ради Бога, Терри!
— Но я уже имею это самое отношение!
— Да нет же! Вас всего-навсего допросили. Это ведь еще ничего не значит. Обещайте мне, что сядете в самолет и улетите из города.
— Это мне не поможет, Альма. Наоборот, только усугубит мое положение. К тому же я не хочу бросать вас в беде. Поэтому лучше расскажите мне все по порядку, не бойтесь. Ведь Мандру убили не вы?
— Конечно не я.
— А вы знаете, кто?
— Нет, — с отчаянием в голосе произнесла она, — конечно нет… О Терри, вы так нужны мне! Почему так получается, что я никогда не могу прибегнуть к вашей помощи именно тогда, когда она нужна мне больше всего!
Она прижалась к нему, как ребенок, который от страха перед темнотой прижимается к матери. Он нежно обнял ее.
— Альма, успокойтесь, ну не надо так дрожать. Расскажите, в чем дело, и я помогу вам.
Она молчала. Голову она положила ему на грудь, пальцами крепко вцепилась в плечи. Потом вдруг отпрянула от него и рассмеялась. В смехе ее слышалась какая-то горечь, но глаза смотрели дерзко, с вызовом.
— Нет, Терри, вы не поможете мне, и на этом точка.
— Да нет же, помогу!
— А я говорю — не поможете!
Он снова прижал ее к себе, она приподнялась на носках и дрожащими губами потянулась к его губам, потом вдруг оттолкнула его от себя.
— Расскажите мне об этой штуке, — кивком он указал на портрет.
— Нет.
— Послушайте, Альма, вы что, пытаетесь выгородить Джорджа Леверинга?
Терри, я не стану разговаривать с вами на эту тему. Больше вы от меня ни слова не добьетесь.
Он задумчиво посмотрел на картину и хмуро заметил:
— Ладно, Альма. Может, так оно и лучше. Но имейте в виду: я хочу разобраться в этой истории и я помогу вам. Может, действительно будет лучше, если я не узнаю от вас ни одного факта, так как, если бы вы сообщили мне хоть один, это связало бы мне руки. Но запомните, Альма, я помогу лишь вам, и только вам одной. И если вы попытаетесь выгородить кого-то или взять на себя чью-либо вину, я все равно об этом узнаю. Я не допущу, чтобы вы за кого-то расплачивались, не важно за кого — за Леверинга, Синтию или еще кого-нибудь.
Он вышел из рабочей комнаты в гостиную и, взяв с кресла свою шляпу, надел ее.
— Терри! — крикнула она, когда он уже собирался выйти из квартиры. — О, Терри, если бы вы только могли понять, если бы вы только знали…
— Не переживайте, — хмуро прервал он ее, — может, чего-то и не пойму, но уверяю вас, все, что нужно, я узнаю. И уж тогда сполна рассчитаюсь с тем, кто сейчас водит вас за нос.
Она стояла и смотрела на него, и глаза ее были полны тоски и боли. Терри вышел из квартиры и аккуратно закрыл за собой дверь.
Сразу за туннелем Стоктон-стрит органично вливается в район, где столько китайского, что кажется: здесь правит Дракон.
Китайские антикварные магазины, в роскошных витринах которых специально для туристов выставлены самые разнообразные, самые редкие предметы восточного искусства. Тут же, рядом с этими богатыми магазинами, располагаются многочисленные лавки, в которых можно купить все, что необходимо китайцу для жизни: редкие лекарства с Востока; отростки оленьих рогов, употребляемые для поддержания силы и смелости; корни женьшеня для восстановления крови. Прямо на тротуаре стоят лотки с цукатами, креветками и какими-то особенными, темно-коричневыми, похожими на кусочки кленового сахара, сушеными морскими ушками.
За этими роскошными магазинами с ярко освещенными витринами теснятся дома, в которых, подобно пчелам в ульях, живут китайцы. Когда представители одного народа, привыкшие к городам, где так мало свободного пространства, где жить приходится в такой невероятной тесноте, не мешающей им, однако, чувствовать себя счастливыми, оказываются в новых условиях, не похожих на прежние, непреодолимая сила привычки вновь соединяет их вместе, заставляя жить в тесном, неразделимом сообществе.
Здесь, где редко можно встретить человека с белой кожей, в этих домах с невзрачными, обшарпанными подъездами, с узкими лестничными пролетами, с длинными коридорами, по обеим сторонам которых столько дверей, что кажется, будто это — одна огромная квартира со спальнями, детскими, гостиной, кабинетами, кухней и так далее, на самом же деле в этой гармоничной перенаселенности, непостижимой для ума западного человека, живет множество китайских семей.
