Она словно прочла его мысли и спросила:
— Он что, умер?
— Я этого не говорил.
— Но вы спросили — «знали» ли мы его? Терри кивнул, но промолчал.
Чу Ки не отрываясь смотрел на Клейна, лицо его выражало доброжелательность и сердечность. Терри знал, что, если им придется сидеть вот так, в молчании, еще несколько часов, выражение лица Чу Ки ничуть не изменится. Соу Ха, однако, прищурила глаза, и Клейн заметил, что ноздри ее слегка затрепетали.
Стараясь, чтобы голос его звучал как можно более безразлично, Терри сказал:
— Когда я в последний раз видел вас, вы упомянули о том, что подпольный рынок Чайнатаун во все больших количествах наводняется опиумом и что теперь его употребляют не только старики, но и пристрастившиеся к страшному зелью юнцы, унаследовавшие эту порочную слабость от своих отцов и дедов.
Соу Ха быстро подхватила:
— Это правда, отец. Помните, вы говорили Терри, что вам кажется, будто во главе этого дела стоит какой-то белый мужчина и что, когда наши люди выяснят, кто этот человек, они разберутся с ним по-своему.
Чу Ки молниеносно перевел взгляд на дочь. Его лицо по-прежнему выражало внимание, благорасположенность, умиротворенность, однако сам факт того, что он вдруг взглянул на дочь, означал отеческий упрек — упрек, неприметный для глаз западного человека, но убийственный по своей сути: так наносят внезапный и мощный удар. Чу Ки перешел на китайский:
— В старости, дочь моя, — размеренным тоном произнес он, — одно из утешений жизни состоит в том, что, когда у родителя слабеет зрение и дряхлеет память, он может рассчитывать на то, что послушные дети одолжат ему свою зоркость и остроту восприятия, присущие только очень молодым людям.
Терри достаточно было окинуть Соу Ха одним коротким взглядом, чтобы все понять. В словах Чу Ки, казалось, не было ничего значительного, ничего такого, что могло бы произвести особенное впечатление. Терри притворился, будто смотрит перед собой, на самом же деле он сосредоточил все свое внимание на Соу Ха и потому не мог не заметить, что она вся напряглась и застыла.
— Вам удалось установить, кто стоит во главе этого опиумного бизнеса?
Воцарилась тишина. Девушка-китаянка сидела молча и неподвижно, ее можно было сравнить с изящной статуэткой, вырезанной из слоновой кости. Терри Клейн знал, что теперь она уже не заговорит до тех пор, пока отец не позволит ей сделать это.
Даже не поднимая бровей и не меняя голоса, Чу Ки удалось изобразить удивление.
— Вы хотите сказать, что этим человеком был Джекоб Мандра? — спросил он.
— Я этого не говорил.
— Если вы располагаете какими-то сведениями о главаре этой преступной шайки, я надеюсь, что узы нашей дружбы позволят вам быть откровенным со мной, — сказал Чу Ки на китайском языке.
— У меня нет сведений. Я просто задал вопрос, вот и все, — задумчиво произнес Клейн.
— Совсем никаких? — спросил Чу Ки как всегда вежливым голосом, однако Терри почувствовал, что ответ надо дать без какого бы то ни было промедления и что от этого, вероятно, очень многое зависит.
— Нет, сведений у меня никаких нет.
Чу Ки не пошевелился, но Соу Ха почти незаметно шевельнулась в своем кресле. Казалось, она долго задерживала дыхание и теперь, наконец, выдохнула.
Терри Клейн понимал, что, несмотря на связывавшую их дружбу, китаец воздвиг сейчас между ними непреодолимую преграду в этом деле, что он больше ничего не скажет, что сведения от него можно получить лишь каким-то хитроумным способом, поэтому он совершенно намеренно взглянул на Соу Ха и спросил:
— А вы что-нибудь знаете об этом человеке?
Под его пристальным взглядом она словно окаменела. Лицо превратилось в маску: казалось, душа покинула ее тело, и все, что осталось от Соу Ха — это лишь безжизненная внешняя оболочка.
Терри поднялся с кресла и поклонился.