Терри Клейн вошел в тускло освещенный подъезд, поднялся по лестнице с перилами, отполированными до медного блеска частым прикосновением человеческих ладоней, и направился к располагающейся в конце коридора двери, выглядевшей грязней и обшарпанней, чем все остальные. Открыв эту дверь, он увидел перед собой другую — массивную, из дорогого тикового дерева.
Терри нажал на кнопку звонка. Ждать пришлось недолго. Дверь отворилась, и перед Терри предстал слуга-китаец с изборожденным морщинами лицом. Глаза его были лишены всякого выражения; он скользнул взглядом по Терри и пропустил его внутрь.
Клейн вошел в крохотную прихожую, обогнул ширму и оказался в гостиной, пол которой был покрыт роскошным пушистым ковром.
Чу Ки был человеком суеверным, он ни в коем случае не допустил бы, чтобы двери комнат его квартиры располагались на одной линии с окнами или друг против друга. Чу Ки не случайно поставил ширму у самого входа в гостиную: всякому китайцу известно, что те беспризорные, всеми отвергаемые души умерших, которых на Востоке называют «Бездомными Привидениями» и которым за земные грехи судьбой назначено блуждать в сумерках потусторонней жизни, могут передвигаться лишь по прямой линии. Эти привидения не могут пересекать зигзагообразные мостики, не могут перешагнуть через специально оставленное в темном коридоре бревно, не могут обогнуть они, естественно, и ширму.
В логике Чу Ки отказать было нельзя; он прекрасно понимал те аргументы, которые его западные знакомые выдвигали, чтобы доказать несостоятельность подобных предрассудков, и тем не менее он ни на шаг не отступал от освященных веками, испытанных мер предосторожности.
Как только Терри вступил в гостиную, Чу Ки снял большие очки в роговой оправе — тем самым он показал, что разница в годах не имеет никакого значения, что он считает Терри равным себе и высоко ценит его ум.
Терри сложил ладони на китайский манер и учтиво поклонился.
— Как солнечные лучи греют умирающие листья осени, так вы дарите новую жизнь моему сердцу, — произнес Чу Ки на кантонском диалекте.
— Это я пришел насладиться солнечным светом вашей великой мудрости, — на том же диалекте ответил ему Терри.
Чу Ки вежливым жестом указал на кресло, предназначенное для самых почетных гостей. Если бы Терри не был стеснен временем и мог следовать всем правилам китайского этикета, он бы принялся убеждать хозяина, что недостоин занять столь почетное место, сделал бы вид, что собирается сесть в другое кресло, и предоставил тем самым хозяину возможность произнести лестную для гостя пространную речь. Но Терри очень спешил, ему было не до тонкостей китайского этикета, однако, чтобы не показаться бестактным и не обидеть Чу Ки, он заговорил на английском и сразу перешел к сути дела.
— Где Соу Ха? — спросил он.
Чу Ки ударил в гонг. Резная панель в стене сбоку от Терри бесшумно отодвинулась в сторону, и в комнату вошел старик слуга. Его лицо было совершенно бесстрастным. Чу Ки произнес имя дочери. Слуга удалился. Несколько секунд спустя открылась другая дверь.
В Китае отец дает дочери имя, которое соответствует его представлению о ней. Сочетание слов «Соу Ха» в неуклюжем, крайне приблизительном переводе с китайского означает Вышитое Сияние.
Как только в комнату вошла девушка, Терри поднялся с кресла. Она была хрупкой и изящной, как лепесток лотоса, от нее веяло свежестью горной росы. Своими аспидно-черными глазами она взглянула на Терри, ее губы, красивые линии которых были смело подчеркнуты помадой, расплылись в улыбке. Ее длинные тонкие пальцы коснулись его руки.
— Извините, что пришла не сразу. Когда слуга сообщил мне, что отец хочет видеть меня, я решила привести себя в порядок.
— Как вам не стыдно! — укоризненно воскликнул Терри. — Сам Творец не смог бы добавить что-либо к вашему совершенству.
Она рассмеялась, ее смех прозвучал как серебряные колокольчики, тронутые легким дуновением ветра.
Не проронив ни слова, жестом, исполненным скромного, но гордого достоинства, Чу Ки показал, что главным здесь, в силу своего преклонного возраста, является все-таки он. Этот китаец, с лицом круглым, как луна в полнолуние, был уклончив и прекрасно мог скрывать свои мысли за учтивой обходительностью и любезностью, столь характерными для восточного этикета. В нужный момент, однако, он умел проявить хватку, свойственную деловому человеку Запада. Рукой, пальцы которой были унизаны золотыми перстнями с нефритом, он указал на кресла. Когда они сели, Чу Ки, обращаясь к Терри, сказал:
— Говорите, сын мой!
Надев очки и тем самым подчеркнув, что и он не станет более придерживаться китайского этикета, Чу Ки приготовился выслушать Терри.
— Вы знали Джекоба Мандру? — спросил Клейн. Соу Ха вздрогнула, но когда Клейн посмотрел на нее, в глазах ее можно было прочесть лишь вежливый интерес к гостю, она сидела спокойно и, как надлежит послушной дочери, ждала, когда заговорит отец.
— Вы говорите о поручителе из страховой компании? — спросил Чу Ки по-английски с легким, едва заметным акцентом.
— Я знала его, — бесстрастным голосом заметила Соу Ха.
— А что вас связывает с этим человеком, сын мой? — спросил Чу Ки. — Я слышал, что это дурной человек.
До сих пор Терри Клейн говорил о Джекобе Мандре в прошедшем времени. Газеты пока еще не сообщили о его смерти, однако от Терри не ускользнуло, что Соу Ха, говоря о Мандре, также употребила прошедшее время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Терри Клейн критически разглядывал картину.
— Чудесный портрет, — сказал он. — А говорили, что не знаете Мандру.
Она вцепилась ему в плечо обеими руками. Не отводя глаз от портрета, Клейн похвалил:
— Здорово он у вас вышел, Альма. Здорово, ничего не скажешь. А когда это вы успели написать?
В глазах ее промелькнуло выражение беспомощности.
— Терри, пожалуйста… — умоляюще произнесла она.
— Что «пожалуйста»?
— Пожалуйста, не надо.
— Что «не надо»?
— Не расспрашивайте меня об этом.
— Коль уж я попал в эту переделку, я вправе ожидать от вас помощи, тем более что это только начало. Боюсь, что нам в любом случае придется действовать сообща. Поэтому мне не хотелось бы ходить в потемках, я должен чувствовать под ногами твердую почву.
Она плотно сжала губы, давая тем самым понять, что не проронит больше ни слова.
— Давно вы здесь, в мастерской? — поинтересовался он.
Она покачала головой.
— Так давно вы здесь? — повторил он свой вопрос. В комнате воцарилась тягостная тишина, наконец Альма не выдержала и заговорила:
— Приблизительно с четырех часов утра… О Терри, пожалуйста, не заставляйте меня рассказывать все. Конечно, вы можете заставить меня говорить, мы оба знаем это. Вы всегда обладали такой властью надо мной!
Вы можете заставить меня сделать все, что угодно. Я ничего не могу утаить от вас и никогда не могла. До вашей поездки в Китай… той ночью… — голос ее сорвался, и она вновь замолчала.
— Вы только расскажите мне обо всем, Альма, и я постараюсь вам помочь, — ласково попросил он.
— Нет, нет! Вы не должны ничего знать, я не хочу, чтобы вы имели хоть какое-то отношение к этому делу, ради Бога, Терри!
— Но я уже имею это самое отношение!
— Да нет же! Вас всего-навсего допросили. Это ведь еще ничего не значит. Обещайте мне, что сядете в самолет и улетите из города.
— Это мне не поможет, Альма. Наоборот, только усугубит мое положение. К тому же я не хочу бросать вас в беде. Поэтому лучше расскажите мне все по порядку, не бойтесь. Ведь Мандру убили не вы?
— Конечно не я.
— А вы знаете, кто?
— Нет, — с отчаянием в голосе произнесла она, — конечно нет… О Терри, вы так нужны мне! Почему так получается, что я никогда не могу прибегнуть к вашей помощи именно тогда, когда она нужна мне больше всего!
Она прижалась к нему, как ребенок, который от страха перед темнотой прижимается к матери. Он нежно обнял ее.
— Альма, успокойтесь, ну не надо так дрожать. Расскажите, в чем дело, и я помогу вам.
Она молчала. Голову она положила ему на грудь, пальцами крепко вцепилась в плечи. Потом вдруг отпрянула от него и рассмеялась. В смехе ее слышалась какая-то горечь, но глаза смотрели дерзко, с вызовом.
— Нет, Терри, вы не поможете мне, и на этом точка.
— Да нет же, помогу!
— А я говорю — не поможете!