— В надежде, что слова мои приведут ум ваш в состояние полного покоя, — многозначительно начал Терри, обращаясь к Чу Ки, — хочу напоследок сказать следующее: насколько мне известно, нет никаких доказательств, что Джекоб Мандра хоть как-то был связан с китайцами, если не считать того, что незадолго до его смерти к нему заходила молодая красивая китаянка и убит он из китайского оружия.
— Мудрый человек всегда стремится привести свой ум в состояние полного покоя, — ответил Чу Ки. — Одна из наших пословиц гласит: самые большие корабли могут плавать лишь в спокойных водах… Вы останетесь на чай с тыквенными семечками? Что-то я стал плохим хозяином. Чем дольше живу я на Западе, тем явственней ощущаю, что порой забываю об истинных ценностях этой жизни. Я говорю, в частности, о личных контактах, которые сами по себе неизмеримо важней того, что достигается благодаря им.
Терри Клейн традиционным китайским жестом отказался от приглашения.
— Время неудержимо бежит вперед, — сказал он, — и я не должен отставать от солнца.
Чу Ки встал и с серьезным видом снял очки. Терри Клейн еще раз поклонился и, пятясь, вышел из комнаты. Подойдя к двери из тикового дерева, ведущей в грязный, обшарпанный коридор, он услышал у себя за спиной шорох шелка: повернувшись, он увидел перед собой Соу Ха.
Ее глаза горели, на гладкой коже щек проступил нежный румянец, рот был слегка приоткрыт.
Тонкими длинными пальцами она коснулась рукава его плаща.
— Скажите мне, вы действительно так сильно любите ее?
— Кого? — удивился Терри.
— Художницу, — уточнила она.
— А что вы знаете о ней? — быстро спросил Терри. У нее был такой вид, словно ее ударили. Губы ее сомкнулись, лицо стало совершенно безжизненным.
— Пожалуйста, поймите меня правильно, Вышитое Сияние, — попросил он.
Она ничего не говорила, только смотрела прямо перед собой.
Он наклонился и коснулся губами ее лба, холодного как лед.
Она так и не сдвинулась с места, когда он открыл дверь и выскользнул в коридор.
Глава 3
До полудня оставалось ровно десять минут, когда в солярий вошел Ят Той и молча склонился над удобно расположившимся в плетеном кресле Терри Клейном.
Клейн снял повязку, предохраняющую глаза от солнечного света. Кожу на костистом лице Ят Тоя покрывали бесчисленные морщины; возраст пригнул его к земле, и теперь в нем было всего лишь пять футов, но его блестящие глаза еще не утратили прежней зоркости.
— В чем дело, Ят Той? — спросил Клейн.
— Загорелый мужчина с выцветшими глазами, чье имя я не могу выговорить, ожидает вас, — доложил слуга на кантонском диалекте. — Это тот, кто всегда говорит только о лошадях и деньгах.
— Леверинг, — сказал Клейн по-английски. — Скажи ему, пусть подождет несколько минут. Он не зашел бы в такое время, Ят Той, если бы ему от меня срочно что-то не понадобилось. Так что ничего страшного, если подождет.
Для пущей убедительности Терри процитировал китайскую пословицу: чем дольше мясо тушится, тем нежней оно становится.
Ят Той не улыбнулся, но черты его лица как-то смягчились — было видно: он прекрасно понял хозяина.
Терри подождал минут десять, после чего вошел в гостиную, где и застал Леверинга, беспокойно шагавшего взад и вперед по комнате. Он явно был взволнован.
Они обменялись рукопожатиями, Терри указал на кресло, сам тоже опустился в свое, вытянул ноги и, скрестив на груди руки, спросил:
— Может, Леверинг, немного виски поможет вам расслабиться и высказать то, что вас тревожит?
— Я могу высказать это без всякой помощи, — нервно выпалил Леверинг.
— Что ж, я весь внимание.
— Вчера вечером вы с Альмой Рентон были на вечеринке у Рейборнов?
— Были.
— Вы не сразу проводили ее домой. По пути вы заехали в Чайнатаун.
— Совершенно верно.
— Вы ушли от нее около половины четвертого, — уверенным, не допускающим возражения тоном заявил Леверинг и бесцветными рыбьими глазами уставился на развалившегося в кресле Клейна.
— Ну и что? — растягивая слова, спросил Клейн.
— От нее вы сразу отправились домой?
— Да, — улыбаясь, ответил Терри, — от нее я сразу отправился домой.