Он снова прижал ее к себе, она приподнялась на носках и дрожащими губами потянулась к его губам, потом вдруг оттолкнула его от себя.
— Расскажите мне об этой штуке, — кивком он указал на портрет.
— Нет.
— Послушайте, Альма, вы что, пытаетесь выгородить Джорджа Леверинга?
Терри, я не стану разговаривать с вами на эту тему. Больше вы от меня ни слова не добьетесь.
Он задумчиво посмотрел на картину и хмуро заметил:
— Ладно, Альма. Может, так оно и лучше. Но имейте в виду: я хочу разобраться в этой истории и я помогу вам. Может, действительно будет лучше, если я не узнаю от вас ни одного факта, так как, если бы вы сообщили мне хоть один, это связало бы мне руки. Но запомните, Альма, я помогу лишь вам, и только вам одной. И если вы попытаетесь выгородить кого-то или взять на себя чью-либо вину, я все равно об этом узнаю. Я не допущу, чтобы вы за кого-то расплачивались, не важно за кого — за Леверинга, Синтию или еще кого-нибудь.
Он вышел из рабочей комнаты в гостиную и, взяв с кресла свою шляпу, надел ее.
— Терри! — крикнула она, когда он уже собирался выйти из квартиры. — О, Терри, если бы вы только могли понять, если бы вы только знали…
— Не переживайте, — хмуро прервал он ее, — может, чего-то и не пойму, но уверяю вас, все, что нужно, я узнаю. И уж тогда сполна рассчитаюсь с тем, кто сейчас водит вас за нос.
Она стояла и смотрела на него, и глаза ее были полны тоски и боли. Терри вышел из квартиры и аккуратно закрыл за собой дверь.
Сразу за туннелем Стоктон-стрит органично вливается в район, где столько китайского, что кажется: здесь правит Дракон.
Китайские антикварные магазины, в роскошных витринах которых специально для туристов выставлены самые разнообразные, самые редкие предметы восточного искусства. Тут же, рядом с этими богатыми магазинами, располагаются многочисленные лавки, в которых можно купить все, что необходимо китайцу для жизни: редкие лекарства с Востока; отростки оленьих рогов, употребляемые для поддержания силы и смелости; корни женьшеня для восстановления крови. Прямо на тротуаре стоят лотки с цукатами, креветками и какими-то особенными, темно-коричневыми, похожими на кусочки кленового сахара, сушеными морскими ушками.
За этими роскошными магазинами с ярко освещенными витринами теснятся дома, в которых, подобно пчелам в ульях, живут китайцы. Когда представители одного народа, привыкшие к городам, где так мало свободного пространства, где жить приходится в такой невероятной тесноте, не мешающей им, однако, чувствовать себя счастливыми, оказываются в новых условиях, не похожих на прежние, непреодолимая сила привычки вновь соединяет их вместе, заставляя жить в тесном, неразделимом сообществе.
Здесь, где редко можно встретить человека с белой кожей, в этих домах с невзрачными, обшарпанными подъездами, с узкими лестничными пролетами, с длинными коридорами, по обеим сторонам которых столько дверей, что кажется, будто это — одна огромная квартира со спальнями, детскими, гостиной, кабинетами, кухней и так далее, на самом же деле в этой гармоничной перенаселенности, непостижимой для ума западного человека, живет множество китайских семей.
Терри Клейн вошел в тускло освещенный подъезд, поднялся по лестнице с перилами, отполированными до медного блеска частым прикосновением человеческих ладоней, и направился к располагающейся в конце коридора двери, выглядевшей грязней и обшарпанней, чем все остальные. Открыв эту дверь, он увидел перед собой другую — массивную, из дорогого тикового дерева.
Терри нажал на кнопку звонка. Ждать пришлось недолго. Дверь отворилась, и перед Терри предстал слуга-китаец с изборожденным морщинами лицом. Глаза его были лишены всякого выражения; он скользнул взглядом по Терри и пропустил его внутрь.
Клейн вошел в крохотную прихожую, обогнул ширму и оказался в гостиной, пол которой был покрыт роскошным пушистым ковром.
Чу Ки был человеком суеверным, он ни в коем случае не допустил бы, чтобы двери комнат его квартиры располагались на одной линии с окнами или друг против друга. Чу Ки не случайно поставил ширму у самого входа в гостиную: всякому китайцу известно, что те беспризорные, всеми отвергаемые души умерших, которых на Востоке называют «Бездомными Привидениями» и которым за земные грехи судьбой назначено блуждать в сумерках потусторонней жизни, могут передвигаться лишь по прямой линии. Эти привидения не могут пересекать зигзагообразные мостики, не могут перешагнуть через специально оставленное в темном коридоре бревно, не могут обогнуть они, естественно, и ширму.
В логике Чу Ки отказать было нельзя; он прекрасно понимал те аргументы, которые его западные знакомые выдвигали, чтобы доказать несостоятельность подобных предрассудков, и тем не менее он ни на шаг не отступал от освященных веками, испытанных мер предосторожности.
Как только Терри вступил в гостиную, Чу Ки снял большие очки в роговой оправе — тем самым он показал, что разница в годах не имеет никакого значения, что он считает Терри равным себе и высоко ценит его ум.
Терри сложил ладони на китайский манер и учтиво поклонился.
— Как солнечные лучи греют умирающие листья осени, так вы дарите новую жизнь моему сердцу, — произнес Чу Ки на кантонском диалекте.
— Это я пришел насладиться солнечным светом вашей великой мудрости, — на том же диалекте ответил ему Терри.
Чу Ки вежливым жестом указал на кресло, предназначенное для самых почетных гостей. Если бы Терри не был стеснен временем и мог следовать всем правилам китайского этикета, он бы принялся убеждать хозяина, что недостоин занять столь почетное место, сделал бы вид, что собирается сесть в другое кресло, и предоставил тем самым хозяину возможность произнести лестную для гостя пространную речь. Но Терри очень спешил, ему было не до тонкостей китайского этикета, однако, чтобы не показаться бестактным и не обидеть Чу Ки, он заговорил на английском и сразу перешел к сути дела.
— Где Соу Ха? — спросил он.
Чу Ки ударил в гонг. Резная панель в стене сбоку от Терри бесшумно отодвинулась в сторону, и в комнату вошел старик слуга. Его лицо было совершенно бесстрастным. Чу Ки произнес имя дочери. Слуга удалился. Несколько секунд спустя открылась другая дверь.
В Китае отец дает дочери имя, которое соответствует его представлению о ней. Сочетание слов «Соу Ха» в неуклюжем, крайне приблизительном переводе с китайского означает Вышитое Сияние.
Как только в комнату вошла девушка, Терри поднялся с кресла. Она была хрупкой и изящной, как лепесток лотоса, от нее веяло свежестью горной росы. Своими аспидно-черными глазами она взглянула на Терри, ее губы, красивые линии которых были смело подчеркнуты помадой, расплылись в улыбке. Ее длинные тонкие пальцы коснулись его руки.
— Извините, что пришла не сразу. Когда слуга сообщил мне, что отец хочет видеть меня, я решила привести себя в порядок.
— Как вам не стыдно! — укоризненно воскликнул Терри. — Сам Творец не смог бы добавить что-либо к вашему совершенству.
Она рассмеялась, ее смех прозвучал как серебряные колокольчики, тронутые легким дуновением ветра.
Не проронив ни слова, жестом, исполненным скромного, но гордого достоинства, Чу Ки показал, что главным здесь, в силу своего преклонного возраста, является все-таки он. Этот китаец, с лицом круглым, как луна в полнолуние, был уклончив и прекрасно мог скрывать свои мысли за учтивой обходительностью и любезностью, столь характерными для восточного этикета. В нужный момент, однако, он умел проявить хватку, свойственную деловому человеку Запада. Рукой, пальцы которой были унизаны золотыми перстнями с нефритом, он указал на кресла. Когда они сели, Чу Ки, обращаясь к Терри, сказал:
— Говорите, сын мой!
Надев очки и тем самым подчеркнув, что и он не станет более придерживаться китайского этикета, Чу Ки приготовился выслушать Терри.
— Вы знали Джекоба Мандру? — спросил Клейн. Соу Ха вздрогнула, но когда Клейн посмотрел на нее, в глазах ее можно было прочесть лишь вежливый интерес к гостю, она сидела спокойно и, как надлежит послушной дочери, ждала, когда заговорит отец.
— Вы говорите о поручителе из страховой компании? — спросил Чу Ки по-английски с легким, едва заметным акцентом.
— Я знала его, — бесстрастным голосом заметила Соу Ха.
— А что вас связывает с этим человеком, сын мой? — спросил Чу Ки. — Я слышал, что это дурной человек.
До сих пор Терри Клейн говорил о Джекобе Мандре в прошедшем времени. Газеты пока еще не сообщили о его смерти, однако от Терри не ускользнуло, что Соу Ха, говоря о Мандре, также употребила прошедшее время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35