Лицо Леверинга просияло.
— Премного благодарен. Это все, что я хотел узнать.
— Но дело в том, — спокойно заметил Терри, — что ушел я от нее не в половине четвертого, а в половине второго.
Леверинг, который уже было привстал, чтобы попрощаться, вдруг ахнул и повалился обратно в кресло.
— Вы ошибаетесь, Клейн! — воскликнул он. — Так легко ошибиться, когда речь идет о времени. Напрягите вашу память. Говорю вам, это было приблизительно в половине четвертого. Поймите, это очень, очень важно!
Клейн отрицательно покачал головой.
— В конце концов, вы ведь просто не можете не сказать, что это было в половине четвертого, — именно это время назвала Альма, и ничего страшного не произойдет, если вы с ней согласитесь.
Клейн ударил в гонг, который издал мелодичный звук, эхом прокатившийся по квартире. Дверь открылась, и на пороге появился Ят Той, морщинистое лицо которого выражало полное безразличие, а глаза блестели и были насторожены.
— Принеси, пожалуйста, стакан содовой. А вам, Леверинг, пожалуй, лучше выпить немного виски.
— Хорошо, — угрюмо согласился Леверинг и, когда дверь закрылась, сказал Клейну: — Ну почему вы не можете сказать, что это было в половине четвертого? Поймите, это в интересах Альмы.
— А потому, что я ничего не хотел бы менять в порядке событий, о которых уже рассказал, — объяснил Терри.
Леверинг, вероятно, не понял смысла слов Терри и продолжил:
— Вы ведь достаточно хорошо знаете Альму, она никогда не лжет. Ну неужели вам трудно подтвердить ее слова?
В гостиную вошел Ят Той с подносом, на котором стояли сифон с водой, бутылка шотландского виски, чаша со льдом и стаканы, поставил поднос на столик и удалился. Когда щелкнул дверной замок и Леверинг положил себе в стакан несколько кубиков льда, Терри сказал:
— Боюсь, что окружной прокурор застенографировал мои показания.
Леверинг плеснул в бокал немного виски, добавил воды из сифона… И только тут реплика Терри дошла до его сознания. Его рыбьи глаза расширились от ужаса.
— Окружной прокурор?! — воскликнул он. Терри кивнул.
Леверинг поднес бокал ко рту и залпом осушил его, будто только порция виски способна была привести его в чувство.
Не давая Леверингу оправиться от потрясения, Терри спокойно продолжал:
— Да, кстати, когда выйдете отсюда, не удивляйтесь, если обнаружите, что за вами следят, и к Альме вам тоже лучше не ходить.
— Но я даже не знаю, где сейчас Альма, — ошарашенно пробормотал Леверинг. — Мне прокурор сказал, что Альма бесследно исчезла. А что он сказал вам? И почему вы считаете, что за мной установлена слежка?
— Что ж, — как бы забавляясь над Леверингом, произнес Терри, — давайте попробуем вместе во всем разобраться. Итак, прокурор сообщает мне, что Альма исчезла и что она не ночевала в своей квартире. Я ушел от нее вскоре после половины второго. Вы приходите ко мне и как бы невзначай говорите, что я ушел от нее приблизительно в половине четвертого. Очевидно, вы были совершенно уверены, что, уходя от Альмы, я вряд ли смотрел на часы. Поэтому вы решили, что, если назовете нужное вам время, я с вами соглашусь и впоследствии буду утверждать, что именно во столько это и было. Из всего этого можно заключить, что вы, Леверинг, по какой-то причине очень заинтересованы в том, чтобы время моего ухода от Альмы я обозначил не половиной второго, а половиной четвертого.
— Это ложь, грязная ложь! Вы не имеете права! — вскочив с кресла, воскликнул Леверинг.
— Почему же ложь?
— Потому что вы все это придумали.
— Разве?
— А, да ну вас, — махнул рукой Леверинг, — не хочу с вами спорить. Черт возьми, Клейн, вы же знаете, как я отношусь к Альме. Я готов за нее жизнь отдать.
— Да, да, — сказал Терри, — вы относитесь к ней, как ребенок к Санта-Клаусу накануне Рождества. Скажите лучше, когда вы ее видели в последний раз?
— Вчера вечером, примерно в пять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35